Хуан Дьявол 3 часть (ЛП)

- Заражение. Моя лихорадка была заразная, и ты знал. Ты видел, как я давала лекарства в хижинах. Чудо, что никто на «Люцифере» не заболел. Любой на твоем месте оставил бы меня в первом же порту.

- На Мари Галант? У твоего доктора Фабера? Этого бы ты хотела, – упрекнул Хуан с неподдельным недовольством.

- Возможно, и ты хотел бы этой ночью освободиться от меня.

Волнуясь и сдерживаясь, Моника вновь ждала ответа, но Хуан еще оборонялся, искал неясное выражение, лишь бы не признаваться:

- Я говорю не ради себя. Мне кажется, ты в опасности, это ради тебя.

- Ты никогда не говоришь прямо, Хуан?

- Иногда, но не с тобой, – Хуан сомневался. – Не думаешь, что достаточно вопросов для раненого?

- Возможно. Но у тебя вид не слишком больной. Я ошиблась. Думала, ты без сознания, а ты слышал все до последнего слова, сказанного вполголоса. Думала, у тебя нет сил открыть глаза, а ты подходил к окну. Воображала, что ты нуждаешься в моих заботах, и вероятно, отвергаешь случайность, которая привела меня сюда.

- Я не отвергаю.

- В таком случае, что с тобой? Говори!

- Просто ты подавляешь меня, Моника. Ты всегда идешь по самому суровому, тернистому и трудному пути, а когда начинаешь задумываться, что у тебя есть личная причина, то оказывается, что ты действуешь лишь в согласии со своей совестью, дабы полностью исполнить долг. Понятно, почему ты хотела спрятаться в монастыре. Он такой совершенный для нашей печальной и грубой жизни.

- Почему ты так говоришь? Твои похвалы знают только насмешку, Хуан Дьявол!

- Вот ты и произнесла «Хуан Дьявол». Сказала так, что я сожалею об этом имени.

- Если я скажу Хуан Бога, ты ответишь так же. С тобой не угадаешь. Так или иначе, ты все равно возражаешь.

- Почему надо говорить Бога или Дьявола? Зови Хуан и все. Тебя это не затруднит.

- И будет верно. Думаю, ты прав. Ты не Бога и не Дьявола. Ты такой, какой есть. Суровый, закрытый, такой же эгоистичный, как эти неподвижные скалы, стоящие под ударами моря тысячи лет. Ладно. Что будем делать? Полагаю, лучше так…

- Куда ты, Моника?

- Позвать Сегундо, чтобы остался с тобой. Что с тобой? Чего ты хочешь?

- Не уходи. Посиди еще. Я хочу сказать, но… у меня не много сил, знаешь?

- Полагаю, ты притворяешься слабым, чтобы снова посмеяться.

Несмотря на свои слова, она заботливо подошла, потрогала его лоб, пульс, с беспокойством посмотрела на кровь, пропитавшую бинты:

- Нужно сменить повязки. Рана опять кровоточит. Конечно, ты не лежал тихо. Какая нужда подниматься и выглядывать везде? Ты хуже ребенка. В сотни раз хуже.

- Уже прошло, не беспокойся. На самом деле, я хочу, чтобы ты осталась. Ты не ответила на мой вопрос.

- Не говори пока ничего. Ты ослаб… – она открыла дверь и позвала: – Колибри, Колибри! Поищи Сегундо. Скажи, чтобы принес горячей воды и повязки, которые уже просохли. Иди. Беги… – она закрыла дверь и подола к кровати: – Вот немного вина. Выпей глоток, единственное, чем мы располагаем.

Она поддержала темную голову на коленях и дала отпить вина из стакана, которое окрасило загорелые щеки. Мягко она убрала влажные и вьющиеся волосы ото лба и вытерла пот своим платком, и неизведанное чувство, похожее на огромное счастье, почти ее ослабило:

- Моника, я должен сказать тебе и не прошу твоего ответа. Мне нужно сказать… О, Моника! Ты плачешь?

- Плачу я? – пыталась возразить Моника, скрывая нежность. – Какая глупость! Почему я должна плакать?

- Не знаю. Порой я ничего не понимаю. Грешу невежественностью или запутался.

- Лучше закрой глаза и попытайся отдохнуть. Если ты желаешь поведать об местонахождении скрытого сокровища на каком-то острове, подожди, когда старший помощник твоего корабля привезет их. Классика, не так ли? Наследство пирата Хуана. Тебе так нравится больше? Ни Бога и ни Дьявола.

