Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Глава XXXIX

Всякое слово, сказанное Санчо, приводило въ восторгъ герцогиню и выводило изъ себя Донъ-Кихота, и онъ велѣлъ наконецъ своему оруженосцу замолчать.

— Послѣ многихъ спросовъ, запросовъ и отвѣтовъ, продолжала Долорида, великій викарій, принимая во вниманіе, что инфанта не отказывается ни отъ чего, сказаннаго ею прежде, рѣшилъ дѣло въ пользу донъ-Клавіо и объявилъ инфанту его законной супругой. Это до такой степени огорчило королеву дону-Магонцію, мать инфанты Антономазіи, что черезъ три дня мы ее похоронили.

— Она должно быть умерла? замѣтилъ Санчо.

— Должно быть, сказалъ Трифалдинъ; — въ Кандаѣ не хоронятъ живыхъ.

— Но мы видѣли господинъ оруженосецъ, отвѣтилъ Санчо, какъ хоронили людей въ обморокѣ, считая ихъ мертвыми, и этой королевѣ Магонціи, какъ мнѣ кажется, тоже лучше было бы очутиться въ обморокѣ, чѣмъ въ могилѣ; потому что пока человѣкъ живетъ отъ всего можно найти лекарство. Къ тому же, инфанта эта не такихъ же ужасовъ надѣлала, чтобы было отъ чего умирать. Другое дѣло, еслибъ она вышла замужъ за какого-нибудь пажа или лакея, какъ это случается съ другими дѣвицами, тогда, конечно, бѣдѣ уже нельзя было бы пособить, но выйти за мужъ за такого прекраснаго рыцаря и дворянина, какимъ представили его намъ, такъ если даже это глупость, все же не Богъ знаетъ какая. И если вѣрить словамъ моего господина, который стоитъ здѣсь и не позволитъ мнѣ соврать, то выходитъ, что такъ же какъ изъ монаховъ дѣлаютъ епископовъ, такъ изъ рыцарей, особенно если они странствующіе, дѣлаютъ императоровъ и королей.

— Ты правъ, Санчо, замѣтилъ Донъ-Кихотъ; странствующій рыцарь, при малѣйшей удачѣ, можетъ очень легко сдѣлаться величайшимъ владыкою въ мірѣ. Но прошу васъ, дона-Долорида, продолжайте вашъ разсказъ; вамъ осталось, если не ошибаюсь, разсказать горечь этой сладкой до сихъ поръ исторіи.

— Да, да, горечь! воскликнула графиня, такую горечь, въ сравненіи съ которой полынь покажется сладкою и лавровый листъ вкуснымъ.

— Едва мы успѣли похоронить, продолжала она, не обмершую, а дѣйствительно умершую королеву; едва успѣли мы покрыть ее землей и сказать ей послѣднее прости, какъ вдругъ на могильномъ холмѣ ея появился верхомъ, на деревянномъ конѣ, молочный братъ Магонціи, жестокій великанъ, и въ добавокъ волшебникъ, Маламбруно. Чтобы отмстить смерть своей молочной сестры, наказать дерзость донъ-Клавіо и слабость Антономазіи, онъ при помощи своего проклятаго искуства оставилъ очарованными обоихъ любовниковъ на самой могилѣ королевы, обративъ Антономазію въ бронзоваго урода, а любовника ея въ страшнаго крокодила изъ какого-то неизвѣстнаго металла. Посреди ихъ онъ воздвигъ столбъ, тоже изъ неизвѣстнаго металла, на которомъ было написано по сиріански, въ переводѣ на языкъ вандайскій и потомъ на испанскій выйдетъ слѣдующее: два любовника не воспріймутъ своего первобытнаго вида, пока мужественный Ламанчецъ не сразится со мною на поединкѣ. Только его высокому мужеству судьба судила привести къ концу это неслыханное приключеніе. Вынувъ потомъ изъ ноженъ широкій и неизмѣримый мечъ свой и схвативъ меня за волосы, онъ намѣревался пронзить мнѣ горло и снести съ плечь мою голову. Мой голосъ замеръ, я вся затряслась и почувствовала себя очень не хорошо; сдѣлавши, однако, надъ собою нѣкоторое усиліе, я сказала ему дрожащимъ голосомъ что-то такое, что остановило исполненіе его жестокаго намѣренія. Велѣвши за тѣмъ привести изъ дворца всѣхъ этихъ дамъ, выругавъ насъ за наши грѣхи и горько попрекнувъ обычаи дуэній, ихнюю хитрость, ихнія нечистыя продѣлки и еще болѣе нечистыя интриги; обвинивъ ихъ всѣхъ, такимъ образомъ, въ моей винѣ, онъ сказалъ, что не хочетъ предавать насъ смертной казни, во предаетъ другимъ, болѣе продолжительнымъ мукамъ, именно нескончаемой гражданской смерти. Въ ту минуту, какъ онъ проговорилъ это, мы почувствовали, что на нашихъ лицахъ открылись всѣ поры, и что насъ, какъ будто кололи иголками въ эти мѣста; мы поспѣшили поднести наши руки въ лицу, и тогда замѣтили, что всѣ мы сдѣлались такими, какими вы насъ видите».

