Наглое игнорирование (СИ)

— Стрелял. Даже в самом начале. Десять дней всего воевали. Комбат приказал – и мы их положили из пулеметов. Сотни две их было.

— Так то в бою, — остудил его Волков.

— Они сдались. Не в бою. После. Приказали отходить, а конвоировать некем, — с каким-то странным чувством, отрывисто заявил сосед.

— Вона как! — удивился старшина. То, что в самом начале войны было взято в плен две сотни немцев – уже было странно. То, что их там же расстреляли – тоже. Такое было в РККА не принято. Не приветствовалось и не поощрялось.

— А если б и был конвой – все равно бы постреляли. Было за что, заслужили. Да и в окружении мы были, как я теперь понимаю, — непоследовательно окончил свою фразу бывший танкист.

— Чем заслужили? — заинтересовался Волков. Не без задней мысли подумал – когда напарник ругался, то шума от него было больше, а когда рассказывал – то наоборот. И его буркотание немецкий храп перекрывало. Опять же, раз все равно ворчит – так лучше пусть что полезное скажет, опытный человек, а брани-то наслышаться всегда успеешь.

— Конец июня. Жарища прямо с самого утра. Немец прет по всем дорогам, как оглашенный. Мы огрызаемся. Когда атакуем, а все больше – засадами. Крови им много пустили. Но они тогда еще наглые были, бесшабашные. И нам тоже дорого вставало.

Меня с утра комбат навестил. Танк не наш, две дыры в борту, экипаж сводный, но толковые подобрались, уже по одному разу горели, опытные.

Волков кивнул. Он знал, что у танкистов есть такое – оценивать друг друга даже не по орденам – а по тому, сколько раз кто горел. Ордена – они опыт не показывают, а вот умение выжить в бою дорогого стоит. И в мехкорпусе были такие, что по семь раз горели – как раз командир танкового полка таким был. А глухой сосед – трижды из огня успевал выскочить. Не хрен собачий!

— Экипаж, слушай боевой приказ! — говорит нам комбат. Разложил карту на передней броне танка, продолжил:

— Двигаться вдоль шоссе Александрия – Клевань, — показал на карте маршрут движения, — до железнодорожной станции Клевань. Дороги могут быть заминированы нашими саперами или диверсионными группами противника. Поэтому двигаться на расстоянии 100–150 метров от шоссе, вдоль его полотна. Производить тщательный осмотр дорог, пересекающих маршрут движения. В случае обнаружения мин их не расстреливать и не пытаться обезвредить – искать проходы, оставляя метки-вешки для ускорения обратного движения. При обратном движении – снова проверять отсутствие мин на поперечных дорогах между ранее установленными метками.

По имеющимся данным, на станции Клевань находятся наши войска, но обстановка часто меняется. Поэтому подходить к станции осторожно, скрытно. При обнаружении противника на станции или на подходе к ней – в бой вступать только в крайнем случае. По возможности определить род войск, характер и количество техники и живой силы противника, номера и опознавательные знаки на бортах машин и немедленно возвращаться в штаб. В любом случае доложить результаты разведки до 12.00. В 12.00 изменяется пропуск и отзыв. Кроме того, в 12.00 – штаб батальона меняет место своей дислокации. И не теряйте времени зря. Суворов говорил, что одна минута решает исход баталии, один час – исход кампании, один день – судьбу государства – эти слова комбат говорил часто, любимая фраза была. Дал две минуты на изучение маршрута. Мы все постарались запомнить. А дальше: "Все ясно, вопросы есть?"

— "Вопросов нет, разрешите исполнять? — Исполняйте!" – помог глухому старшина, посматривая на пятно палатки.

— Точно так, — кивнул задумчиво бывший танкист. — Мы запомнили все поперечные дороги, расположение населенных пунктов по обеим сторонам пути следования, возвышенности, овраги, лесные полосы, перелески… Еще раз повторили задачу, и комбат сообщил нам пропуск и отзыв. Все предельно ясно. Поехали. Времени вроде достаточно: до станции Клевань около 20 километров. Час марша. Столько же – на обратное движение. Для сбора разведданных и доклада – минут 20. Должно хватить. Проскочили до станции спокойно, ни немцев, ни мин и даже их самолеты не беспокоили.

Выехали к станции, встали за сарайчиком, под дерево, все тщательно осмотрели через пушечный прицел – и просто невооруженными глазами. Ни людей, ни составов, паровозов не видать, слева что-то дымит, но так, жидко.

