Анамнез декадентствующего пессимиста

И драться не переучивается, отвечая на наркоз – наркозом. Сколько лепета, угроз! Как был я лютым подростком, кривлякой! Нас размешивает телевизор, как песок со смолой. Старик ходит к старику за чаем в гости, в комковатой слепоте такое старание, собраны следы любимой, как фасоль в горстку, где-то валяется счётчик молчания, дудка визжания! Чтоб, отложив яйца воспоминаний, не тёплых цыплят под строкой высиживать. Ты – мангуст в поединке с мужчинами, нервный мангуст. И твоя феодальная ярость – взлохмаченный ток. Смольным ядом твой глаз окрыленный густ. Отдышись и сделай еще глоток. Игра не спасает, но смывает позор. Ты любишь побоища и обморок обществ. Там, где кровь популярна, зло таить не резон, не сплетать же в психушке без зеркальца косы наощупь…

(Кроме горсти разноцветных таблеток утром и вечером, больше всего – трагедии и описания страданий других людей. Благодаря этому внезапно все то, что случилось со мной, обрело свое место в общей системе. Оно уже не заполняло всецело пространство и мой мозг. Неожиданно наружу вновь прорвались сострадание, жалость и осмысленность существования. В той трясине уныния, абсурда, ненависти и обиды на мир это было как веревка, держась за которую можно было понемножку, постепенно подтягиваться и выбираться наверх.)

Глава 33. Любовь

«Любовь, – как говорил апостол, – долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, любовь мир общит и не мыслит зла, она не ищет выгоды, не радуется неправде, но сорадуется истине и ведет к свету, любовь всё покрывает и всегда, в любом месте благословляет… Счастье истинной любви состоит не в том, чтобы ею обладать, а в том, чтобы превратить любовь в чисто духовное наслаждение». У любви нет «почему», а есть «вопреки», ибо любовь тогда становится любовью, когда начинает мешать. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

Дело в том, что вены целый день интенсивно работают, перекачивая 7500 литров крови. На рынке вы можете купить 2 кабачка, или 20 кабачков, или вовсе их не покупать – всё зависит от того, насколько вы любите кабачки. Мы называем это любовью, а специалисты по поведению живых существ окрестили ослепляющей доминантой субъективного восприятия.

Спешите любить, ведь любовь – это оправдание. Творить добро – не разбирая кому. Потому что "нелюбовь" – это маленькое убийство. Высшая форма заинтересованности, феномен избытка. Любовь возникает ниоткуда. Я мог бы сказать – из сердца, но это одно и то же. "Любовь, – писал он в своей записной книжке, – это или остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждёшь". Это не любовь. Мы просто получаем удовольствие друг от друга.

Я сравнил бы эту ситуацию с развитием живописи после возникновения фотографии. Живопись в «до-фотографическую» эру выполняла огромное количество технической работы (например, заказные документальные портреты, запечатление исторических событий, общего вида городов, зарисовки натуралистов и так далее). Но когда появилась фотография, на первый план живописного искусства вышли собственно художественные задачи. Можно, конечно, обставить данное утверждение различными оговорками, но ведь мы понимаем, что речь идёт о самом важном – об архетипах любви, её идее, которая потом обрастает кораллами и моллюсками бытия и бытования до бугристой неузнаваемости. Чувство любви даже стало измеряться определённой мерой страдания, мерой отсутствия, мерой небытия.

Влюблённость не является настоящей любовью, это временный эмоциональный всплеск, "генетически предопределённый инстинктивный компонент брачного поведения; временное разрушение границ эго, которое служит повышению вероятности спаривания и возникновения взаимных обязательств с целью обеспечения выживания вида". Настоящая любовь родиться не может, пока не умрет влюбленность.

Самозабвенное помешательство друг на друге – не доказательство силы любви, а лишь свидетельство безмерности предшествовавшего ей одиночества. Когда женщина плачет о возлюбленном, это чаще всего говорит не о том, что она его любила, а о том, что она хочет казаться достойной той любви. Вшёптываться в шёпот и влюбляться в любовь… Тоска по любви есть сама любовь.

Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить. Возлюбленных убивают всегда («любью»). Любовь – сама по себе смерть. Так принято у людей.

Влюбляемся мы в душу, а она не имеет ни возраста, ни внешности, ни социального положения…

Благодаря собакам мы воздаём должное любви, самой её возможности. Что есть собака, если не устройство для любви? Ей дают человека и возлагают на неё миссию любить его; и каким бы мерзким, гнусным, кособоким или тупым он ни был, собака его любит. Эта её особенность вызывала у человеческих существ прежней расы такое изумление и потрясение, что большинство – в этом сходятся все свидетельства – в конце концов начинали отвечать собаке взаимностью. Таким образом, собака являлась устройством для любви с обучающим эффектом, который, однако, имел место только применительно к собакам и никогда – к другим людям.

"О, чёрт, – думал я, – неужели сейчас время спорить?" Мне стало интересно, – ты же знаешь, я любопытный, как котёнок, – и я решил подождать и посмотреть, что будет. Я её меньше и меньше любил и хладнокровно ждал. Разводил руками, и был не жёстче обстоятельств. Да и минули давно те времена, когда обманутая девушка могла превратиться с горя в гелиотроп, я не хочу прощаться с ней: для меня нет ничего противнее женских слёз и молений, которые, изменяя всё, в сущности ничего не значат. В душе холодно и равнодушно думалось: «Я любил её – да, но теперь…»

В виртуальном мире, в котором я настукиваю тебе письмо, мы с тобой переписываемся вот уже год. Ни одним атомом нельзя соприкоснуться. Тебе же, женщина, они нужны больше, чем мне. Ты давно подтверждаешь мою теорию. А я и есть тот кретин. Коснись меня, коснись же меня.

…Именно так они рассуждают своими воробьиными мозгами. Мразь желала любви, самой шаблонной. На, чувствуй, как люблю. Будет в масть тебе, сука. Хуже шавки может быть только две шавки. Я выебу тебя, как сидорову козу, я тебя распашу и засею, блядь такая!

Мне снятся женщины, женщины в узеньких трусиках и небрежном неглиже, одна сидит рядом и застенчиво убирает мою вялую руку с ее места на мягком валике плоти, но даже тогда я не делаю ни малейшего усилия, так или иначе рука остается там.

Наступает миг, когда эта жуткая заносчивая стерва, которая была моей женой, высокомерно отходит от меня в туалет, говоря что-то гадкое, я смотрю на ее стройный зад, – я регулярный придурок в бледных домах, порабощенный похотью к женщинам, которые меня ненавидят, они разлатывают свою продажную плоть по всем диванам, это все один мясной котел, – все они, в конце концов, матери.

Ночью сложно выдержать попытку примирения, ночью и тело, и воля расслаблены, а мне не хотелось мириться.

Бормотание радиоточки на кухне. Давно бы так. Одумалась. Это не должно превращаться в систему. А Вовка-йог советовал забыть и выбросить, потому что женщины – пыль, осевшая на наших стопах на пути в Вечность.

Уходящая тень, забытая, прости, история наша сошла в комментарии. Вся она, как дряхлая паутина – тронуть нельзя. Наш маленький сад в упадке. Роскошный и уже источенный червями сад любви. Я к Вам ужасно хорошо отношусь, я Вам хочу всякого добра… Но о том, что было, не стоит вспоминать, пусть всё прошедшее будет прошедшее, прежнего ничего не осталось… Мы не должны друг другу ничего, пожатий рук, улыбок, обещаний, банальных слов…

Утро. Полутёмная комната. Двое лежат на широкой тахте. Она курит. Он заложил руки за голову. Слушай, – говорит он. – Мы уже несколько лет вместе. Может быть, поженимся? Она затягивается, выпускает дым и с грустной улыбкой говорит: "Да кому мы нужны…"