Часть третья (СИ)

-- Что с Борисом, он жив? говорите скорее!

-- Пригласите в номер, -- нагло заявила незнакомка.

-- Но я не могу, у меня в номере...брат, мы с ним встретились случайно, и вот он зашел проведать.

-- Хорошо, познакомьте меня с ним. Я так одинока.

-- Это, что, проверка? Вас Борис Громов прислал шпионить за мной? Я не из тех, что он думает, я порядочная женщина и люблю только его одного. Так и передайте ему: я не из тех.

Ася побледнела. Она вернулась в номер, и вскоре кавалер вышел оттуда. Он все говорил на английский манер: о?кей, о?кей.

-- Женя, не дури, не прикидывайся, скажи этой женщине, что ты мой брат, ну понимаешь, двоюродный брат. Это для меня очень важно, Женя, постой.

-- О?кей, о?кей, -- повторил парень и тряхнул головой. -- День на пляж, ночь на мой номер: трах, трах.

И любовник расхохотался.

-- Подлец! -- произнесла Ася.

-- Трах, трах! -- повторил "Женя", не понимая, что от него требуют. Он скрылся в мгновение ока, а Ася, казалось, пришла в себя, во всяком случае, не растерялась, или как человек, приговоренный к расстрелу, сделала вид, что ей теперь уж все равно: хуже не будет.

--Заходите, прошу! -- сказала Ася.

-- Пожалуй, не имеет смысла: картина и так ясна. Борис просил передать, что, возможно, скоро приедет сам.

-- А вы где остановились? И что вам ясно? Вы думаете, что я того?

-- Ваше тело -- ваше дело, моя хата с краю, я ничего не знаю.

-- Вот, вот, мне это нравиться, понимаете..., -- осеклась Ася.

-- Не надо ничего говорить, я и так знаю: все бабы одинаковы. Я уехал, а моя супруга Тамила тоже трах-трах, только я не знаю, с кем.

-- Так вы -- Тимур? О, Боже! Вы тот самый, про которого мне говорил Борис, но вы же баба...переоделся, это ... недоразумение какое-то.

-- Я к вам еще зайду, -- сказал Тимур. Борис по-прежнему сидел в кресле и кусал губы.

-- Ну, вот и все дела, -- сказал Тимур. -- А теперь если твоя душечка просит, подойди к ней.

-- Нет, -- произнес Борис.

-- Почему нет?

-- Да потому что она упадет на колени, и будет извиваться ужом, а я...все еще люблю ее, и прощу ей на какое-то время. И она затянет меня в постель, а я не смогу отказаться, а потом возненавижу себя за эту позорную слабость. Лучше вот что: давай уедем совсем отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Поедем к тебе в Испанию, у тебя там особняк.

-- В Испанию? С радостью. Где наше ни пропадало. А как же ресторан на двоих?

-- В Испании, сразу же после прилета, -- сказал Борис.

-- Вот это поездка в Грецию, будь она неладна. Может, хоть два, три дня побудем, -- начал сетовать Тимур.

-- Нет, прошу тебя. Здесь, на каждой дорожке, в том числе на песчаном берегу везде битые стекла: куда ни ступишь -- сплошные порезы. Я не только поранюсь, но и паду в собственных глазах.

-- Ну, черт с тобой и с твоей романтической любовью, поехали. Только здесь тебе не Москва и билеты тебе никто не продаст, тут же по звонку. Нам все равно придется побыть здесь несколько дней. Возьми себя в руки и не будь слюнтяем, -- убеждал Тимур Бориса.

14

Ася вернулась в свой номер, бросилась на кровать лицом вниз и долго лежала без движения. Ей хотелось одного: умереть. Умереть, как можно скорее. Она тут же стала составлять план: сядет на прогулочный катер, будет веселой, жизнерадостной, чтоб ни у кого не вызвать подозрение, а когда катер начнет делать разворот, чтоб вернуться к пристани, выбросится с палубы в хвостовой части, где лопасти мотора изрежут ее тело на куски и пойдет на корм рыбам.

