Сталинка (СИ)

- Да при чём здесь власть? Мы же не общественного признания требуем, нам для сыновей это надо! Чтобы знали кто они такие, что не без роду и племени! Вместе с фамильным золотом, должны быть какие-то бумаги спрятаны. Наверняка подтверждающие родословную.

- Дом бабушки Агафьи ещё, когда мать ребёнком была, какие-то бандиты обыскали. Не нашли. Да и столько времени прошло. Мало ли кто там ещё пошарился, уже после её смерти?

- Что в доме нет, это понятно.

- В огороде, вроде прятала. Так его сосед перерыл. Я когда после армии заезжал, слышал рассказы, как сосед бабушке Агафье картошку копал. Где ж теперь искать?

- Есть одна мысль. Помнится, мама рассказывала, что проследила как-то твою бабушку Агафью, когда она ходила к берёзе, где тайно похоронила своего мужа.

- Она всю жизнь, каждый год туда крадучись ото всех ходила, - грустно вздохнул Михаил.

- А с чего вдруг крадучись? Ведь столько времени прошло, да и в Корсаково всё равно знали, что мужа её повесили, а она его похоронила. Ни для кого не секрет. А она всё одно это место в тайне хранила. Почему?

- Почему? - насторожился муж.

- Да потому что в его могилу, или рядом где-то и перепрятала те клубки с фамильным золотом и родословными бумагами!

- Может, конечно, быть и такое.

- А куда ж ещё? Сам подумай? И теперь это место только твоей матери известно.

- И как мне её об этом спросить?

- Надо подумать. А то и вправду решит, что за Бог весть каким богатством охотимся! Ну и девчонки, сёстры твои, должны бы знать кто они такие родом.

- Как ты себе это представляешь? Пусть мать сама... как хочет... когда писать и что писать. Только такое она писать не будет. Вот если увидятся, то, конечно, обязательно расскажет. И как начать такой разговор? Если мать сама начнет, а я... не обещаю.

- Почему? - удивилась Татьяна.

- Сама подумай. Я бы не смог написать. Ну, или долго тянул. Другое дело, если бы жили её дочери плохо, или болели, чтобы помощь требовалась. Она бы и писать ничего не стала, сразу бы поехала!

- Нет!

- Ты мать плохо знаешь! Говорю же - поехала бы!

- Зато уголовно процессуальный кодекс хорошо знаю. Срок давности приостанавливается, когда осужденная в розыске. И как в милицию попадет - снова суд. Да плюс за побег, да плюс за подделку и использование подложных документов.

- Так ведь лет-то сколько ей уже?

- Всё равно - суд.

- Не узнать её теперь, постарела.

- Представь, приедет в Корсаково Евдокия, которую все там знают как Ольгу! И историй таких там тоже не миллион. Думаю, суток не пройдёт - участковый явиться.

- Я же не про Корсаково, девчонки живут совсем не там! - перебил муж.

- Ну да, да... ты прав. О другом я. Хотя, всё равно рискованно. Да и им... хорошего, если она в милицию попадет, мало.

- Хм... Мало всем не покажется, - согласился с женой Михаил.

- В самом деле, как умудриться рассказать коротко и понятно такую непростую, сложную жизнь, чтобы поверили? Скажут: явилась, не запылилась, когда выросли, а когда в детском доме горе мыкали, что ж не приехала? - рассудила Татьяна.

- Может коротко сказать: не доехала бы, в тюрьму села, расстреляли бы, - подумал вслух Михаил.

- Так и не доехала. К ним же, в Корсаково направлялась, когда с подножки вагона зимой прыгать пришлось! Ой, как подумаю... жуть. Не прыгнула бы, не нашёл бы её твой отец, не было бы тебя...

- Пошли спать...

Вскоре после этого Евдокия заболела и опять попала в больницу. И снова операционный стол, больничная палата. Только теперь взрослые сыновья у постели.

Написала письмо дочерям, или нет, Михаил не спрашивал. Не до того было. На дворе перестройка, дома двое детей. Мать только из больницы выписалась. В общем, так и не решился заговорить на больную тему.

Жила Евдокия одна и ни к кому из сыновей переезжать не соглашалась. Но после операции тревожно оставлять одну в доме. А она стояла на своём.

- Характер у меня не тот. Я привыкла в доме хозяйкой быть. У вас от безделья помру быстрее, чем в своем доме от дел. Тут и огород, а не спится, так ночь, полночь цветочки бумажные делаю. А перееду к любому из вас, что, перед телевизором сидеть? Домашней прислуги из меня не получится, не годна я подносить, подтирать и тарелки мыть беспрестанно. А уж стирка, да глажка - я своё за жизнь отстирала и отгладила! Так что: воды принесёте, огород вскопаете, продукты купите, да и много ли мне их надо? Вот и все. А помирать я пока не собираюсь, только душа тепло почувствовала. Поживу спокойно, как могу и хочу.

Тут и весенняя пора на носу. Миха вскапывал грядки под строгим надзором бабы Дуси на полный штык. А она, приспособив картонку к животу, чтобы шов не разошёлся, занималась другими огородными делами. И не уговорить, не убедить!

- Ты погляди, смородина цветом покрылась! Лук - батун зелёный, по всей грядке ровненько взошёл. Редиска скоро молоденькая пойдёт. Морковь проредить надо. А за ранетками огромные листья - это хрен, по корешку в банку и от помидорок и огурчиков зимой за уши не оттащишь.

Миха докопал грядку и теперь осматривал свою работу.

- Готово? Так, теперь бери грабли и надо разровнять, чтобы комьев не было и краешки поднять, а то при поливе вода будет с грядки стекать на тропку.

Угодить бабушке с такой работой оказалось совсем не просто, лучше бы ещё две вскопать. То тут неровно, то тот край низкий. Употев на семь рядов, всё-таки окончил работу.

Проводив внука, Евдокия вернулась в дом. Включила свет, подошла к зеркалу, хотела просто платок на голове поправить. Посмотрела в зеркало, да так и замерла. Оттуда на неё смотрела незнакомая женщина с чёткими полосками на лбу и сеточкой мелких морщинок на смуглом от загара лице. Тонкие губы плотно сжаты и только глаза голубые, будто чужие на этом лице, смотрели на неё из зазеркалья.

- Это разве я? И кто я? - Спрашивала у отражения, а оно вдруг ответило, так что Евдокия даже отшатнулась. В голове чётко и чуть насмешливо зазвучал голос:

- Ты хотела Ольгу увидеть? Так умерла Ольга в тайге, в тяжёлых родах. А Евдокия тогда сына родила. Помнишь?

Евдокия помнила. Ещё бы? Она села на диван, опустила на колени натруженные руки.

- Вот, вот, и руки, разве это Ольгины? Присмотрись, это руки Евдокии. Ты четверть века Евдокия, как в той сказке, сгорела твоя лягушачья кожа. Помнишь, как в муках кричала Константину, что ты не Ольга, ты Евдокия?