Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Въ ту же минуту выдвинулись впередъ шесть дуэній — четыре съ очками на носу — гуськомъ, одна за другой, поднявъ къ верху правую руку и высунувъ по модѣ изъ подъ рукава четыре пальца, чтобы рука казалась длиннѣе. Увидѣвъ ихъ, Санчо замычалъ, какъ водъ. «Нѣтъ, нѣтъ», воскликнулъ онъ, «пусть меня терзаетъ цѣлый міръ, но да не прикоснется ко мнѣ ни одна дуэнья. Пусть исцарапаютъ мнѣ рожу коты, какъ исцарапали они въ этомъ замкѣ господина моего Донъ-Кихота, пусть исколютъ мнѣ тѣло острымъ лезвіемъ кинжала, пусть выжгутъ мнѣ руки раскаленными щипцами, я все вынесу безропотно, но чтобы до меня дотронулись дуэньи! этого я не потерплю, хоть бы черти унесли меня.»

— Смирись, смирись, мой сынъ, перебилъ его Донъ-Кихотъ, исполни велѣніе этихъ господъ и возблагодари небо, одарившее тебя такой чудесной силой. что ты разочаровываешь очарованныхъ и воскрешаешь мертвыхъ. — Дуэньи между тѣмъ стояли уже возлѣ Санчо. Убѣжденный и смягченный, оруженосецъ усѣлся на стулѣ и подставилъ носъ свой первой, подошедшей въ нему, дуэньѣ, давшей ему преизрядный щелчокъ и потомъ низко присѣвшей передъ нимъ.

— Поменьше вѣжливости, госпожа дуэнья, пробормоталъ Санчо, и поменьше помады, отъ вашихъ рукъ несетъ розовымъ уксусомъ. Дуэньи поочередно дали ему по носу назначенные щелчки, а другіе бичеватели исщипали ему руки; но чего онъ не могъ вынести, это булавокъ. Разъяренный, онъ схватилъ находившійся вблизи его зажженный факелъ и кинулся съ нимъ на дуэній и другихъ палачей своихъ. «Вонъ отсюда, слуги ада!» кричалъ онъ, «я не изъ чугуна, чтобъ оставаться безчувственнымъ въ такимъ ужаснымъ мукамъ».

Въ эту минуту повернулась Альтизидора — она рѣшительно ни могла дольше лежать вытянувшись на спинѣ — и при этомъ видѣ всѣ голоса слились въ общемъ восклицаніи: «Альтизидора воскресаетъ!» Родомонтъ велѣлъ Санчо успокоиться, видя, что бичеваніе его достигло своей цѣли, Донъ-Кихотъ же, увидѣвъ двигавшуюся Альтизидору, палъ ницъ передъ своимъ оруженосцемъ и на колѣняхъ сказалъ ему: «сынъ души моей, а не оруженосецъ мой, наступила наконецъ минута, когда ты долженъ отодрать себя, чтобы разочаровать Дульцинею, наступила, повторяю минута, когда чудесная сила твоя можетъ творить все ожидаемое отъ нея добро».

— Это вы подчуете не хлѣбомъ, намазаннымъ медомъ, а лукавствомъ на лукавствѣ, отвѣтилъ Санчо; только этого не доставало, чтобы послѣ щелчковъ, щипаній и колотій я сталъ бы еще потчевать себя кнутомъ. Лучше всего привяжите мнѣ камень къ шеѣ и киньте меня въ колодезь, если ужъ суждено мнѣ на роду врачевать чужія болѣзни, опохмѣляясь на чужомъ пиру. Оставьте меня, ради Бога, въ покоѣ, или я не ручаюсь за себя.

Между тѣмъ, Ахьтизидора усѣлась на верху катафалка и въ ту же минуту заиграли трубы, сливаясь съ звуками флейтъ и возгласами всѣхъ присутствовавшихъ, привѣтствовавшихъ воскресеніе дѣвы кликами: «да здравствуетъ Альтизидора, да здравствуетъ Альтизидора»! Герцогъ и герцогиня встали съ своихъ мѣстъ вмѣстѣ съ Миносомъ и Родомонтомъ и отправились съ Донъ-Кихотомъ и Санчо поднять изъ гроба Альтизидору. Притворяясь пробуждающейся отъ тяжелаго сна, Альтизидора поклонилась герцогу, герцогинѣ, двумъ королямъ и искоса взглянувъ на Донъ-Кихота сказала ему: «да проститъ тебѣ Богъ, безчувственный рыцарь, твою жестокость, отправившую меня на тотъ свѣтъ, гдѣ я пробыла, какъ мнѣ кажется, болѣе тысячи лѣтъ. Тебя же, добрѣйшій оруженосецъ на свѣтѣ, благодарю, благодарю за эту жизнь, которую ты возвратилъ мнѣ, и въ благодарность дарю тебѣ шесть рубахъ моихъ; сдѣлай изъ нихъ полдюжины сорочекъ себѣ; если рубахи эти не новы, по крайней мѣрѣ, онѣ чисты.» Въ благодарность за это, Санчо на колѣняхъ, съ обнаженной головой, держа въ рукахъ своихъ митру, поцѣловалъ руку Альтизидорѣ. Герцогъ велѣлъ снять съ него митру и пылающее покрывало и возвратить ему его шапку и камзолъ, но Санчо попросилъ герцога отдать ему покрывало и митру на память о такомъ чрезвычайномъ событіи. Старая и неизмѣнная покровительница Санчо, герцогиня, подарила ему мантію и митру, послѣ чего герцогъ велѣлъ прибрать со двора эстрады и катафалки и отвести Донъ-Кихота и Санчо въ знакомый имъ покой.

