Анамнез декадентствующего пессимиста

Как только могут два друга-солдата знать друг друга… И данный мой ответ на твой вопрос отнюдь не апология смиренья. Ведь, когда людям холодно, они начинают укутываться не сговариваясь. Индивидуальность проявляется лишь в выборе того, как и во что укутываться. Утешать – инстинктивная потребность женщины, а разлука – это судя по тому, с кем расстаёшься. Потому что любви одних добивались многие, других – никто. Ну, а насчёт любимчиков – каждый волен выбирать… Молодость у всякого проходит, а любовь – другое дело.

Приходя – не радуйся, уходя – не грусти. Когда уходишь, не ходи далеко… Любовь всего лишь предисловие к разлуке. А те, с кем нам разлуку Бог послал, прекрасно обошлись без нас. И даже – всё к лучшему.

Общенье опустошает – оно оправданье безделью. Лишь разлука – начало пути. Разрыв дружбы погружает в реликтовые волны алкающего либидо. Плоть притягивает ад. Ключи власти – от ада. Плоть – ключи?

Ты был бы в ее власти. Ты ел бы из ее рук, как пудель. Как бы тебе это понравилось? Или ты не думаешь о таких вещах? Тебе не удалось бы даже обманывать ее – она бы ходила за тобой по пятам.

Если бы тебе на самом деле было больно, что я умираю, я не мог бы умереть. Тому, кто не умеет любить, остается только искусно обижаться. Вы не меня, а всего лишь про меня знаете. Тот, кто любит тебя, перемены в тебе ненавидит.

Когда у людей единственная цель – побыть вместе, им все приятно, потому что тогда возникает иллюзия свободы от забот. Вы забываете о жизни, то есть о деньгах.

"Убирайся" – чудное слово. Собирай вещички. Во-вторых, когда частые встречи исключаются, нет смысла скандалить друг с другом, а это уже серьёзный выигрыш.

Иногда она, впадая в восторженность, говорила мне: "Ты большой человек". И хотя она ушла, бросила меня погибать здесь, хотя она оставила меня на краю завывающей пропасти, ее слова все еще звучат в моей душе и освещают тьму подо мной. Я потерялся в толпе, шипящие огни одурманили меня, я нуль, который видел, как все вокруг обратилось в издёвку. Она смотрела на меня через стол подернутыми грустью глазами; тоска, которая росла в ней, расплющивала нос о ее спину; костный мозг, размытый жалостью, превратился в жидкость. Она была легка, как труп, плавающий в Мертвом море. Ее пальцы кровоточили горем, и кровь обращалась в слюну.

Этот колокольный звон был странен, но еще страннее было разрывающееся тело, эта женщина, превратившаяся в ночь, и ее червивые слова, проевшие матрац.

Человек слышит звук в диапазоне от 20 Гц (ниже, чем контрабас) до 20 000 Гц (выше, чем пикколо). Как ни странно, шум тока крови в сосудах головы и шеи находится в пределах слышимости, а мы его не слышим. Медики не могут объяснить, почему. Когда мы говорим, звук нашего голоса доходит до ушей главным образом через кости, которые несколько изменяют его тембр. Вот почему многие люди не узнают свой голос, записанный на диктофон: записывается только звук, «передаваемый по воздуху».

Он опять отвернулся и очень медленно, очень осторожно разлил кофе по чашкам. И снова заговорил: «Всю жизнь мне нужны были женщины. И всю жизнь они почти ничего не приносили мне, кроме горя. И больше всего – те, к кому я питал самые, так сказать, чистые и самые благородные чувства».

У дамы вместо глаз кровавые провалы, а в письмах и поля и между строк пробелы. Заботится она о каждой складке платья, какое ей еще себе найти занятье. Я полон решимости не бояться ее, и держусь за свои соображения, и продолжаю спокойно говорить: было глупо с ее стороны отдавать единственный торшер епископу, сердце у нее колотится – бедные человеческие сердца колотятся везде.

Из деликатности она считает себя обязанной задавать мне дурацкие, нелепые вопросы, ведя себя как служанка, уличенная в провинности. У женщин вообще душа прислуги. К тому же она без остановки рассказывала мне о всякой ерунде из своей жизни. Честное слово, мир надо бы закрыть на срок в два-три поколения самое меньшее, чтобы не осталось никаких врак и россказней. Так, чтобы нечего было наболтать друг другу. Надо проделать гигантскую работу, требующую молодости, здоровья и отказа от своего "Я". Старики нежизнеспособны, их может и не стать. Кто тогда будет учить детей? Это одна из причин женской «болтливости». Биологическая и социальная функция женщины – во что бы то ни стало выжить самой и по возможности сохранить потомство.

