Кубанский шлях (СИ)

- Идыть до мэнэ, молодыця, и ты, дивка. Кущливо мисто.

- У меня сын пропал, - сквозь слёзы пожаловалась Айшет..

- Найдэця, вин хлопчик головатый. Спрятався гдэсь, тай сыдыть выглядае, - успокоил её Кобыла. Устроив женщин в зарослях кустарника, старик скользнул в соседний двор.

А к воротам станицы сгоняли пленных. Это были, в основном, девушки, молодые женщины, подростки, те, за которых заплатят на невольничьем рынке хорошие деньги. Их привязывали верёвками друг другу как луковицы в связке. Одни плакали, другие ругались и проклинали захватчиков. Перед пленниками гоголем ходил Ян и выбирал, которая девка краше. Одна из них стояла молча и презрительно смотрела на коротышку. В ней поляк узнал Авдотью Трусову, что приходила в лекарню проведать Дормидонта. Ему она ещё тогда понравилась, и, приблизившись к пленнице, поляк спросил:

- Хочешь в живых остаться, урода? Тогда будь со мной.

Девушка с яростью плюнула ему в лицо. Он схватил палку, чтобы её ударить, но получил по рукам от турка:

- Не порть товар!

Поляк обиделся: "Я для них на такое пошёл, а они.... И вообще, куда исчез Джебраил? Кто будет со мной рассчитываться?"

А бои шли уже по всей станице, казаки сопротивлялись изо всех сил. Казалось бы, волна нападающих должна была поглотить горстку отчаянных храбрецов, не поглотила - они ведь у себя дома! Все, кто мог держать в руках оружие, и стар и млад, встали на защиту свой станицы: сотник Чернецов, Фока и Дормидонт Авдеевы, писарь Лютиков, старший урядник Бычков, Колька Бессораб, его отец и древний дед, Патракий Шкандыбин и другие казаки. С обеих сторон имелись погибшие, но турок полегло гораздо больше.

Десяткам двум врагов удалось прорваться к майдану. Пока одни громили правление и грабили лавку Ёсипа Меера, другие совещались, как попасть в храм, где скопилось много "ясыря". Поджечь не получится, храм каменный, - надо ломать врата. Хорошо бы подвезти захваченную пушку...

А в храме шла служба. Отец Кирилл поставил в первый ряд детей:

- Молитесь, деточки! Ваша молитва самая сильная и светлая. Яко апостолы узрели в сей день Преображение Господне, тако и мы с молитвою нашей узрим деяния Иисуса во славу победы православия над поганым ворогом. Господи, спаси и сохрани воинов Твоих, защитников Веры и Отечества.

Агафон незаметно приблизился к входной двери и, пошептавшись со старым Брылем, который при звуке набата первым вместе с семьёй поспешил укрыться за каменными стенами храма, выскользнул наружу. Брыль замкнул за ним дверь, приговаривая:

- Нэ сохраныть Господь града - нэ сохраныть ны стража, ны ограда.

На площади споры закончились - турки решили ломать церковные врата.

Вдруг они приоткрылись, вышел однорукий великан в выгоревшей рясе, и храм снова замкнули изнутри.

Интересно, что он хочет делать? Сдаваться? Нет, нет. Он отставил руку, как будто заграждал им путь. Солдаты с любопытством смотрели на него - он на них. Это противостояние оказалось недолгим: турки, один за другим, стали бросать ружья и опускаться на землю.

Скоро все враги на площади стояли на коленях и с благоговением смотрели на великана.

Агафон от напряжения покрылся потом. Раскрыв руки для защиты единоверцев от ворогов и подставив под пули свою грудь, он внушал врагам оставаться смиренными. Он не чувствовал своей калечности, как будто выросла в эти мгновенья вторая рука, а силы утроились. ... Душа дьякона становилась такой большой и широкой, что, кажется, могла вместить не только людей, находящихся в храме, но и весь мир. Он не понимал, сколько это продолжалось, но за спиной звучали песнопения, значит, там, в храме, молились во спасение. Спас.... Спас.... Господи, спаси и помоги всем страждущим...

Но вот на площади показалась новая группа врагов. Свистнула стрела и пригвоздила диакона к вратам храма. Было больно, очень больно, но он стоял. Потом были ещё стрелы и пули, а он стоял, и враги замерли, изумлённые величием его духа.