Глава LXX

Санчо провелъ эту ночь, противъ своего желанія, въ одной комнатѣ съ Донъ-Кихотомъ, чего ему, правду сказать, вовсе не хотѣлось: онъ зналъ, что рыцарь не дастъ ему всю ночь сомкнуть глазъ своими вопросами и отвѣтами, а между тѣмъ онъ не чувствовалъ ни малѣйшей охоты говорить; боль отъ недавнихъ бичеваній бичевала его до сихъ поръ и сковывала ему языкъ. И онъ согласился бы лучше провести эту ночь одинъ въ пастушьемъ шалашѣ, чѣмъ ночевать въ пышномъ покоѣ вмѣстѣ съ кѣмъ бы то ни было. И боялся онъ не напрасно. Не успѣлъ онъ лечь въ постель, какъ Донъ-Кнхотъ сказалъ ужъ ему: «Что думаешь ты, Санчо, о происшествіи этой ночи? Какова должна быть сила любовнаго отчаянія, если — ты видѣлъ это собственными глазами, — оно убило Альтизидору, умершую не отъ яда, не отъ стрѣлы, не отъ меча, а только отъ моего равнодушія».

— Чтобъ чортъ ее побралъ, отвѣтилъ Санчо, чтобы околѣла она, какъ и когда ей угодно и оставила бы меня въ покоѣ, потому что никогда я не воспламенялъ и не отталкивалъ ее. И право не понимаю и не могу понять я, такое отношеніе имѣетъ исцѣленіе этой взбалмошной дѣвки съ бичеваніемъ Санчо Павсо. Теперь я начинаю ясно видѣть, что есть въ этомъ мірѣ очарователи и очарованія, и да освободитъ меня отъ нихъ Богъ, потому что самъ я не могу освободить себя. А пока, дайте мнѣ, ради Бога, спать и не спрашивайте меня больше ни о чемъ, если вы не хотите, чтобы я выпрыгнулъ изъ окна головой внизъ.

— Спи, другъ Санчо, сказалъ ему Донъ-Кихотъ, если только боль отъ щипаній, щелчковъ и колотій позволитъ тебѣ заснуть.

— Никакая боль не сравнится съ тѣмъ стыдомъ, который беретъ меня, когда я подумаю, что меня щелкали дуэньи, провалиться бы имъ сквозь землю. Но дайте же мнѣ, ради Бога, спать, ваша милость, потому что сонъ облегчаетъ всякія страданія.

— Аминь, проговорилъ Донъ-Кихотъ, спи съ Богомъ.

Рыцарь и оруженосецъ заснули, и автору этой большой исторіи Сидъ Ганеду хочется теперь сказать, что заставило герцога и герцогиню устроить всю эту погребальную церемонію. Вотъ что говоритъ онъ по этому поводу: бакалавръ Самсонъ Карраско не забылъ, какъ Донъ-Кихотъ побѣдилъ и свалилъ на землю рыцаря зеркалъ; пораженіе это разстроило всѣ планы бакалавра Онъ рѣшился однако попытать счастія во второй разъ, надѣясь на лучшій исходъ, и узнавъ отъ пажа, приносившаго письмо и подарки Терезѣ Пансо, женѣ Санчо, гдѣ находится Донъ-Кихотъ, облекся въ новые доспѣхи, и на новомъ конѣ — съ щитомъ, носившимъ изображеніе серебряной луны, отправился вслѣдъ за Донъ-Кихотомъ въ сопровожденіи одного, везшаго за мулѣ оружіе его, крестьянина, но только не стараго оруженосца своего Ѳомы Цеціаля, боясь, чтобы не узнали его Донъ-Кихотъ и Санчо. Онъ посѣтилъ герцога и узналъ отъ него, что Донъ-Кихотъ отправился за Саррагосскіе турниры; герцогъ разсказалъ ему также всѣ мистификаціи, устроенныя въ замкѣ Донъ-Кихоту, исторію разочарованія Дульцинеи помощью бичеванія Санчо, уловку послѣдняго, увѣрившаго Донъ-Кихота, будто Дульцинея обращена въ крестьянку и какъ наконецъ герцогиня заставила повѣрить самого Санчо, что Дульцинея дѣйствительно очарована и что надувая другаго онъ самъ попалъ въ просакъ. Все это насмѣшило до нельзя бакалавра, удивившагося столько же наивности Санчо, сколько невѣроятному безумію Донъ-Кихота. Герцогъ просилъ бакалавра, чтобы побѣдителемъ или побѣжденнымъ онъ заѣхалъ къ нему въ замокъ послѣ битвы съ Донъ-Кихотомъ и подробно разсказалъ ему это происшествіе; бакалавръ далъ слово герцогу исполнить его желаніе и отправился отыскивать Донъ-Кихота. Не найдя его въ Саррагоссѣ, онъ отправился въ Барселону, гдѣ и произошло то, что мы знаемъ. На возвратномъ пути бакалавръ заѣхалъ въ герцогу въ замокъ, разсказалъ ему битву свою съ Донъ-Кихотомъ и условія, за которыхъ она состоялась, добавивъ, что, вѣрный своему слову, Донъ-Кихотъ какъ истинныя странствующій рыцарь, возвращался уже въ свою деревню прожить тамъ годъ своего искуса. «Этимъ временемъ», говорилъ бакалавръ, «я надѣюсь вылечить Донъ-Кихота отъ его безумія». Вотъ что побудило бакалавра наряжаться на всѣ лады. Ему больно было видѣть, говорилъ онъ, такого умнаго человѣка съ головой, перевороченной вверхъ дномъ». За тѣмъ бакалавръ простился съ герцогомъ и отправился въ деревню, ожидать тамъ слѣдовавшаго за нимъ Донъ-Кихота.