Победителю достанется все

— Я больше не вижу здесь перспектив.

— Но в свое время именно вы просили меня купить фирму.

— Помню, — сказал Кирхмайр. — Я полагал, что фирма пойдет в гору.

— Вы же отлично знаете, как я попался. Как меня обманули.

Кирхмайр угрюмо молчал, всем своим видом показывая, что дискутировать не желает. Очевидно, это означало, что вины он за собой не чувствует и думает лишь о собственной выгоде.

—Как раз сейчас вы мне очень нужны. Стратегия закупок крайне усложнилась. А вы ведь повсюду вхожи. У вас отличнейшие связи.

— Да, но впредь я не хочу порочить свое доброе имя.

— О чем это вы?

— Я делаю заказы, поставщики их выполняют, а платежеспособность фирмы все падает и падает. Такое не способствует хорошей репутации.

— Понимаю. Вы правы... Есть уже что-нибудь на примете?

— Да, очень выгодное предложение от одной крупной фирмы. Могу приступить хоть сегодня.

Фогтман кивнул, стараясь подавить горечь — ощущение, что Кирхмайр предал его. Ведь на самом деле никакого предательства не было. Ведь каждый как был, так и остался одиночкой, и связывала их обоих только лишь общность интересов, а едва интересы разошлись и вступили в противоречие — все, конец. Он поднял глаза и уже хотел было закончить разговор, но тут ему пришла в голову новая идея:

— Я напугал вас, упомянув о смене профиля?

— Нет, — отозвался Кирхмайр, — этого я всерьез не принял.

— Так, может быть, дело во мне, в моей персоне? Я неправильно себя вел?

— Нет. Напротив.

В душе проклиная себя за то, что задал этот вопрос, Фогтман сказал:

— Что же, пожалуйста, в конце месяца я готов вас отпустить.

— Благодарю, — сказал Кирхмайр. — Но у меня не использовано четыре недели отпуска.

— Ладно. В таком случае расстанемся немедленно.

Вот, значит, как оно все катится под гору. Только успеешь мало-мальски выправить положение, только прикинешь свои скудные возможности, а тут на тебе — огромная брешь совсем в другом месте, и все прочее тоже разваливается, прямо как в зачарованных снах, когда все твои силы растрачиваются в нелепом кружении каких-то бесформенных пузырей и голос застревает в горле, хотя он у тебя, кажется, еще есть, но ты просто его не слышишь, ведь, может статься, ты оглох, а вовсе не онемел, как знать?

Почему он всегда должен все знать? Почему ни от кого нет помощи? Почему все и вся ополчилось против него, зато разным там идиотам, которых на белом свете полным-полно, сопутствует удача и они без груда достигают куда большего, чем желают? В мире, где царит случай, жить не стоит. Руки опускаются, глаза не глядят, и слов нет — настоящее издевательство над рассудком. Но и в обратном тезисе радости мало: счастье и беда суть воздаяние по заслугам, а стало быть, и в удачах и в неудачах ты виноват сам. Бессмысленный мир случая и беспощадный мир справедливости — оба невыносимы. А что между ними? Что? Куда ему податься? Где его место?

Он в смятении расхаживал по кабинету, потом сел за стол, на котором лежали еще не читанные сегодняшние газеты. Он еще раньше вскользь отметил, что террористы предприняли новое покушение, но приход Кирхмайра его отвлек. И вот теперь он прочел на первой, третьей и последней полосах: «В Кёльне группа террористов похитила шефа Союза предпринимателей Шляйера. Остановив не улице автомобиль Шляяера, они в упор расстреляли из автоматов четверых его спутников». Фогтман смотрел на фотографии — улица, изрешеченная пулями машина, пятна крови, трупы — и вдруг услышал голос, чужой, как бы со стороны: ну-ну, так-то вот, куда ни кинь, всюду клин. И, пристально глядя на снимки, почувствовал, как беспокойство унимается, утихает буря в душе. Ладно, сказал голос, итак, бой продолжается.

Фогтман подошел к письменному столу, нажал на клавишу селектора и вызвал фрау Эггелинг. С испуганным видом она появилась на пороге:

— Я только что узнала, что господин Кирхмайр нас покидает.

— Верно, — усмехнулся Фогтман. — Но вы со мной, и это главное.

— На меня вы можете рассчитывать.

— Вот и отлично. Тогда сварите-ка, пожалуйста, крепкого кофе и приготовьтесь часок-другой поработать. На той неделе нам придется закрыть восемь филиалов.

