Хуан Дьявол 3 часть (ЛП)

- А вы позволите мне быть всегда с вами?

- Нет, Колибри, ты должен уйти. Твое место с Хуаном, он для тебя все. Неблагодарностью будет забыть о том, что он для тебя сделал. Ты вернешься и передашь письмо. Этим вечером мы бурно разошлись. Я кричала, чтобы он остановился. Он не захотел слушать. Полагаю, это моя вина, потому что я рассердилась, заставила его потерять терпение. На самом деле, у меня нет права заставлять его верить, открывать сердце. Он никогда не говорил, что его сердце со мной. Я говорю глупости. Не жду, что ты поймешь, Колибри, но должна сказать, потому что от долгого молчания чувства внутри начинают портится. Поэтому я и говорю, а ты, наверное, думаешь, что я схожу с ума. Подожди здесь. Я скоро. Я быстро спущусь. Всего несколько строк.

- Если это письмо для капитана, то я быстро отнесу его. Побегу со всех ног.

- Передай его, когда останешься с ним наедине. Не важно, сколько дней и часов пройдет. Не важно, где, на «Люцифере» в море или на земле Мартиники. А пока не передавай. Может, его не волнует, может, мое письмо его рассмешит, или он выбросит его в море, когда прочтет. Но я хочу, чтобы ты отнес его. Подожди меня. Подожди…

Сильно взволнованная, Моника прижала к сердцу негритенка и поцеловала в лоб, затем отстранила от себя и быстро поднялась по лестнице.

Нервные пальцы в третий раз порвали письмо, едва начатое, и вновь подрагивающим пером начала она трудную работу: говорить о том, что она его любит, не говоря о любви. Она мягко прошлась по сценам последнего свидания, пока ее страстное сердце сочилось желчью и огнем ревности.

Выписанные слова были бальзамом для гнева, мысли и чувства вихрем вращались. Она подписалась вежливой холодной фразой, проливая обжигающие слезы, словно отрицая каждое притворное слово спокойствия. И наконец, покрыла поцелуями холодные слова только потому, что его глаза их прочтут.

- Колибри, что ты здесь забыл? Тебе здесь не место, мне не нравится, что ты заходишь сюда! Я говорил тебе много раз.

Сверкающие глаза Колибри испуганно вращались, но он не отошел. Он стоял перед голым столом портовой забегаловки, где Хуан опустошал стакан за стаканом. Было больше полуночи, в почти опустевшей комнате осталось несколько посетителей, стоявших у фонографа, где раздавались последние ноты игривого канкана, одни – поглощены карточной игрой, а другие – стаканами полынной водки.

Хуан тряхнул головой, пристально посмотрев на мальчика. Его глаза помутнели, разум погрузился в летаргический сон, но сквозь него он всматривался в живые глаза, в смуглое лицо с умным выражением, на робкое, но решительное поведение мальчика, и пригрозил:

- Если не слушаешься, я велю Сегундо не позволять тебе спускаться со шхуны. А теперь…

- Не сердитесь, капитан. Я жду, когда вы останетесь одни. Поэтому вошел. У меня письмо от хозяйки, она велела передать его вам, когда никого не будет, и понятно, что здесь люди, но…

- Дай это письмо!

Хуан встал. Словно ветром смело тучи, и ум прояснился. Рука схватила Колибри, заставив приблизиться. Он выхватил запечатанный конверт, где Моника написала его имя. Словно не понимая, он грубо разорвал и пробежал мутным взглядом по сжатым линиям изящного почерка, и губы исказила гримаса:

- Сеньору Хуану Дьяволу, на борту «Люцифера»… Хорошо еще, что я не Хуан Бога для нее! – он алчно прочитывал и перечитывал каждое слово, читая и рассыпаясь в насмешливых замечаниях: – Письмо такое красивое, такое правильное… Мой дорогой Хуан… Хорошо еще, что она ценит меня… Когда оно дойдет до тебя, ты уже будешь далеко… Ну нет, сеньорита де Мольнар; я совсем рядом. Думаю, ты слишком поспешила передать его Колибри, чтобы прочесть в безвозвратном путешествии… Я верю в твое обещание, что ты удалишься, и мы, безусловно, никогда не увидимся… Забавно, что ты уладила все по своему вкусу. Не могу отрицать, ты умна… я благодарю тебя за великодушие, предоставленный уход… Слышишь, Колибри? Она благодарит за услугу, что не я вернусь и не увижусь с ней. Суд оправдал меня, а она обрекает на вечное изгнание. Меня не слишком интересует этот проклятый остров, но я родился на нем, и у меня тоже есть право, как и у любого из Д'Отремонов.

