Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Въ подобныхъ разговорахъ прошелъ этотъ день и четыре слѣдующихъ безъ того, чтобы что-нибудь задержало въ пути оруженосца и рыцаря. На пятый день, входя въ одно мѣстечко, они застали у дверей корчмы веселившуюся ради праздника толпу народа, и когда Донъ-Кихотъ подошелъ къ ней, одинъ крестьянинъ возвысивъ голосъ, сказалъ: «ладно, пусть рѣшитъ дѣло одинъ изъ этихъ господъ, не знающій о чемъ шелъ закладъ.»

— Согласенъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, и рѣшу его совершенно справедливо, если только разберу.

— Дѣло въ томъ, отвѣтилъ крестьянинъ, что одинъ толстякъ въ нашей деревнѣ, вѣсящій два центнера и три четверти, вызвалъ на перебѣжку другаго, вѣсящаго всего сто двадцать пять фунтовъ. Постановлено было, чтобы они пробѣжали сто шаговъ съ одинаковыми тяжестями, но когда у вызвавшаго опросили, какъ соразмѣрить тяжести, онъ отвѣтилъ, что вызванный, вѣсящій центнеръ съ четвертью, долженъ привѣсить къ своей шеѣ центнеръ съ половиною желѣза и тогда сто двадцать пять фунтовъ тощаго уравновѣсятся съ двумя стами семидесятью пятью фунтами толстаго.

— Позвольте, позвольте, воскликнулъ Санчо, прежде чѣмъ успѣлъ отвѣтить Донъ-Кихотъ; рѣшить это дѣло слѣдуетъ мнѣ, какъ бывшему губернатору и судьѣ: я долженъ разрѣшать подобныя недоумѣнія и развязывать подобные узды.

— И отлично, разрѣши ты это дѣло, другъ Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ; я не могу подавать совѣтовъ, пока умъ мой встревоженъ и мысли смущены.

Получивъ это позволеніе, Санчо обратился къ крестьянамъ, окружавшимъ его густою толпою и молча ожидавшихъ, разиня ротъ, его отвѣта.

— Братцы! сказалъ Санчо; не по справедливости и не по разсудку поступаетъ толстый: если вызываемый имѣетъ право выбирать оружіе. такъ не можетъ онъ выбирать такого, съ которымъ противнику его никакъ не выдержать боя. По моему мнѣнію не тощему привязывать себѣ желѣзо, а толстому слѣдуетъ подрѣзать, сократить, убавить и уменьшить себя, снять съ себя сто пятдесять фунтовъ тѣла, оттуда и отсюда, словомъ откуда онъ найдетъ удобнѣе и, оставивши въ себѣ только сто двадцать пять фунтовъ вѣсу, пусть побѣжитъ онъ тогда съ тощимъ; тяжесть обоихъ будетъ одинакова.

— Клянусь Богомъ, правда, воскликнулъ одинъ изъ крестьянъ, слушавшихъ Санчо; господинъ этотъ разсудилъ, какъ каноникъ. Но только толстякъ вѣрно не захочетъ снимать съ себя и одного золотника, а тѣмъ больше ста пятидесяти фунтовъ мяса.

— Всего лучше, сказалъ другой, вовсе не бѣгать имъ, чтобы тощему не издохнуть подъ толстымъ и толстому не изрѣзывать себя предъ тощимъ; пусть половина заклада пойдетъ на вино, пригласимъ съ собою этихъ господъ и дѣлу конецъ.