Наконец, Агафон почувствовал, что жизнь уходит из него:

- Благодарю Тебя, Господи! Ты простил...- прошептал он, слёзы стекали по его щекам, боль уходила.

Но по-прежнему он стоял, удерживаемый стрелой. Побледневшее лицо осветилось удовлетворённой улыбкой. Стало всем необъяснимо страшно.... турки на время остановились.... что стало спасением для укрывшихся в храме, потому что вскоре разнеслось оглушительное "Ур-р-ра!" прибывшего на подмогу отряда из соседней станицы, подоспели и казаки пикетов.

Турки, уверенные в своём численном превосходстве и уже подсчитывавшие ясырь и дуван, как-то ослабли духом и стали отступать, хотя всё равно их оставалось больше - подошедший отряд насчитывал всего-то тридцать сабель. Но казаки не думали о том, сколько было неприятеля. Они никогда не подсчитывали его, а убивали, помня отеческую мудрость: "Кто пожалел врага, у того жена - вдова".

Одновременно с подмогой, к воротам станицы подъехали казаки дневного дозора во главе с Сидором Шерстобитовым. Первым делом он велел схватить поляка, запереть в сарае и поставить там охрану, затем стали освобождать несчастных пленников от пут.

Глава 11. Последствия прорыва

Казаки положили тело изрешечённого пулями Агафона на землю, кто-то вытащил из его груди стрелу.

- Смотрите, ребята, он улыбается!? - воскликнул Митька Бессараб.

- Он умер счастливым! - прошептал Лютиков.

- Это Господь его взял к себе, на небо..., - пояснил Фока Авдеев.

Казаки сняли шапки, перекрестились и склонили головы.

Патракий Шкандыбин постучал в двери церкви:

- Открывайте, свои....

Врата открылись, и на площадь хлынул взволнованный народ. Люди окружили бездыханное тело Агафона, крестились, старики сняли шапки, женщины плакали.

Отец Кирилл не нашёл в толпе станичников Софью и встревожился. Заметив ищущий взгляд священника, бабка Манефа подошла к нему и успокоила:

- Матушка с повивальной бабкой пошли в баню. Приспело, отче.

Отец Кирилл вошёл в широко раскрытые двери храма, за ним последовало несколько певчих и старух. Остальные начали расходиться по своим подворьям.

Допрос Яна Слодковского вёл сам атаман Чернецов, с перевязанной головой, ещё не остывший от битвы. Он пришёл к арестованному в сопровождении Афанасия Бычкова и Сидора Шерстобитова. Ян не стал запираться, а даже с каким-то изуверским наслаждением поведал сотнику и его товарищам историю своей жизни и предательства.

Он по происхождению шляхтич, из семьи конфедератов, которых после раздела Польши 1772 года российская "крулева" подвергла гонениям. Все родственники его погибли, и Ян дал слово мстить "клятым москалям" за их смерть всегда и везде. Он выучился на лекаря и в России "лечил" богатых людей, а после их безвременной кончины сам становился богаче. Когда его личностью заинтересовался исправник, бежал. И даже здесь, в должности санитара, продолжал вредить.

- Холера вас возьми! Если б немец мог догадываться, что я подмешивал в снадобья! Кабы не этот счастливый случай с турками, я всё равно бы устроил у вас в станице мор. О, пся крев! О кляты казаки, сколько вас сегодня сдохло! Я знаю свой конец, но всё равно смеюсь. Ха-ха-ха!

Яну, однако, смешно не было, в его глазах читались страх и неизбежность кары, в волнении он стал путать русские и польские слова, но продолжал издевательски ухмыляться и ёрничать.

- Ты, давай, расскажи, как с турком стакнулся! - поторопил его Бычков.

- А, особенно и ниц мувич.

- Гутарь, не распотякивай! - прикрикнул Чернецов.

- Добже. У турка затянулись раны, и он стал со мной мувич.

- Как же вы понимали друг друга?

- А он знает русский язык. Так и говорили, по-русски.

- От зараза, а притворялся. Толмача ещё ему приводили.

- Этот ваш праздник был для него метой, днём, когда не только он освободится, но и вшистка ваша станица исчезнет с лица земли.