Она (СИ)

Она. Ритуля Довженко

‹Кто время выиграл –

всё выиграл в итоге› (с).

Всё всегда было хорошо, но…

Просто однажды я проснулся и понял: чего-то не хватает. Я умылся, причесался и зашел на кухню. Наливая кофе, я вдруг понял, чего не хватает. Я отставил кофейник, прошёлся по комнатам. Я оказался прав: Её нигде не было, я прошёл ещё раз, словно в надежде, что просто не заметил Её. Конечно, это было глупо, Она же не вещь, о которой можно забыть, но тем не менее…

Второй обход был ещё более не утешительным: пропали все Её вещи, фотографии – всё, даже зубная щётка и расчёска. Я спокойно допил свой кофе, съел бутерброд, вздрагивая от неприятной и непривычной тишины комнаты. В голове никак не укладывалось, что Она ушла.

Я подошёл к шкафу, в него я ещё не успел заглянуть с утра, распахнул дверцы. Там было всего три вещи: рамка с фото, письмо и Её остановившиеся часы, стрелки которых разделяли циферблат на неравные части. Я взял письмо, открыл. Глаза заскользили по неровным, пляшущим строчкам, а в голове сразу мелькнул образ: Она, сидящая за столом, одна нога подогнута под себя, второй Она болтает под стулом, немного погрызенная Ею же ручка, постоянно сваливающаяся на пол, сильно растрёпанные светлые волосы.

Прежде чем вчитаться в строки, я достал сигарету, закурил.

‹Доброе утро, милый. Выкинь сигарету, она тебе ни к чему, – я задумчиво поглядел на начатую сигарету и всё же оставил её, – Я же попросила: выкинь! Хотя… Не надо, не мне теперь с тобой целоваться и не мне беспокоиться за тебя, когда ты погубишь себя и своё здоровье. Кури на здоровье! Только не забывай тушить окурки. – Сигарета улетела в пепельницу, – Я думаю, ты уже позавтракал и вряд ли заметил, что я ушла. Я специально оставила всё это в шкафу, если ты куда-нибудь идёшь (а я знаю, у тебя сегодня встреча, ты же помнишь об этом? В двенадцать часов, костюм в шкафу), ты обязательно идёшь к этому шкафу, чтобы достать из него чистую одежду. Но сейчас не об этом. Я ушла, да. Без скандалов и истерик, просто собрала вещи и ушла. Я не хотела решать этот вопрос открыто, я знаю, твой дар убеждения сделает своё дело. А мне надо уйти, для себя. Впервые мне надо сделать что-то для себя, а не для тебя. Я достаточно терпела. Ты спросишь: что я терпела? Если спросишь, то я действительно сделала правильно, что ушла. Да, родной мой, ты дарил мне дорогие подарки, цветы, конфеты и говорил комплименты и даже стихи писал, я помню это, но… Всё это… Оно было мёртвое. Ни эмоций, ни радости, ни любви, ни ласки, только механические движения, словно это не отношения, а работа. Хотя к работе ты относишься с гораздо большей трепетностью, чем ко мне! А я? А что я? Я пыталась тебя оживить, я отдавала тебе все эмоции, всю любовь, всю душу – и всё это в надежде, что когда-то твоё мёртвое, холодное, каменное сердце смягчится, и отношения станут не обязанностью, а приятными моментами в жизни. Однако я ошиблась, тебе это не надо, а если и надо, то это сделаю не я, а кто-нибудь другой, для меня твоя раковина слишком твёрдая, чтобы её сломать. Да что там сломать, мне её даже приоткрыть невозможно! – В голове мелькнуло, что Она всегда, когда волнуется, переходит на образы, – Так что извини, я сдаюсь. А впрочем, к чему всё это? Ты это письмо в помойку выкинешь сразу после прочтения, как рамку и часы. А к этому добавишь, закуривая новую сигарету, что я всего лишь маленькая, слишком эмоциональная девчонка, ничего не смыслящая в отношениях между мужчиной и женщиной. Знаешь, возможно, ты прав. Да, я маленькая, Да, эмоциональная. Да, я не имею, столь огромного опыта, но знаешь, у меня есть то, чего у тебя нет и никогда не будет, то, что ты во мне всегда презирал и не любил, то, что тебя раздражало. Это эмоции, ощущения. Я не вижу мир. Я не слышу мир. Я его ощущаю. И не кожей, а сердцем. И моя душа, она… Я всегда делала глупые поступки под действием эмоций, я могла радоваться, а потом грустить. Плакать и смеяться одновременно, а ты этого не понимал. Или не хотел понять. Это не важно. Всё, пора заканчивать, я же знаю, ты не любишь длинных писем и сопливых прощаний. Ты сейчас наверняка сидишь, нахмурившись, положив ногу на ногу, и нервно постукиваешь пальцами левой руки по подлокотнику кресла. Ты такой предсказуемый… – Я дёрнул плечом, рывком расцепив ноги и перестав постукивать пальцами, однако перестать хмуриться я не смог себя заставить, – Я тебя выучила наизусть. От корочки до корочки. Пора написать отзыв и уйти.