— Благодарю васъ, добрые люди, сказалъ Донъ-Кихотъ, но я не могу остановиться ни на минуту; — мрачныя мысли и грустныя событія заставляютъ меня показаться, быть можетъ, невѣжливымъ, но я долженъ оставить васъ. Съ послѣднимъ словомъ рыцарь пришпорилъ Россинанта и поѣхалъ дальше, столько же удививъ крестьянъ своимъ страннымъ видомъ, сколько Санчо удивилъ ихъ своимъ мудрымъ рѣшеніемъ. По отъѣздѣ ихъ одинъ изъ крестьянъ воскликнулъ: «если таковъ слуга — каковъ же долженъ быть господинъ! Отправиться бы имъ въ Саламанку, и готовъ объ закладъ биться, они сразу сдѣлаются тамъ придворными алькадами. Все на свѣтѣ трынъ трава, — только учись, да учись, имѣй немного счастія и когда наименьше думаешь, глядь, у тебя жезлъ въ рукахъ или митра на головѣ«.

Ночь эту господинъ и слуга провели среди чистаго поля, подъ яснымъ небомъ, и на другой день, продолжая путь, увидѣли шедшаго имъ на встрѣчу гонца съ котомкой за спиною, съ письмомъ и обдѣланной въ желѣзо палкой въ рукахъ. Увидѣвъ Донъ-Кихота, онъ ускорилъ шагъ, побѣжалъ рыцарю на встрѣчу и обнявъ правую ляжку его — выше онъ не могъ достать — радостно воскликнулъ: «о, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, какъ обрадуется герцогъ господинъ мой когда узнаетъ, что вы возвращаетесь въ нему въ замокъ, онъ до сихъ поръ тамъ вмѣстѣ съ герцогиней».

— Я васъ вовсе не знаю, отвѣтилъ ему удивленный Донъ-Кихотъ; скажите, это вы такой.

— Я Тозилосъ, лакей господина моего герцога, тотъ самый, который не пожелалъ сражаться съ вашей милостью изъ-за дочери доны Родригезъ.

— Боже Праведный! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; возможное ли дѣло, вы тотъ самый человѣкъ, котораго враги мои волшебники преобразили въ лакея, чтобы отнять у меня славу побѣды?

— Полно, полно, ваша милость! отвѣтилъ Тозилосъ; какіе тамъ волшебники и перемѣны лицъ. Я въѣхалъ на арену такимъ же лакеемъ Тозилосомъ, какимъ съѣхалъ съ нее, пожелавши жениться безъ всякаго боя, потому что молодая дѣвушка пришлась мнѣ по вкусу. Къ несчастію, дѣло вышло на выворотъ. Чуть только ваша милость покинули замокъ, какъ господинъ герцогъ велѣлъ отсчитать мнѣ сто палокъ за то, что я не исполнилъ приказаній, данныхъ имъ мнѣ передъ битвой, и женидьба моя кончилась тѣмъ, что невѣста поступила уже въ монастырь, дона-Родригезъ уѣхала въ Кастилію, а я отправляюсь въ Барселону съ письмомъ отъ господина герцога къ вице-королю. Если вашей милости угодно хлебнуть чего нибудь крѣпительнаго, у меня есть бутыль стараго вина, съ нѣсколькими кусками троншанскаго сыру, которыя съумѣютъ возбудить жажду, если вамъ не хочется пить.

— Я — я принимаю ваше предложеніе, воскликнулъ Санчо, наливайте, господинъ Тозилосъ, безъ церемоній, полный стаканъ, на зло всѣмъ волшебникамъ великихъ Индій.

— Санчо, ты величайшій обжора и невѣжда на свѣтѣ, сказалъ Донъ-Кихотъ, если до сихъ поръ не можешь вбить себѣ въ голову, что это очарованный, поддѣльный Тозилосъ. Оставайся же съ нимъ и набивай себѣ желудокъ, а я потихоньку поѣду впередъ и буду поджидать тебя.

Услышавъ это, Тозилосъ разразился смѣхомъ, потомъ досталъ мѣхъ съ виномъ, развязалъ свою котомку, вынулъ оттуда хлѣбъ и сыръ, усѣлся съ Санчо на зеленой травѣ, и тамъ, въ мирѣ и дружбѣ, они съ такимъ апетитомъ уничтожили лежавшую передъ ними закуску, что облизали даже конвертъ съ письмомъ, потому только, что отъ него пахло сыромъ.