- Хозяйка плакала, когда отдавала это письмо, капитан, – заметил Колибри. – Обняла и поцеловала много раз, хорошо говорила о вас, капитан. Говорила, что вы хороший и великодушный.

- Хороший и великодушный? Чудесно! – издевался Хуан. – Даже Святая Моника может крайне раздражать великодушных и хороших. Она дала его и велела передать в море, когда мы будем уже далеко, да?

- Сказала, когда будете одни, не имеет значения, где. Но вы бы дочитали, капитан.

- Зачем? Я прекрасно знаю, о чем оно, от начала до конца… Прости, если вчера не смогла говорить спокойно, как хотела, и не сказала, насколько благодарна тебе… Благодарность! Какое отзывчивое слово! Прощай, Хуан… Будь счастлив, как я желаю тебе… Пусть на других землях ты встретишь счастье, которое заслуживаешь, и пусть тень грусти, которая есть в твоей жизни, полностью уничтожится, потому что скоро разорвутся соединяющие нас нити. Я никогда не забуду доброту, я в долгу перед тобой, прошу тебя забыть меня навсегда, не трудись сочувствовать… Какие красивые слова, чтобы избавить меня от удовольствия!

С побагровевшим лицом и мутными глазами он подошел к дверям забегаловки, сжав в кулаке письмо, холодная вежливость которого жгла и мучила наихудшим оскорблением. У моря, над водами залива, слабо выглядывал розоватый блеск. Рассвет. Взволнованный Колибри последовал за ним, пухлые губы приоткрылись, и он спросил:

- Капитан, что вы делаете?

- Ничего! Оставь меня! Проваливай! Уходи! Подожди! Что это слышится?

- О! Колокола монастыря. Уже утро, говорят, в церкви монастыря, встают рано. Еще ночь, капитан.

- Предрассветная месса. Для самых благочестивых, верующих. Непременно ее слушает Святая Моника. Там и увидим ее!

Действительно, первая месса дня в церкви монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Открыли боковую дверь, сверкали в алтаре белые одежды, и, как в каждый рассвет, пришло немного верующих: старые набожные женщины, люди в строгом трауре, те, кто выполнял обет. Часть церкви, предназначенная для публики, пустовала; присоединенная часовня, где находились монахини, отделялась от прихожан решеткой. Шли в мягком движении в белых одеждах послушницы, в черных – давшие обет. За ними шла женщина. Одетая в черное, но не в одежды монахини, просторная вуаль окутывала голову, почти закрыв красивое лицо янтарного цвета. Это Моника. Издали Хуан узнал ее и смело направился к решетке. Не нужно говорить и создавать малейший шум. Моника быстро повернула голову, словно огненный взгляд был осязаем.

- Мне срочно нужно поговорить с тобой, – заявил Хуан тихим, но решительным голосом. – Ты выйдешь или я войду?

- Хуан! Ты сошел с ума? – Моника затрепетала. Стоявшие рядом послушницы удивились, повернули головы, и Моника решилась. Она прошла через маленькую дверь на пружинах, которая давала доступ к ограде; не глядя на Хуана, подошла к портику церкви. – Полагаю, ты потерял рассудок.

- Думаешь? Учитывая, кто ты, а кто я, ты думаешь, что только сумасшедший может требовать твоего присутствия. Но нет, я не спятил. В моем мире эти права берутся. И я имею право заставить смотреть и слушать, потому что узы брака, так элегантно расписанные в твоем письме, еще не расторгнуты, я еще имею право звать тебя, а ты должна приходить, хотя и не хочешь. Но не беспокойся, не делай испуганное лицо.

- Я не боюсь. Тебе отдали письмо в неудачную минуту? Ты возвратился из шумного веселья. Игры, выпивка, возможно в объятиях какой-нибудь развратницы.

- О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.

- Иначе как еще понять твою манеру входить сюда. Знаю, что я твоя жена, и брак не расторгнут. Но это не дает тебе право приближаться ко мне так. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной, как с распутницей.