Уткоместь, или Моление о Еве

о хуже. - Я кручу вынутой изо рта ложкой уже где-то возле виска, и остатки синей гадости плюхаются мне на шею. Неважно, неважно... Я делаю вид, что каша на моей шее - дело привычное. - Мы возьмем на себя все расходы по вашему выздоровлению. В сумке, - показываю я, - деньги. Когда все оклемаемся, соберемся за общим столом, и вы познакомитесь с большой, доброй, хотя, скажу честно, и не без нелепости семьей, где столько любви. У них даже мухи выгоняются в окно, потому как божьи твари.

Каша холодеет и стынет на шее. Стынут и глаза Нащокиной. Они у неё стали сине-багровые от пролившейся в роговицу крови.

Приходит сестра, забирает тарелку, я иду в туалет, чтоб вымыть шею и окончательно стать дурой с вымытой шеей.

Когда я возвращаюсь, меня отзывает сестра и говорит, что у писательницы была накануне милиция, и та подала заявление на женщину, которая её ударила.

- Как подала? - тупо спрашиваю я.

- Сама напечатала на портативной машинке одним пальцем, но очень быстро.

- Вы случайно не читали это сочинение? - на всякий случай интересуюсь я.

- Не случайно, а намеренно, - говорит сестра. - Я подписала его как свидетель.

- И что там? - спрашиваю я.

- Ужас! - восхищенно говорит сестра. - Но не имею права рассказывать.

Я возвращаюсь в палату. Пакет с деньгами и стул лежат на полу значит, исхитрилась жертва вечерняя двинуть стул ногой.

Беру его в руки и говорю:

- Хрен ты чего от нас получишь, старая сволочь. Каждая буква твоего доноса будет капать кровью исключительно на тебя.

Мне хочется её убить. Боже, как я понимаю Раису, но тут я вижу, что она показывает мне язык, весь такой красный, в плоских горошинах овсяных хлопьев. Она смеется надо мной, сука. А у меня уже была замечательная возможность забить алюминиевую ложку с кашей ей в горло. Нащокина что-то и говорит. И через кашу, через паралич я все-таки её понимаю.

- Пляди вы, - произносит она. - Все пляди.

Потом она с трудом сглатывает, хочет сказать что-то еще, но теряет сознание. Я кричу сестру, моля Бога о смерти русской советской писательницы Полины Нащокиной. Я прошу для неё не ада - райских кущ и чтоб озабоченные пришельцами с земли сделали хорошо там, дали все, что она попросит.

Но она оклемалась через пять минут, а меня выставили восвояси.

Я ушла с денежным пакетом. Навязывать эти деньги недобитой тетке - не мой стиль. И я иду по улице, размахивая Киркоровым, никому в голову не придет, что лежит в нем конверт с тремя тысячами долларов. Иначе срезали бы на ходу. Но такими деньгами махают очень богатые, а я при всем своем прикиде такой не кажусь. Я - немолодая леди, там, за углом, стоит моя серенькая мышка, подстать мне - "жигуль". Мне надо ехать по Катькиным делам. Перевозить дурачий ящик с книгами. Вот заеду на какой-нибудь пустырь и скину ящик к едрене фене. Хотя из всех нас я самая ненормальная чтица. И книги покупались мной, не Катькой. Это с моих рук она ела и Гарсиа Маркеса, и Марселя Пруста, и Теннесси Уильямса, и Беккета, и Олби...