Часть третья (СИ)

-- Да. У меня бег. На кухне, -- рассмеялась Ася.

-- У вас семья?

-- Нет, я одна.

-- И я один, -- сказал Генрих.

Ася смотрела на его физиономию, искала хоть что-то, что бы ей импонировало, но ничего не находила.

-- У меня есть друг в Москве. Я ему многим обязана.

-- Москва далеко. И если вы поплаваете рядом, посидите со мной в ресторане, а вечером пройдетесь под луной, -- что здесь плохого? И потом, сейчас другие времена -- другие нравы. Даже если произойдет что-то такое необычное, казнить себя не имеет смысла. Неужели вы думаете, что ваш друг ничьих пальчиков не подержит в своей руке в ваше отсутствие?

-- Мужики все одинаковы, -- как-то зло произнесла Ася.

-- Это неверный тезис. Мужики не со слонихами общаются, а с женщинами. Изменить женщине можно только с женщиной, но ни с кем другим. Я думаю: все мы одинаковы.

-- Оно конечно так, но инициатива принадлежит вам, а мы существа слабые, -- сказала Ася и осеклась. -- Но не все, я к ним не принадлежу.

-- Вы волевая женщина, хотя эта воля появляется ближе к сорока, а вам нет еще и тридцати. А потом не забывайте, что сила женщины в ее слабости.

Генрих повернулся на спину, раскинул руки. Левая рука невольно коснулась плеча Аси. Она вздрогнула: ее глаза снова прилипли к мужской фигуре и к тому волшебному, слишком высокому горбу, и ее ладонь невольно легла на пальцы того, кто поглаживал ее плечо. Так она проявила силу в своей слабости. Генрих был прав: он умный мужик.

-- Не знаю, как вы, а я не могу долго лежать на одном месте. Если хотите, можем пройтись вдоль берега моря.

Ася повиновалась.

Они шли долго, он все рассказывал, совсем заморочил ей голову своими рассуждениями о жизни, о том, что все временно, что ничего нет вечного, что надо брать от жизни все, пользоваться моментом, так как у каждого человека слишком мало времени отведено для счастья.

Пляж давно кончился, они шли совершенно одни, уже достигли бамбуковых зарослей. Генрих вдруг схватил Асю и поднял на руки, покружился с ней и направился в заросли. Ася прижалась к нему, но, поняв, чем это сейчас закончится, а также свой шрам на животе, который, конечно же, он увидит, стала перебирать ногами и отталкивать его руками.

-- Не сейчас, нет, это невозможно, -- лепетала она, хотя страсть в ней стала просыпаться. -- Для этого есть ночь...

Услышав слово "ночь", Генрих опустил ее на ноги, поцеловал в лоб и сказал:

-- Пусть будет ночь. Трудно так долго ждать, ночь еще не скоро, но я...мужественный человек.

Они вернулись в санаторий и разбрелись, кто куда. Ася обрадовалась, что все так прошло благополучно, и была убеждена, что теперь-то она сможет держать себя в руках, чтобы сохранить верность своему возлюбленному и гордиться тем, что она все же не тряпка, а личность.

К вечеру это решение в ней настолько укрепилось, что она решила посетить любое зрелищное мероприятие, занять последний ряд, чтоб Генрих не смог ее обнаружить.

После захода солнца Ася быстро перекусила в кафе и отправилась на танцплощадку, где уже гремела музыка и танцевала молодежь. Она присела на свободную скамейку, пытаясь сосредоточиться на греческой мелодии, но мысли ее прыгали с Бориса на Генриха, в сердце шла борьба между соблазном и долгом. Вдруг кто-то мягко опустил ладонь на плечо, и Ася тут же поняла: это он.

-- Зверюшка скрылась от меня, но я ее обнаружил, -- сказал Генрих. -- Пойдем, столик в ресторане заказан на двоих.

-- Я не одета, -- механически ответила Ася.

-- Пустяки. Здесь свои правила. И все же, если так надо, я подожду, пока вы переоденетесь.

После ресторана, Ася, слегка покачиваясь и хохоча, стала более покладистой и податливой. Генрих вел ее к себе в номер, не спрашивая на то ее согласия. Это само собой подразумевалось. Номер был, как у нее, шикарный с притушенным светом, большим зеленым деревом -- пальмой в углу.

