Анамнез декадентствующего пессимиста

Всякая ненависть есть более зависимое чувство, чем любить. Любить того, от кого зависишь… Но любовь догадливее и проницательнее ненависти. Источник любви превращается в объект любви. И любят так, что не поверишь как бы насилуют и мстят. Вы должны понять, что любовь – это тайна, пролегшая меж двумя людьми, а не сходство двоих. Несбалансированная взаимозависимость… Великая цель всякого человеческого существа – осознать любовь. Любовь – не в другом, а в нас самих, и мы сами ее в себе пробуждаем. А вот для того, чтобы еe пробудить, и нужен этот другой. Любить любовь к самой любви. Интенсивность любви, следовательно, объясняется и определяется способностью любить, а не предметом любви. Вселенная обретает смысл лишь в том случае, если нам есть с кем поделиться нашими чувствами.

Я уже собирался вложить листки обратно в тубу, как вдруг заметил, что в ней находится что-то ещё. Это была страница, вырванная из книги карманного формата и сложенная во много раз, в узенькую полоску; когда я решил её развернуть, она распалась на части. Прочитав самый большой фрагмент, я узнал тот отрывок из диалога «Пир», где Аристофан излагает свою концепцию любви: «Когда кому-либо, будь то любитель юношей или всякий другой, случается встретить как раз свою половину, обоих охватывает такое удивительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно, хотят друг от друга. Ведь нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения похоти столь ревностно стремятся они быть вместе. Ясно, что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно, она не может сказать и лишь догадывается о своих желаниях, лишь туманно намекает на них». Я прекрасно помнил продолжение: двум смертным, «когда они лежат вместе», является Гефест-кузнец и предлагает их сплавить и срастить воедино, «и тогда из двух человек станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной общей жизнью, а когда вы умрёте, в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрёте вы общей смертью». Особенно мне врезались в память последние фразы: «Причина этому та, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто целостное. Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней».

Великий православный аскет авва Дорофей говорил приблизительно так: «Любовь – это сближение спиц колеса по мере приближения к ступице. Поэтому любовь к Богу как к ступице (это первая христианская заповедь) и любовь к ближнему как к спице (это вторая христианская заповедь) нераздельны между собой, подобны. Стремясь сближаться друг с другом, мы приближаемся к третьему – к ступице, к Богу, а стремясь, наоборот, к Богу, мы приближаемся друг к другу». Что может быть ближе, чем близость между познающим и познанным? Это самая высокая степень любви. Познавая, мы отождествляем себя с тем, что познаем. Когда это происходит на полярном уровне, речь идет о совершенной любви.

Знаете, все эти приторные индийские метафоры насчет того, что Бог и его искатель подобны паре возлюбленных – это таки самая настоящая правда. Здесь, конечно, не такая любовь, после которой остаются детки или хотя бы песня «Show must go on».

Первая любовь или последняя жалость – какая разница? Жалость – лишь обратная сторона злорадства.

Бог, умирая на кресте, заповедовал нам жалость, а зубоскальство он нам не заповедовал. Жалость и любовь к миру – едины. Умирал не бог, а закон божий. Любовь ко всякой персти, ко всякому чреву. И ко плоду всякого чрева – жалость. Но жалость – основа любви. Не оттого, что мне светло с тобой, а оттого, что мне темно с другими. Я не тебя в тебе любил… Я многому научился у тебя, но не этому.

Из дистиллированных слёз, из крови, столь испорченной тобой… Мы "помилуй" шепчем и прочее про себя от жадности, только затем, чтобы после сказать: "Прости, милый, грехи ты любимой блуднице-дочери".

– Э-эх, – ни с того ни с сего гудит она себе подмышку, – дуры мы были, молодые когда. Нет, чтобы гулять напропалую. Для кого берегли? Для алкашей-мужей? Как снегурочки, растаять боялись. А теперь и не нужны никому, на сухие розы похожие…

Не шурши, старуха. Большое и вялое сердце шлюхи, способное быть добрым, не привязываясь. Недаром же сказано: все мужики – козлы, все женщины – бляди… Любовь зла, но где найти козла?

