Жеребята (СИ)

- Пусть Великий Табунщик с нами всегда идет! - воскликнул Каэрэ на языке степняков.

- Да, - ответил Луцэ, выпрямившись.

- Прочти то самое стихотворение, - попросил Каэрэ. И Луцэ заговорил:

- Ты плавишь золото во мне,

Мой голос медью золотится,

Мне суждено преобразиться

В стихии пламенной, в огне.

Слова Твои пылают, их

Все воды мира не угасят.

И пусть пока мой взор поник -

Я жду назначенного часа.

И пусть пока в студеной тьме

Мои глаза почти незрячи,

Но я им верю не вполне

И на груди прилежно прячу

Залог любви Твоей горящей,

Свой пламень дарующей мне.

Аэй.

Рассвет уже сиял над осенней степью, и Лэла еще крепко спасла в гамаке, крепко привязанном к спине мула. Огаэ сидел рядом с Аэй, и она обнимала его.

- Усни и ты, дитя мое, - говорила она. - Наш путь неблизок.

- Я не стану спать, - говорил Огаэ. - Я буду защищать тебя от степняков, мама! Мама, я не отдам тебя Циэ!

- Милый мой, - целовала его Аэй. - Ты уже совсем вырос... ты уже почти всадник...

- Я не отдам тебя Циэ, мама, - повторял Огаэ. - Я просил Эну помочь нам. Он, хоть и умер, все равно жив. Он остановит Циэ и сразится с ним. Это так. Он жив!

- Да, Эна жив, - отвечала Аэй. - Но Циэ - добрый, а не злой степняк. Он просто живет по своим степным законам. Ему сложно понять то, что понимаешь ты. И поэтому мы ушли. С нами идет Великий Табунщик и Эна идет тоже.

- Мы едем в Тэ-ан? - проговорил Огаэ уже сквозь дрёму.

- Да. Быть может, мы найдем могилу Игэа.

- Если ли-Игэа и умер, - сказал Огаэ, просыпаясь совсем, - то он все равно живой. А я буду пока вместо него о тебе заботиться, мама.

... И рассвет сменялся закатом, и снова наступал новый рассвет. Однажды настал день, когда у них стала заканчиваться вода и сухие лепешки. А около полуночи одного из новых, рождающихся дней их окружили всадники-фроуэрцы. Огаэ схватил палку и бросился на них, но палку у него с легкостью отобрали, а самого Огаэ связали его же собственным поясом. Один из фроуэрцев перекинул мальчика через плечо и понес, как охотник несет подстреленного олененка.

Их молча привели в шатер. Там сидел молодой светловолосый фроуэрец, и его синие глаза были печальны, а рядом с ним...

- Дедушка Иэ! - закричала Лэла, и бросилась к страннику, пока другой фроуэрец по знаку Игъара освободил и поставил на землю Огаэ.

Иэ вскочил на ноги и бросился к Аэй и детям, и обнимал, и целовал их, а Игъаар вышел из шатра - дать лично распоряжения о том, чтобы жене и детям Игэа Игэ Игэана устроили ночлег и принесли еды.

- Аэй, дочка! - говорил Иэ тем временем. - Ты жива? Как же ты уцелела в степи в буран? Игъаар рассказывал мне, что Игэа уже оплакал вас, погибших в буран, но Каэрэ принес радостную весть и утешил его.

А к Игъаару воины подвели связанных степняков.

- О царевич Игъаар, - сказал старший воин, - эти люди приблизились к нашему лагерю, но мы не убили их, ибо ты повелел не причинять степнякам зла.

- Вы поступили правильно. Развяжите их! - приказал фроуэрский царевич и обратился к степнякам:

- Я прикажу отпустить вас, о жеребята Великого Табунщика, но прежде ответьте мне - знаете ли вы Эну, Его служителя?

- Нас послал вождь степняков, Циэ, - отвечал один из товарищей, - чтобы мы оберегали Аэй в ее странствиях по степи, и мы не уйдем, если ты не отпустишь Аэй, дочь великого Аг Цго. Мы не лазутчики, о царевич фроуэрцев! Ты спросил об Эне - он умчался в табун Великого Табунщика, и смерть его дала степнякам свободу.

Игъаар поник головой и долго молчал. Наконец, он сказал:

- Я позабочусь об Аэй. И слово мое дано при Фар-ианне и сестре его Анай. Так и передайте Циэ, вашему вождю.

- Но, быть может, Аэй захочет вернуться с нами? - спросил второй степняк. - Вождь Циэ хочет видеть дочь Цго на белом коне рядом с собой и носить на руках ее сына. Так он велел ей передать.