Распродажи в Швебиш-Гмюнде, Хайденхайме, Вюрцбурге, Регенсбурге, Штраубинге, Ландсхуте, Нассау и Линце. Витрины перечеркнуты ярко-красной полосой, кругом зеленые и желтые ярлыки со сниженными ценами. Холодильные камеры и полки уже наполовину пусты, а из подсобок везут на тележках и поспешно вскрывают все новые картонки. Штабеля ящиков с пивом. Батареи пустых бутылок. Управляющий филиалом, что-то подсчитывая, снует туда-сюда по магазину; ученики специальной машинкой наклеивают на товары уже третьи ценники; покупатели волокут к автомобилям ящики, картонки и туго набитые сумки; длинные очереди к кассам; кассирши, мрачные, измученные, безостановочно стучат по клавишам.

Толчея, беспокойство, усталость в торговом зале, ругань и крики в подсобках, возле конторы — жиденькие группы «мятежных» сотрудников с сигаретами во рту; надоедливые покупатели, спрашивающие давно распроданный товар; магазинные воришки, которых устало гонят прочь, а порой и не трогают; пьяницы с сумками, полными бутылок; пенсионеры и пенсионерки из дома престарелых, приобретающие по дешевке лакомства, вредные для зубов и желудка.

А управляющий между тем объяснял давнему клиенту, что хорошие вина и дорогие спиртные напитки из распродажи изъяты, их отправили в центральный магазин, в Мюнхен. Нет-нет, здесь ничего не осталось. Груз ушел еще утром. За этим проследил лично шеф. Шеф, хозяин, банкрот или как его там — он появлялся везде и всюду, стараясь внести хоть какой-то порядок в хаос распада, что-то записывал, отвечал на вопросы, отдавал распоряжения, кидал две-три фразы возмущенным сотрудникам и, как правило, вскоре спешил на другое пожарище, однако при всей горячке производил впечатление человека спокойного, уравновешенного и словно бы близкого к цели; а ведь он, несомненно, до последней секунды всеми правдами и неправдами пытался предотвратить то, что сейчас происходило. Он был деловит и вежлив, внимателен и в меру терпелив, и будь у него сейчас такая возможность — он бы любую из банковских шишек на свою сторону перетянул. Даже теперь, когда он был конченый человек и все знали об этом — и банки, и важнейшие поставщики, которые прекратили отгрузку товара, и, вероятно, еще кто-то третий, исподтишка затягивавший петлю, которая удавит его, пусть не сразу, но через неделю, через месяц, два, три, то есть в скором времени.

Ведь уже который день Фогтмана терзала налоговая инспекция. Ревизоры часами допрашивали его, и он, сидя среди ужасающего беспорядка в окружении выдвинутых картотечных ящиков и раскрытых папок с корреспонденцией, вдруг сообразил, кто навел финансовое управление на мысль, что последние два года с бухгалтерией у него не все благополучно: скорей всего, Урбан. Этим последним ходом Урбан окончательно ставил ему мат. Урбан взорвал сейчас мины, которые сам же в свое время заложил. Он явно был в курсе дел фирмы, потому что имел осведомителей, платных, подкупленных информаторов, может, среди них был и Кирхмайр, который теперь тоже удрал в кусты, занял новый, надежный пост, чтобы оттуда полюбоваться, как все тут пойдет прахом. И действовал Урбан заодно с Хохстраатом или по его заданию. Ведь на следующей неделе должен был начаться процесс против Хохстраата; если же фирма обанкротится — до начала или в ходе судебного разбирательства, — он не сможет продолжить процесс, так как истцом выступала фирма, а не он лично, да и все следы безвозвратно канут в пучину банкротства. Хохстраат, Урбан, Кирхмайр — мошенники высшего класса. А кто он? Шут? Сумасброд?

Ладно, остается разыграть эту карту. Сумасбродство — его джокер, ухмыляющийся, выряженный в шутовское платье. Вылитый Оттер в благодушном настроении.

Он позвонил Оттеру и долго с ним говорил, приветливо, непринужденно, наивным тоном, словно показывая открытые, безоружные ладони, и мало-помалу заметил, что недоверие Оттера и опасливая нерешительность пошли на убыль. Нет-нет, ничего определенного он не требовал, хотел только возобновить контакт и немножко поболтать. Лучше побеседовать друг с другом и поискать свежих мыслей, чем упрямо отмалчиваться. Ведь надо полагать, все было корректно, только сложилось не в его пользу, вот он и вынужден нести ответственность за три векселя, у самого-то Оттера денег не оказалось. К его большой неожиданности, как он признал.