- Моника, я не ответил тебе. Иногда у меня ощущение, что я веду себя как дикарь. Я попросил тебя ничего не отвечать мне. Слушай меня, слушай, и если тебе не понравится слушать, то забудь. Я буду бесконечно благодарен тебе в любом случае, только не уходи. Не говори ничего. Я представлю, что сам отвечу на то, что хочу от тебя услышать.

- Что же именно мне ответить? – спросила Моника, не в силах сдерживать волнение.

- Вот бинты и горячая вода. Капитану хуже?

Сегундо посмотрел в глаза Моники, влажные от слез, затем на землистое, бледное лицо Хуана, на кровь, пропитавшую белую рубашку, и встревожился:

- Нужно сменить бинты, хозяйка, рана снова открылась!

И с мастерством солдата Сегундо принялся менять повязки, а Моника приблизилась к распахнутому над морем окну и вдохнула свежий воздух, вернувший ее к жизни.

- Сегундо, где Моника? – спросил Хуан слабым голосом.

- Вон там, у окна, смотрит на море, капитан. Хотите что-то сказать ей?

- Нет. Оставь ее. Послушай, Сегундо, если ты любишь женщину больше жизни, а она любит другого и рядом с ним может быть счастлива, ты станешь ее удерживать? Последовал бы печальной участи, только бы видеть ее рядом, слушать, чувствовать, мечтать иногда, что она полюбит тебя? Ты бы так поступил, Сегундо?

- Не знаю, что и сказать, капитан. Но я… Как может волновать женщина, которая не любит? Не знаю, ответ ли это, но…

- Это ответ, Сегундо. Ты ответил.

Упавший духом Хуан закрыл веки, отягощенный внезапной усталостью. Сегундо закончил работу и нерешительно отступил, а ничего не подозревающая Моника подошла с вопросительным выражением.

- Вот… Думаю, капитану нужно поспать. У него сильная лихорадка, мне кажется, он бредит. Он должен… успокоиться...

- Успокоится, Сегундо. Иди. Я побуду с ним.

Долгое время Моника ждала, а затем приблизилась к кровати. Издали она смотрела на него, пока ритм дыхания не стал размеренным, как во сне. Тогда она сердечно приблизилась к нему. Теперь она могла окружить его огромной волной нежности и невольно подумала, что под этим низким, жалким и треснувшим потолком протекали горькие дни жизни этого человека, который не знал в детстве улыбок и ласк. Возможно, он много раз болел в этих суровых стенах, и лишь Провидение хранило его жизнь. Как же ей хотелось склониться над темной головой, покрыть поцелуями лоб, щеки, теперь бледные губы, убаюкать на руках, как ребенка. Она хотела быть рядом, дышать его воздухом. Колени подогнулись, и она съежилась рядом с ним, у его обнаженной шеи и прошептала:

- Хуан… Если бы ты любил меня…

Уставшая и измученная, провалившись в сон у ложа Хуана, Моника поднялась с жесткого пола. Все еще не отдохнувшая, она подошла к распахнутому окну. Маленькая смуглая тень шевелилась около камней, и Моника упрекнула:

- Что ты делаешь там, Колибри? Почему не спишь? Что с тобой?

- Со мной ничего. Я здесь на случай, если вы позовете. Я не могу уснуть, потому что очень жарко. Надо же, какая жара. Небо опять переменилось, хозяйка. Заметили?

Колибри приблизился к окну, оперся о раму, в которую вцепилась Моника. Наивным взглядом огромных глаз он рассматривал небо, переполненное красноватыми облаками, густыми и пузатыми. Небо опустилось так низко, что казалось огромной парусиной, накрывшей суровый пейзаж, такой туманный, что скрыло даже вершин гор. Моника не подняла головы. Ее глаза смотрели вдоль дорог, тревожно искали по рядам солдат. Сердце замерло, не увидев экипажа Ренато. С беспокойством она спросила Колибри:

- Сеньор Ренато уже уехал?

- Да, хозяйка. Уехал, а охрана уже дважды сменилась. Внизу рыбаки чинят большую лодку… – и понизив голос, стал объяснять таинственно: – Они никому не сообщили. Хотят выйти оттуда в море, а когда окажутся по другую сторону, подложат бочку пороха между рифов, под лагерь с солдатами и зажгут фитиль с длинным шнурком, чтобы все погибли.

- Но это преступление, настоящее убийство, Хуан никогда бы не разрешил!

- Они не хотят, чтобы хозяин узнал. Они обозлились из-за раненых, потому что один из четырех раненых вчера, брат Мартина, умирает…