— Санчо, сказалъ Тозилосъ, господинъ твой долженъ быть совсѣмъ полуумный.

— Ничего онъ никому не долженъ, отвѣтилъ Санчо; за все платитъ онъ чистоганомъ, особенно если ему приходится расплачиваться безумствомъ, я не разъ говорилъ это ему самому; но, что станешь дѣлать съ нимъ — особенно теперь, когда его просто хоть связать, послѣ того, какъ его побѣдилъ рыцарь серебряной луны.

Тозилосъ просилъ Санчо разсказать ему эту исторію, но Санчо отвѣтилъ, что ему нужно спѣшить, потому что его ожидаетъ Донъ-Кихотъ, и обѣщалъ Тозилосу разсказать обо всемъ, если имъ придется встрѣтиться въ другой разъ. Съ послѣднимъ словомъ онъ всталъ, встряхнулъ свой камзолъ, снялъ крошки, приставшія къ бородѣ его, двинулъ впередъ осла, и, простившись съ Тозилосомъ, нагналъ своего господина, ожидавшаго его подъ тѣнью какого то дерева.

Глава LXVII

Если до пораженія своего Донъ-Кихотъ былъ неустанно обуреваемъ кучею мыслей, тѣмъ сильнѣе онъ былъ обуреваемъ ими теперь. Онъ стоялъ, какъ мы сказали, въ древесной тѣни, и тамъ, какъ мухи медъ, осаждали его всевозможныя мысли; онъ думалъ то о разочарованіи Дульцинеи, то о жизни, которую станетъ вести онъ въ своемъ уединеніи. Пришедшій между тѣмъ Санчо разсказалъ ему о гостепріимствѣ лакея Тозилоса.

— Санчо, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, неужели же ты до сихъ поръ думаешь, что это настоящій лакей. Ужели ты забылъ Дульцинею, превращенную въ грубую крестьянку и рыцаря зеркалъ въ бакалавра Карраско? Вѣдь это все — дѣло преслѣдующихъ меня волшебниковъ. Но, спросилъ ли ты этого Тозилоса, что сталось съ Альтизидорой, оплакивала ли она мое отсутствіе, или же схоронила уже въ нѣдра забвенія влюбленныя мысли, волновавшія ее, когда я былъ въ замкѣ?

— Право, мнѣ теперь не до того, чтобы заниматься разнымъ вздоромъ, отвѣтилъ Санчо; и что вамъ, ваша милость, до чужихъ мыслей, особенно до влюбленныхъ

— Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ, есть разница между любовью и благодарностью. Рыцарь можетъ оставаться холоднымъ и равнодушнымъ, но не неблагодарнымъ. По всему видно, что Альтизидора нѣжно любитъ меня; она подарила мнѣ три хорошо знакомыхъ тебѣ головныхъ платка, она оплакивала мой отъѣздъ, она упрекала, проклинала меня, и забывая всякій стыдъ, обнаруживала передъ всѣми свою любовь; какого тебѣ лучшаго доказательства, что она обожала меня; гнѣвъ влюбленныхъ всегда разражается въ проклятіяхъ. Я не могъ утѣшить ее надеждой, потому что всѣ мои надежды принадлежатъ Дульцинеѣ; я не могъ предложить ей подарковъ, потому что сокровища странствующихъ рыцарей подобны сокровищамъ легкихъ умовъ — они прозрачны и ложны; я могу значитъ подарить ее только воспоминаніемъ, не затмѣвая имъ воспоминанія, оставленнаго во мнѣ Дульцинеей; той самой Дульцинеей, которую ты такъ оскорбляешь, отказываясь до сихъ поръ выпороть себя по твоему мясистому тѣлу. О, я желалъ-бы видѣть пожраннымъ волками это тѣло, которое ты предпочитаешь сохранять лучше въ добычу земнымъ червямъ, чѣмъ исцѣлить имъ мою несчастную даму.