- О, дети степи! - проговорила Аэй, подходя к ним. - Скажите вашему благородному вождю, что он велик и прекрасен, но я люблю своего мужа, который теперь там, где Великий Табунщик и Эна Цангэ.

- Аэй, - мягко коснулся Иэ ее плеча. - Игэа вовсе не там.

- Неужели фроуэрцам не дано быть с Табунщиком, о Иэ?! - горько воскликнула Аэй и вскинула голову. - Неужели для сына реки Альсиач нет место в славном табуне, что мчится среди рек и трав?

- О, женщины! - схватился Иэ за голову, смеясь и плача. - О, женщины! Отчего вы всегда так странно понимаете наши слова?

И он снова обнимал ее и целовал, и говорил, что Игэа - жив, и что ребенок под ее сердцем - не сирота.

- Ты видишь, папа жив! - шептала Лэла в ухо Огаэ. - Я так и знала, я так и знала!

- А я знал, что ли-шо-Миоци не предал своего друга! - ответил ей Огаэ. - Но что случилось с учителем Миоци?

Тогда Иэ смолк, и перестала плакать от радости Аэй, и тихая улыбка ушла с губ Игъаара, и лицо его стало скорбным. Он глубоко вздохнул и промолвил:

- Аирэи Миоци прыгнул в водопад Аир.

В путь!

- Вот и пришло вам время покинуть мой дом, - сказала Анай, сама подводя к своим гостям двух оседланных коней. - По этой дороге вы быстро доберетесь до хижины девы Всесветлого, что у маяка. Сокуны уже не рыщут по дорогам, и ваш путь будет безопасен.

- Спасибо тебе, Анай! - воскликнул Аирэи. - Да благословит тебя Всесветлый!

- И тебя он да просветит, - ответила Анай. - Можно, я скажу твоему спутнику несколько слов наедине?

Аирэи кивнул, и, повернувшись к востоку, стал, немигая, смотреть на разгорающийся солнечный диск.

Анай взяла Раогай за руку и вошла с ней в дом. Там, перед изображением Матери с Младенцем-будущим Победителем смерти, Соколом-Оживителем Гаррэон-ну, на руках, горели кадильницы.

- Пред этим священным изображением мы плакали с твоей матерью, обнявшись как сестры, расставаясь навек. Не было во всем Фроуэро лучших подруг, чем мы, о Раогай! Но она полюбила аэольского воеводу и ушла странствовать с ним. Долгим был ее путь... У меня уже родился Игэа, а она все скиталась, ночуя в походном шатре. Наконец, у нее родилась ты, Раогай, а потом и твой брат. А вскоре после его рождения Зарэо пришлось положить тело своей возлюбленной в священную лодку и отправить вниз по течению реки Альсиач, к морю. И лодка проплывала мимо нашего дома, и я видела лицо своей подруги Раогай - да, ее тоже звали Раогай - и ее глаза были закрыты, а золотые волосы обрамляли лоб. И я держала за руку своего подросшего сына, и мы вместе смотрели на лодку, провожая ее взглядом. "Это лодка плывет к Соколу-Оживителю?" - спросил тогда Игэа....

Анай молчала, и Раогай не говорила ни слова.

- Ты похожа на мать, о маленькая дочь реки Альчиач, - заговорила мать Игэа. - И в сердце твоем - жажда странствий, как у великой Анай, чье имя я ношу, но чья доля меня миновала... Ты для меня, о Раогай-младшая, как далекий привет из моей юности, из моей прошедшей весны. Да благословит Великий Табунщик твой путь, и да будешь ты счастлива своим особым счастьем, которое не дано понять прочим, о Раогай, дочь Раогай и Зарэо!

...Ее слова еще звучали в ушах девушки, когда она садилась на буланого коня.

- Весна да коснется вас! - воскликнула Анай по-аэольски - впервые за все это время, и ушла в дом, чтобы ни Раогай, ни рабы не видели ее слез.

Они ехали долго, не встречая никого на пути. Аирэи в безмолвии смотрел на солнце. Когда солнце зашло, они устроились на ночлег, и никто более ничего не говорил.

Тогда Раогай осторожно взяла белогорца за руку, и он нежно пожал ее пальцы в ответ.

- Я буду странствовать с тобой, о белогорец! - сказала она твердо. - И этому ничто не в силах помешать.

- Я - слеп, - ответил Аирэи. - Я утратил все, что у меня было. Что я могу дать тебе?