P.S: Ах, да, часы, – я позволил улыбке скользнуть по губам, представив, как Она с размаху шлепает себя по лбу и подпрыгивает на стуле, – Совсем забыла, прости. Сейчас всё объясню. Часы настроены особым способом, если сможешь разгадать ребус, сможешь узнать, где я назначаю тебе встречу. А так, как я точно знаю, я тебе не нужна, и что ты забудешь об этом письме сразу после прочтения, то для тебя это означает – НИКОГДА.

Прощай›.

Я вздрогнул от этого ‘прощай’, когда-то давно, наверное, вечность назад, Она мне говорила, что когда пишут ‘пока’ или ‘до свидания’ – это значит, что есть возможность на встречу, а вот когда ‘прощай’ – это значит, что мы больше никогда не встретимся.

Письмо улетело в сторону, я никогда в это не верил…

Я никогда не задумывался о том, что Она может уйти. Это мысль не посещала меня, поэтому я никогда не ревнововал и да, возможно, относился как к своей собственности. Это было нормой, и да, я никогда не спрашивал Её, устраивает Её что-нибудь или нет?

По-видимому, стоило. Она ушла. Я встал, прошелся по комнате. Она ушла! У меня это в голове не укладывается! Как… И почему… Мне всегда казалось, что если давать женщине то, что она хочет, то она никогда не уйдет. Я давал Ей всё… Все, о чем может мечтать любая женщина, а иногда даже и больше. Она могла не работать, ни в чем себе ни отказывать, отсылать деньги родным, баловать себя дорогими подарками! К Её услугам были сотни косметологов, стилистов и модельеров, но нет, Она оказалась недовольна.

Не понимаю! Не понимаю Её! Абсолютно… Другие женщины готовы вешаться на мне, а эта просто собрала вещи и ушла!

Хотя, чего я так волнуюсь? Она же, как ребёнок, долго не протянет, сама же прибежит, извинится и будет долго целовать меня, заглядывая невинными зелёными глазами в самую душу. Завтра точно прибежит!

Я закинул письмо и часы на полку и закрыл шкаф, даже не взглянув на фото, я как-то не любитель сначала позировать, а потом сидеть и разглядывать глупые фотокарточки. Это нелепо!

Выпив ещё кофе, я отправился на встречу. Как Она и написала в письме, костюм нашелся в шкафу, чистый и идеально отглаженный. Странно, я никогда не задумывался, откуда чистые вещи берутся в шкафу. Раньше этим занималась прислуга, а потом в доме появилась Она и запретила ‹это глупое и обидное рабство›, и естественно стала все стирать и гладить сама. И даже готовить. Когда Давид, мой заместитель и заодно друг, узнал об этом, он долго нервно хихикал, попытавшись представить свою жену с утюгом в руках. Хотя я бы тоже не смог, такая модная Сильвия и домашняя утварь совершенно не сочетались.

А Она? Я сидел в машине, мимо окон проносились улицы, полные разных людей, чьих лиц я не мог разглядеть, ярко светило солнце, бликуя от стекол и фонарей. А на небе лениво проплывали пушистые облака. Если бы сейчас со мной ехала Она, то обязательно бы отметила, что они похожи на куски сладкой ваты, а потом, прикрыв глаза и причмокнув от удачности сравнения, начала бы доставать свой блокнот и зарисовывать облака. Я никогда не понимал этого: вот Она идет-идет по улице, а затем неожиданно останавливается, садится на бордюр и начинает рисовать. Что угодно и на чем угодно. Ей все равно, что в руках у нее старый, погрызенный карандаш и листок, неровно вырванный из блокнота, а перед ней помойка какого-то дома с облезлым котом. С огнем в глазах и с поистине детским восторгом Она бы стала утверждать, какую-то ерунду, например, что это самый прекрасный кот из всех ею когда-либо виденных. А если Её в этот момент оборвать, огонь потухал, а Она, обидевшись, устремлялась вперед по улицам и долго не хотела разговаривать.