Победителю достанется все

Между тем в переднюю вышел и ее муж, нарочито бодро воскликнул «привет!» и стиснул Фогтмана в дружеском объятии. Потом, на секунду отстранившись друг от друга, оба заулыбались. Похоже, обрадовались встрече, и, быть может, вполне искренне. Фогтман принес в подарок бутылку коньяку, и ее муж притворно обрадовался, хотя не любит коньяк. Провожая гостя в глубь дома, в просторную, окнами в сад, гостиную, она заметила, что Фогтман внимательно оглядывает комнаты и мебель, правда, старается делать это украдкой. И вот, наконец, до изнеможения усталый, он сидит в кресле и пытается включиться в оживленную болтовню, разделить с ее мужем воспоминания прошлого. Денег будет просить, подумала она и немножко устыдилась, что так хладнокровно судит о нем. Но ведь ясно, иначе быть не может. Она этому не помешает, да и мужу, разумеется, известно, как обстоят дела, и он давным-давно решил, сколько не жаль, истратить на эту дружбу. Значит, можно сейчас оставить мужчин одних.

Ее муж пришел в спальню уже глубокой ночью. Она проснулась оттого, что он наткнулся впотьмах на стул и тихонько охнул.

— Что такое? — спросила она. — Ты ушибся?

— Ничего-ничего. Это я здоровой ногой. — Он лег рядом и нащупал ее руку. — Извини, я тебя разбудил.

— Пустяки. Это вы до сих пор проговорили?

— Да. Кошмар. Он дошел до точки, во всем — и в делах и в браке. Всю жизнь ставит под сомнение.

— Ты дал ему денег?

— Он отказался. Прямо рассвирепел, когда я заикнулся о деньгах. Пришлось успокаивать.

— Что он так цепляется за тебя?

— Не знаю. В школе я его здорово доводил. Заставлял ботинки себе чистить, за деньги.

— Но он говорит, вы дружили.

— Верно. Позднее.

— А теперь? Ты в состоянии ему помочь?

— Не знаю, Он рассчитывает, что я найду ему место. А мне это не улыбается. Его фирма идет с молотка, и он тут, кажется, не без вины. Думаю, дал втянуть себя в какие-то махинации.

— Но в таком случае ты не можешь рекомендовать его.

— В общем, нет. К тому же он в этой отрасли полный профан. Впору самому брать его на работу. Только для однокашников это не очень удобно, ведь мне, как начальнику, придется им командовать. Надо будет что-нибудь придумать. Я сказал ему, чтоб он на той неделе приехал на водноспортивную ярмарку во Фридрихсхафен, может, удастся кое-что для него сделать. Хотя это «коньячная» идея, в самом прямом смысле. Мы ее даже обмыли.

— Жаль мне тебя, — сказала она. — Ну и его, конечно, тоже.

Она думала об истерзанном человеке, который спал сейчас в комнате для гостей, чужак, смутивший безмятежно-счастливую атмосферу их дома. Что такое, беда — заразная болезнь? Можно ли от нее защититься? Можно ли оттолкнуть несчастного, или тем самым обременишь себя виной, за которую в конце концов будешь наказан?

Она вздрогнула от этой мысли и теснее прильнула к мужу.

— Хорошо бы он поскорей уехал, — сказала она. — И как замечательно, что ты здесь!

Утром она сияющей улыбкой встретила мужа и Фогтмана, когда они друг за другом вышли к завтраку. Она встала пораньше, как можно красивее накрыла стол и за этими делами мало-помалу обрела чувство уверенности. Скатерть, салфетки, старинный берлинский фарфор, серебряный чайник, посредине плоская ваза с фруктами — все подобрано с таким вкусом, так естественно и красиво, что ей подумалось: вот зримый образ неуязвимости ее бытия. Повредить ей Фогтман не сможет.

И вот он разом перестал отвечать на звонки, правда, на первых порах еще некоторое время отзывался женский голос, который сообщал всем, что с ним связаться нельзя и когда он будет, неизвестно. Этот голос как бы черпал холодность в растущем возбуждении бесчисленных телефонных собеседников или в своих же чисто формальных полномочиях, в своей упрямо подчеркиваемой неосведомленности, которой потчевал звонящих. Нет, она ничего не знает и сказать ничего не может — не уполномочена, контора закрыта. Часа через два-три, однако, манера изменилась. Голос стал громче, нетерпеливее, говорила она быстрее, и во фразах, по-прежнему кратких и стереотипных, сквозило теперь что-то иное, что она уже едва могла скрыть и чему в конце концов невольно поддалась: это была не то смесь растерянности и страха, не то смутная пока догадка, что она, хозяйка голоса, тоже предана и покинута и в безнадежнейшем положении стремится противостоять нажиму, который безудержно растет и будет усиливаться до тех пор, покуда не сломит и ее, вынудив совершить некий поступок, а поступок этот распахнет ее душу, и она захлебнется в омуте катастрофы.

