Уткоместь, или Моление о Еве

том. И еще... что я...

Он плачет, этот военком, и я даю ему чистый носовой платок. Но он достает свой, белее белого, он тихонечко хрюкает в него, а когда он подымает глаза, я вижу, что они у него синее синего...

- Почему мы не сразу делаемся людьми? - спрашиваю я.

- Хотелось бы знать, - отвечает военком и обращается к Кате. - У вас уже скоро?

- Успеть бы доехать, - смеется Катя.

- Берегите себя, - бормочет военком. Ну прямо ангелы поют в районе психиатрички. И отнюдь не злыми голосами.

- Кто он? - спрашивает меня Катя.

- Кто-кто, дед Пихто, - отвечаю я.

- И мама молчит, как партизан, - говорит Катя, но я не лезу. Давно знаю: если чего-то не знаешь - значит, тому и не надо знаться.

- Все не так, - говорю я. - Самое сладкое то, что скрывают и прячут. Хочется в это носом, носом... И рыть, рыть...

- Ваше поколение, - смеется Катя. - А все не так. Знание тут. - Катя подняла ладошку и как бы сдунула с неё перышко. - Знание всегда рядом, оно никогда с тобой не играет в прятки и тем более не побуждает делать лишнюю работу. Типа рыть. Надо слушать и слышать... Надо дышать в пандан ветру. Все уже было и будет то же... Оглянись во вчера - увидишь завтра.

- Это чья философия - бедуинов или бабуинов? Или кто там бьет в колотушку?

- Не придуряйтесь дурой, тетя Саша. Ваше поколение гибнет оттого, что вы назло всем слепы и глухи. Вас жалко до спазм. Я боюсь за близнецов. Они остаются с двумя безумными поколениями - отцов и дедов. Одни будут сажать их на коней, другие будут с них стягивать... Разорвете мальчишек. Тетя Рая совершила побег. Не дай Бог, конечно, но в своей темноте она определенно зрячее вас.

- Ты вот это все говоришь, а я думаю об Алеше. Вдруг он не такой, как ты? Он, хочется думать, не считает нас монстрами.

- А я разве считаю? Я вас люблю всех. Но вы тяжело больные. Гораздо тяжелее тети Раи. Вы сумасшедшие с правом голоса и созидания.

- Как бы ты с нами поступила, с такими?

- Отдала бы вас животным на воспитание. Пусть бы вас облизали собаки, отогрели кошки. Птички попели бы вам песни. Муравьи научили работать, а трава - слушать. Люди так далеко ушли от зверей в своем блуде и зле, что мое предложение антигуманно для них. Есть фауна и флора. Божественное совершенство. И мы. Враги всего и всех. Нет, не надо нас к животным. Вымирайте, как считаете нужным, по вашим заветам, из которых ни один не направлен на сосуществование ни с подобными себе, ни с инакоживущими.

- Ты не боишься рожать с такими мыслями? Ты же носишь обычное дитя!

- Конечно, боюсь. Но где-то там живут иначе. Я хочу притулиться к иным и притулить свое дитя.

- А какое место возле тебя у Алеши?

- Я на него обопрусь. Честно... Я боюсь одиночества.

Мы расходимся в разные стороны, помахав рукой. Похожие в толпе на всех других. Но я давно знаю: это кажимость. Нет и не может быть похожести. Похожесть - горестный примитив, за который мы цепляемся, как за родство, от которого надо бечь, как бегу я сейчас в метро,