Въ ту же минуту Долорида и другія дуэньи приподняли вуали и открыли бородатыя лица съ самыми разнообразными бородами: русыми, черными, сѣдыми, бѣлыми.

Увидѣвъ бородатыхъ женщинъ, герцогъ и герцогиня поражены были, повидимому, несказаннымъ удивленіемъ, Донъ-Кихотъ и Санчо не вѣрили глазамъ своимъ, остальные зрители просто ужаснулись. Трифалды между тѣмъ продолжала: «вотъ какъ наказалъ насъ жестокій, безчеловѣчный Маланбруно. Онъ покрылъ свѣжесть и бѣлизну нашихъ лицъ своими жесткими шелками, и зачѣмъ не снялъ онъ нашихъ головъ своимъ страшнымъ мечомъ. Вмѣсто того, чтобы омрачить свѣтъ нашихъ лицъ густой, покрывающей насъ щетиной; вѣдь если мы станемъ считать, господа…. то есть, я хочу сказать, я бы хотѣла это сказать съ глазами, водоточивыми, какъ фонтаны, но моря слезъ, извлеченныхъ изъ нашихъ глазъ постояннымъ видомъ нашего несчастія, сдѣлали ихъ сухими теперь, какъ тростникъ — поэтому я спрошу васъ безъ слезъ: гдѣ можетъ показаться бородатая дуэнья? какой отецъ, какая мать сжалятся надъ нею? кто заступится за нее? потому что, если даже въ то время, когда кожа у нее хорошо вылощена и выштукатурена разными косметиками, ей трудно найти покровителя, что же должно статься съ нами несчастными теперь? О, дуэньи, спутницы и подруги мои! видно родились мы подъ несчастной звѣздой и подъ роковымъ вліяніемъ зачаты мы въ утробѣ матери». Съ послѣднимъ словомъ Трифалды упала въ притворный обморокъ.

Глава XL

Любители исторіи въ родѣ этой должны быть очень благодарны Сидъ Гамедъ Бененгели за ту старательную точность, съ какою онъ разсказываетъ малѣйшія подробности, извлекая все, даже самую малѣйшую частицу ея, на свѣтъ Божій. Онъ рисуетъ мысли, открываетъ воображеніе, отвѣчаетъ на безмолвные вопросы, освѣщаетъ сомнѣнія, разрѣшаетъ предложенныя трудности, наконецъ, проявляетъ въ самой высокой степени самое прилежное стремленіе узнавать и научать. О, знаменитый авторъ, о, счастливый Донъ-Кихотъ! О, славная Дульцинея! О, милый Санчо Пансо! Всѣ вмѣстѣ и каждый порознь проживете вы вѣки вѣчные для развлеченія и удовольствія обитателей подлуннаго міра.

Увидѣвши Долориду въ обморокѣ, Санчо, какъ говоритъ исторія, воскликнулъ: «клянусь честью честнаго человѣка и спасеніемъ всѣхъ предковъ Пансо, никогда въ жизни не видѣлъ и не слышалъ я ничего подобнаго, и господинъ мой никогда не только не говорилъ мнѣ, но даже и вообразить себѣ не могъ такого удивительнаго происшествія. Чтобы тысячи чертей прокляли тебя, великанъ, волшебникъ Маламбруно! Развѣ не могъ ты придумать другаго наказанія для этихъ грѣшницъ, вмѣсто того, чтобы утыкать ихъ бородами. Лучше бы ты разорвалъ ихъ ноздри снизу до верху, это было бы и приличнѣе для нихъ, хотя бы онѣ стали говорить потомъ въ носъ. Я готовъ биться объ закладъ, что этимъ бѣднымъ женщинамъ нечѣмъ побриться.

— Да, да, господинъ, отвѣчала одна изъ двѣнадцати дуэній; намъ нечѣмъ заплатить цирюльнику, и потому мы стали употреблять, какъ дешевое средство противъ бородъ, смоляные пластыри. Мы прикладываемъ ихъ въ лицу, и когда сильно рванемъ потомъ, тогда наши подбородки становятся гладкими, какъ каменная ступка. Въ Кандаѣ есть довольно женщинъ, шляющихся изъ дома въ домъ, выдергивающихъ дамамъ волосы, приглаживающихъ имъ брови и приготовляющихъ разнаго рода снадобья; но мы, дуэньи нашей графини, постоянно отказывались отъ ихъ услугъ, потому что онѣ смахиваютъ немного на сводничество; и если господинъ Донъ-Кихотъ не поможетъ намъ, такъ насъ съ бородами и въ гробъ положатъ.

— Скорѣй я вырву свою бороду въ мавританскомъ краю, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, чѣмъ отважусь избавить васъ отъ вашихъ бородъ.

Въ эту минуту очнулась Трифалды. «Сладостный звукъ этого обѣщанія, о, мужественный рыцарь», сказала она, «поразилъ мой слухъ и привелъ меня въ чувство. Умоляю тебя славный, непобѣдимый странствующій мужъ, исполни твое благородное обѣщаніе».

— Не обо мнѣ будетъ сказано, что я не исполнилъ его, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Скажите, благородная дама, что дѣлать мнѣ и мое мужество повергнетъ себя въ ваше распоряженіе.