– Только никаких поползновений! – предупредила З., ложась на кушетку. – Помни, я – верная жена своего третьего мужа, и ты не должен сбивать меня с этого пути самурая. Давай вести отвлеченную беседу. Можешь рассказать мне про войну – кстати, у тебя на военных фотках такая противная фашистская морда! Так и кажется – попадись к нему в рыжие лапы, поставит раком, ствол в затылок – и снасилует как вьетконговку. Вот и переубеди, успокой девушку, расскажи о чем-нибудь далеком от этой кушетки…

Один из подобных образцов представлен в широко известной песне «Что не ястреб совыкался», записанной в 60-х гг. прошлого столетия Балакиревым от Якушкина. В полном своем варианте он содержит подробное описание убийства девушкой неверного возлюбленного и сотворения из ног и рук его кровати, из крови – «пьяного пива», из «буйной головы» – ендовы, из тела – свечей. Фантастично и ужасно звучит преподнесенная затем гостям и сестре убитого загадка: «у да что ж таково: я на милом сижу, я на милом сижу, об милом говорю, и милова я пью, милым потчую, а и мил предо мною свечою горит?».

Между женщинами принципиальной разницы нет, так он привык думать. Отличаются они особенностями анатомического строения, это и составляет предмет интереса для мужчины. Да и подробности анатомии, правду сказать, не слишком разнятся. Все главное у них одинаково.

Предпочитал работать для дам, с тем чтобы избавиться от более суровых заказчиков. И каждый раз, знакомясь с новой женщиной, он говорил себе, что уже все знает, ничего нового не будет, а будет только новая морока, и для чего это нужно? Каждый раз он забывал свой опыт, но ненадолго: ситуации повторялись, реплики женщин были одинаковыми, уже слышанными, обещания и просьбы точно такими же, как и в прошлой истории. А наша дама вся вздрагивает, и хватается за бока, будто на нее напал щекотунчик, и, трясясь, стукает веером по перстам баловника. И наутро, выходя от женщины, радуясь, что отделался, он говорил себе: а чего ты хотел? Не знал разве, как оно бывает? Что, интересно было? Узнал что-нибудь особенное?

Иногда, лежа в постели, я думаю о своем прошлом и вижу его так реально, что мне нужно ущипнуть себя, чтобы вспомнить, где я. Особенно когда рядом женщина. Знаешь, с женщинами я легко забываюсь. Это, собственно, все, чего я хочу от них, – чтоб помогли мне забыться. Иногда я так ухожу в себя, что не могу даже вспомнить – как зовут бабу и где я ее подцепил. Как остающийся на губах привкус, с каким просыпаешься, когда приснится незнакомый человек. Смешно, правда? Хорошо, проснувшись утром, почувствовать рядом с собой свежее теплое тело, тогда и сам чувствуешь себя чистым. Это возвышает… пока они не заводят свою обычную песню насчет любви и так далее… Ты можешь мне сказать, почему бабы столько говорят о любви? Что ты хороший любовник им недостаточно, они непременно хотят еще и твою душу… Просто они не могут отключиться от своих несчастий – это у них точно камень внутри, который они перекатывают с места на место.

Мне хочется отдаться женщине целиком. Мне хочется, чтобы она отняла меня у самого себя… Но для этого она должна быть лучше, чем я, иметь голову. Она должна заставить меня поверить, что нужна мне, что я не могу жить без нее. Найди мне такую бабу, а? Если найдешь, я отдам тебе свою работу. Тогда мне не нужна ни работа, ни друзья, ни книги, ничего. Если только она сумеет убедить меня, что в мире есть что-то более важное, чем я сам. Господи, как я ненавижу себя! Но этих сволочных баб я ненавижу еще больше, потому что ни одна из них не стоит и плевка.

Я не привожу женщин к себе. Никогда. Следовательно, замужние женщины для меня под запретом. Впрочем, я заметил, что они предпочитают у себя, в привычной обстановке. Это придает им уверенности, я думаю, создает у них впечатление, что они не бросаются сломя голову в бог знает какую неизвестность. Они остаются одной ногой на земле, цепляются одной рукой за заграждение… Я тоже предпочитаю это, и не только по причине моей позорной грязи ленивого холостяка. Проникнуть в личную жизнь женщины до того, как, может быть, проникнуть в нее самое, вот это приключение, равное открытию могилы Тутанхамона. Впрочем, они все ужасно банальны, но так трогательны в своих посягательствах на оригинальность. Много раз она прижимала мою твердую и мягкую плоть к этому месту и рассказывала в ночи всякие истории. Почему я при этом всегда чувствовал себя как-то неуютно? Почему я больше прислушивался к лифту и вентилятору?