Или..., а может это кошмарный сон, всего лишь, а? Не может такого быть, чтобы она Ася, посланная Борисом на курорт, так неожиданно и так просто была уличена в этой проклятой измене. От безысходности мысли пошли в обратном направлении, как это бывает у людей, которые не могут найти оправдания своему поступку в глазах других людей и поэтому ищут его в собственных глазах. Ну что тут такого? легла под мужика, профилактики ради, разогнала кровь по всем жилочкам, что способствует укреплению пошатнувшегося здоровья и все. Никакой тут измены нет. Измена, это когда полюбишь другого сердцем и душой и отдаешься ему со всей страстью каждый день, каждый вечер, а того, кому ты изменила, вспоминаешь с неким презрением и сожалением, что связалась с ним, когда-то по глупости, по неопытности. "...а я Бориса не предавала, я всегда думала о нем с величайшей нежностью и благоговением даже тогда, когда лежала под этим жлобом, чуждым мне...тут изменой и не пахнет. Вот вернусь в Москву, упаду перед ним на колени и скажу: отруби мне голову, но мое сердце до последнего биения будет полно тобой, только тобой одним и никем другим. Надо возвращаться в Москву, пока не уехал этот кавказец Тимур, что любит переодеваться в женское платье. Он -- голубой, это совершенно точно. Ведь если бы он был мужчиной, он зашел бы ко мне в номер и...ради его молчания я уступила бы ему: где наше ни пропадало. Следов-то все равно никаких не остается. Ни один мужик еще никогда не определил: изменила ему жена или нет, вот почему раньше всякие приспособления придумывали вплоть до железных трусов. Бедные мы, бабы: все шишки на нас падают, хотя мы..., не под собак же ложимся и не под лошадей, как Мария Терезия, а под мужиков. Так какие к нам могут быть претензии? С кем мы изменяем? с мужиками же, такими, как Борис, например. Кто придумал эту дурацкую верность, древние? Так они это от отсталости. Почему это из одного источника пьют многие воду, а вот наслаждаться тем, что у нас есть, а это тоже своего рода источник, источник наслаждения, многим нельзя? Это несправедливо, тем более, что наша подружка никак не протестует, чтобы ею наслаждались многие, она хорошо это переносит. Я все это выложу Борису, пусть он решает, как быть дальше".

Ася так убедила себя в своей правоте, что на радостях, приняла сидячее положение, поправила роскошные волосы на голове, а потом и вовсе поднялась на собственные ножки, которые надежно держали ее туловище и бедовую голову с роскошными волосами, магическими черными глазами, требующими отражения в зеркале.

Зеркало оказалось за спиной. Достаточно повернуть голову и ты вся на виду от головы до пят. Совсем недавно, когда этот "о?кей, о?кей" лежал внизу, а она была сверху, исполняла балетный номер, она то и дело поворачивала голову налево и видела картину, которая даже во сне не может присниться. А потом...потемнело в глазах, и она уже ничего не видела до тех пор, пока не раздался этот проклятый стук в дверь. Это был стук злого рока, который всегда мстит человеку за его маленькие земные радости.

Ася поближе подошла к зеркалу. Два синяка предательски высвечивались на ее теле: один на губе, другой на шее ниже правого уха. Синяк на шее можно присыпать пудрой, а вот на губе этого не сделаешь. Но все равно можно демаскировать, чуть прикусив губу.

"Интересно, -- подумала Ася, -- у этого "о?кей--о?кей" есть жена или нет? Если бы он оставил адрес, я бы написала его жене. Как бы она реагировала? Должно быть, отнеслась бы к этому спокойно: люди на Западе более образованны, чем мы. Ведь эта пресловутая верность присуща домострою, она ничего общего не имеет с цивилизацией. Я бы, например, простила Борису, если бы нашла его в постели с другой. Да, да, простила бы. Надо ему сказать об этом. А, может, он здесь? Куда девалась эта баба в лице Тимура? Надо за ним проследить. Если Борис с ним -- подойду и скажу: здравствуйте, милорд! Я не Медея, и ты не будь Отелло".

Ася ликвидировала синяк на шее и после короткого макияжа, пришла к выводу, что можно показаться на публике. В таких стрессовых ситуациях, хоть и не хочется никого видеть, и, не дай Бог встретить знакомых, все же самое лучшее выйти на люди, потолкаться, поглазеть на чье-то радостное лицо, услышать чей-то беззаботный хохот, поскольку ничего не проходит даром: радость другого и тебе передается. Пусть в миллионной доли микрона, но передается.