Не думаю, что так называемая деятельность общества, эта каждодневная, окруженная ореолом работа, действительно так важна. Было бы намного, намного лучше, если бы людям приказали бездельничать, увиливать от своих обязанностей, проводить время в праздности, веселиться, расслабиться, отбросить все заботы и тревоги. Думаю, тогда вся эта работа делалась бы как-то иначе. Ведь это по существу одно и то же: повседневная работа и черная работа. Каждый день люди подавляют в себе инстинкты, желания, порывы, интуицию. Нужно выбраться из этой ловушки, в которую попадаешь, и делать то, что хочешь. Но мы говорим себе "нет", у меня жена и дети, об этом лучше не думать. Вот каким образом мы каждый день совершаем самоубийство. Было бы лучше, если бы человек занимался тем, что ему нравится, и терпел неудачу, чем становился преуспевающим ничтожеством. Разве не так? Я считаю, что существование дикого зверя – преследуемого охотником, испытывающего кучу разных страхов – предпочтительнее существованию коммивояжера с портфелем.

Вряд ли, бродя по жарким спальням, она понимала наплыв неуверенности и тревоги, – о, слёзы, слёзы душат, а между висками – гул угнетения; почему она, словно выдоха углекислый газ, – ненужная, зелёная, злая?

А теперь вокруг пальца обводит его вода, исказясь, от него отвернулись камни, цепь логическая – их гряда исключает его (и этим близка мне).

Проваливаюсь вовнутрь, сквозь заскорузлый наст сознанья. Бритва сияет в свирепой ванной, а ты одна, как ферзь, точеный в пене вариантов, запутана, и раскалённый лён сушильных полотенец, когда слетает с плеч, ты мнишь себя подругой тех изменниц, которым некого развлечь. Рвал в клочья гобелены со скабрезными новеллами Возрождения, изображающие томных девиц в гондолах, девушки меняются местами, пока не наступит рассвет, разочарование сквозит в каждом их жесте… художницы, обуянные эстетикой смерти. И властью моря я созвал имеющих с тобой прямую связь, и вслед тебе направил их в провал: ходи, как по доске мечтает ферзь. Координат осталось только две: есть ты и я, а посреди, моргая, пространство скачет рыбой на траве. Неуловима лишь бесцельность рая. Пуст куст вселенной. Космос беден. И ты в кругу болванок и основ машиной обязательной заведен. И разъезжаются, и ось дрожит от параллельной пытки. Нищ космос, нищ и ходит без штанов. На холоду, где коробчатый наст, и где толпа разнообразней, чем падающий с лестницы, там нас единый заручает Час и Глаз.

Не человек, который имеет в себе непорочную Деву, пока Иуда ещё жив под багряницею Христа – так лишь Вавилон тешится под покрывалом девственностью своей дочери Дины, дабы прекрасная дочка могла без помехи творить блуд и сладко спать со своим любовником Иудой.

Дело может дойти до лёгкого помешательства, похожего на блажь девственниц, воображающих, что они беременны земным шаром. И баюкают свой шарик земной…

Для сходства берут они у того кого повстречают, они становятся им самим, их зрение разлитое различий не различает в стеклянной башне я заменим главное не умереть в стеклянной башне иначе не узришь овна парящего над горою они ошибаются мною и это страшно чем стеклянные башни ошибаются мною они поднимались в гору перфорация мира и в том же темпе валились вниз жаль ты сластёна и притвора спала в одной из башен и никто не спас побег из башни возможен по магнитной волне вдохновляя воздух вокруг свистом уст надо бежать ещё долго с ней наравне чтоб убедиться корпус её без тебя пуст. Кажется, что и добавить нечего к петлям начал. Подёргивания земли стряхивают контур со встречного. Но ты, растворительница брачных колец и бубнилка своих воплощений, хочешь – в любом из бегущих ты найдёшь близнеца, чтобы спастись. Ее лобные доли уже не действуют. Она хочет нарвать лютиков с одеяла.