Некоторое время телефон вообще не отзывался. Потом она опять заговорила, нежданно-негаданно вновь обретя деловитый тон. Но теперь в трубке звучало всего лишь бесстрастное, механическое эхо ее голоса, который монотонно, с неестественной отчетливостью повторял:

— Автоответчик фирмы «Южные деликатесы» к вашим услугам. Контора закрыта впредь до особого распоряжения. После гудка прочтите свое сообщение, а затем укажите фамилию и адрес. Прошу вас, говорите.

Короткий гудок — и наступала тишина; неудержимым потоком черноты она скользила мимо, точно магнитофонная лента, на которую сейчас можно было наговорить жалобу, проклятие, просьбу, хотя и без всякой надежды на ответ.

Лампы погасли — сначала в конторе, потом в приемной, потом на лестнице, и секретарша, наспех забрав из шкафа и из письменного стола свои пожитки, быстрыми шагами направилась через улицу в гараж, к машине. Там она села за руль и, прежде чем повернуть ключ зажигания и включить мотор, с глубоким вздохом откинулась на спинку сиденья и чуть обмякла, будто с этим вздохом из нее ушла вся фальшь, в том числе и наигранные манеры, притворная бодрость, с какою она часами давала половинчатые или вовсе пустые справки, пока не почувствовала, что больше не выдержит, и не сбежала.

Ведь это было настоящее бегство, не только от орды телефонных преследователей, скорее от самого преследуемого, чьих указаний и расспросов она ждала там, в конторе, пытаясь сдержать натиск погони и тем, как она думала, прикрывая его временный отход. Вдруг он, пока суд да дело, нашел выход и на командном пункте — так он иногда называл контору — ему требуется кто-нибудь, заслуживающий доверия, с кем без долгих предисловий можно договориться, если он вновь, как уж бывало, нападет на спасительную идею и решит из своего укрытия пробиться к людям, которые в состоянии ему помочь и, пожалуй, имеют на то свои причины, к людям вроде Хартвиха, Оттера или крупнейших поставщиков (она частенько беседовала с ними за последние месяцы).

Она ждала, что вот снимет еще раз трубку и вдруг снова услышит его голос, спокойный, уверенный, знакомый по многим месяцам совместной работы, когда сам его тон, сама манера выражения всегда убеждали ее, что он, шеф, одолеет любые трудности.

Она ждала этого не как чуда, совсем наоборот, как знака возвращения былой реальности, а эта реальность непременно в скором времени вернется, сию минуту или немного погодя — во всяком случае тем вероятней, чем дольше она ждет. Но каждый телефонный звонок, вырывая ее из полузабытья и опять вынуждая терпеть натиск злых или отчаянных голосов, крошил ее твердость, и понемногу, хоть она и не отдавала себе в этом отчета, ею все больше овладевало чувство заброшенности и безысходности — так занятой человек часами зябнет и, лишь вконец окоченев, осознает, что с ним произошло.

В скучном конторском освещении она скользнула взглядом по корешкам папок- регистраторов, по вертящемуся стулу со съехавшей зеленой подушкой, отметила тусклый блеск прибранного письменного стола и подумала: что я здесь делаю? И комната, и вся мебель выглядели так, будто жить им осталось уже недолго. Один лишь миг, странное, неприятное видение, — а вернуться в привычный мир уже нельзя. Без долгих размышлений она принялась вытаскивать из ящиков стола свои вещи: два десертных ножа, фруктовый нож, фарфоровую чайницу, слоновой кости ножичек для разрезания бумаги, очечник, серебряную сахарницу, — запихнула все в пластиковую сумку. Потом подошла к шкафу, вынула оттуда плащ, шарф, забытую на плечиках старую вязаную кофту и только теперь, взяв в руки эти вещи — стоит надевать их или нет? — призналась себе, что утратила веру в Фогтмана и собирается бежать. Но это уже не потрясло ее. В сущности, она уже переступила этот порог... Она наговорила текст на пленку автоответчика и переключила телефон. Сам виноват, подумала она, не имея в виду ничего конкретного. Что ни говори, а содержимое пластиковой сумки — ее личная собственность.