Мотор заглушили. Послушали. Сам знаешь – разведка – она разнообразная. Если собаки лают, стрельба идет, люди орут и скотина мычит – значит противник в населенном пункте. А тут тихо. Для железнодорожной станции – странно. Они шумные, обычно.

Волков согласно кивнул. В сырой весенней утренней мгле показалось, что вроде что-то шевелится за палаткой с немцами, пригляделся – нет, показалось.

— Тут смотрим – пара немецких самолетов, как положено – со стороны солнца выскочили и туда где дымилось – спикировали. Нас не заметили, а там за станцией мелкие бомбы сыпанули, развернулись – и опять туда – из пулеметов добавили. И еще. Из пикирования выйдут, кружок спокойно сделают – и опять туда палят. Раз долбят – значит там наши. Странно, что оттуда даже из винтовок никто не стреляет, не говоря про зенитки – станция же, ПВО положено быть. А тут – только самолетные пушки – пулеметы трещат.

Не видно – что там. Насыпь высокая.

Фрицы отштурмовали, боезапас весь спустили, улетели. Тихо стало. Поехали туда аккуратно. Гляжу – там под насыпью паровоз вверх колесами, вагоны кучей валяются – уже выгорели, но как раз от них дымок. Дальше на рельсах – тоже завал из вагонов, громоздятся кучками, словно спичечные коробки. Но бомбили не их. Ничего не понятно – никого не видно, кого тогда долбили? Опять мотор заглушили. Стали слушать. А оттуда из-за насыпи какой-то шум.

— Какой? — заинтересовался Волков.

— А даже и не объяснишь. Вот было у нас в разведбате два парня из Сибири, да еще якут. Они, бывало, так пели. Горлом этак, знаешь, не как у нас принято. И еще вот как бы туда добавить звук – у нас артисты были с концертом, одна мадама на такой скрипке здоровенной пилила. В пол уперла – и давай смычком наяривать. Вот какой-то такой звук – постарался максимально понятно объяснить ситуацию танкист. Волков кивнул. Пение такое он не слыхал, но что такое здоровенная скрипка, которую на руках не удержать – в кино видал. В фильме "Веселые ребята" как раз из такой музыкант словно из лука дудками стрелял. Кивнул, дескать – понял. Глухой продолжил задумчиво;

— Совершенно непонятная обстановка. Пылища с той стороны после бомбежки и звук этот. Словно отовсюду. А время поджимает. Завели – поехали, я танкошлем на палке поднял из люка – чтоб торчал. Завлекуха – если враг увидит – обязательно бахнет, цель приятная. Но – никто не стреляет. Добрались до насыпи. Шум сильнее. Хочешь – не хочешь, а надо лезть. Вылез из люка, встал на башне. Такое, знаешь, ощущение, словно голый на площади стоишь. Жарища, а по спине холодный пот. Чертова насыпь все равно выше – ничего не видно по-прежнему. И звук этот. Ниоткуда – а отовсюду. И вот еще запахи тут добавились. И странный набор очень. Понятно – взрывчатка горелая, пыль, гарь, падалью смердит, кровью свежей, рвотой, говном и еще чем-то странным. И мухи откуда-то тучей налетели. Отдал приказание экипажу:

— Иду в разведку. Оставляю за себя красноармейца Балакирева. Сержант Чуков остается на месте, ведет наблюдение за обстановкой, готовит машину к обратному движению. В случае обнаружения противника – сигнализирует выстрелом из пистолета. Балакирев берет взятую нами на танк трехлинейку и прикрывает меня огнем в случае возможного нападения противника. Все ясно, вопросы есть? Ну, нет вопросов. Залез на насыпь, до рельсов. Покашлял, посвистел. Выставил шлем. Никакой реакции. Рядом кто-то зашуршал – Балакирев приполз. Я ему – приказано же прикрывать меня! А он глазами хлопает – ты ж меня свистом позвал! Ну, ладно. Вместе посвистели-покашляли. Опять ничего. Тогда поднялись во весь рост – и обомлели. У меня ноги ватными стали… Дышать нечем, глаза из орбит полезли, башка заболела. Чуть не кинулся обратно к танку… И чтоб долой отсюда из этой жути! Переглянулись с Балакиревым, он как мел белый, тоже глаза выпучил, рот раскрыл и видно – вот – вот блевать будет. А знаю, что храбрый парень, на арапа не возьмешь. Если бы не он – я бы удрал. Честно скажу. А тут…