Генрих открыл холодильник и извлек бутылку шампанского. Он не спешил, как истинный джентльмен, давая понять Аси, что он не какой-нибудь петух и только потом, после второго бокала стал расстегивать пуговицы на кофточке Аси. Ей удалось отключиться от всех моральных тормозов, связанных с верностью любимому человеку и погрузиться в неотвратимый мир страсти.

Генрих прикасался губами к ее груди, и это было так здорово и так хорошо, что она почти полностью потеряла власть над собой. Тогда он взял ее на руки и отнес на кровать.

-- Свет! выключи свет, я...не могу при свете и...я сама.

Она вскочила, нажала на выключатель, сняла с себя все и юркнула под тонкую шелковую простыню. Маскировка шва на животе была проведена как нельзя лучше. Генрих улегся рядом. Рука Аси невольно скользнула к ногам партнера, чтобы довести его до экстаза, но, увы: Генрих был, как и все остальные. К тому же он слишком долго готовился к атаке и если бы не помощь Аси, которая уже не отдавала себе отчета в том, что делает, партнер, казалось, мог бы заснуть, не выполнив своего долга.

Правда, отношения у них потом наладились: Генрих реабилитировал себя полностью. Ася поставила крест на своей верности кому бы то ни было, в том числе и Борису, и облачилась в тогу грешницы. Только шрам на животе не давал покоя. Генрих долго ее спрашивал, как это у нее получилось? Она врала, но неубедительно.

И однажды Генрих пропал. Как в воду канул. Ася искала его повсюду. Ходила на то место, где они впервые встретились. И только когда решила совершить экскурсию к тому месту, где рос бамбук, увидела его с другой женщиной, совершенно обнаженной, которая убегала от него, а когда он ее догонял, впивалась ему в губы и обнимала его не только руками, но и ногами.

-- Ах, так, -- сказала себе Ася, -- я тоже не лыком шита. Я найду себе партнера, не хуже чем ты, узколобый, с приплюснутым носом. И никакой ты не гигант. В трусах у тебя свернутое в рулон полотенце. Даже Борису ты и в пятки не годишься.

И она пошла пустынным пляжем, со спазмом в горле, ненавидя себя, свое падение, брезгливо вспоминая контакт с чужим ей человеком, который легко пришел и легко ушел. Нет людей честных и чистых, одна сплошная грязь, куда ни повернись.

"Так тебе и надо, пустышка: на кого напоролась, на того накололась. Как я теперь посмотрю в глаза Борису? Я все ему расскажу, и пусть он меня прогонит, как суку. Ненавижу себя, ненавижу--ууу!"

В этот вечер она напилась у себя в номере, и пьяная, сначала хохотала до тех пор, пока не стало плохо: ее начало рвать, а затем ревела как белуга и рвала на себе волосы.

Утром следующего дня она пошла на переговорный пункт и позвонила Борису.

-- Мне надо остаться еще на один срок, -- сказала она несколько сухо, думая, что Борис будет уговаривать ее немедленно вернуться в Москву.

-- Если это нужно для улучшения здоровья, оставайся. Спасибо, что предупредила, -- сказал Борис и повесил трубку.

13

Положив трубку, Борис задумался. А почему бы ему самому не поехать в Салоники хоть на недельку? "Отдохну, погреюсь на солнышке, может, удастся заключить договор на поставку оливкового масла, ну а что касается Аси, то пусть для нее это будет сюрпризом. Должно быть, отдохнула, поправилась. Возьму отдельный номер, переведу ее к себе, покувыркаемся, эх, где наше ни пропадало", подумал он и сладко потянулся. Все же Ася для него много значила. Сейчас, когда он вспомнил о ней, вопрос будущего наследника, а этот вопрос его всегда мучил, куда-то ушел на задний план, уступил чисто мужскому желанию, и он представил Асю в постели, такую жаркую, такую ненасытную, с которой всегда чувствовал себя мужчиной, как ни с одной другой женщиной.

Он снял трубку, позвонил Тимуру и поделился с ним своими соображениями.

-- Гм, черт! ты вовремя позвонил, -- сказал Тимур. -- Дело в том, что и я хочу куда-то уехать. Надоело все, все мне надоели. Хоть на несколько дней уехать из этого сумасшедшего города. Уже переселился в одну из лучших гостиниц, плачу бешеные деньги за номер, но и здесь мне нет покоя, представляешь. Этот дурак Бахтияр по нескольку раз в день приезжает, чтоб спросить, можно ли собирать бабки на рынке. Знает же дурак, что каждая вторая суббота -- сбор денег, но все равно спрашивает.