Уткоместь, или Моление о Еве

о сказал кавалер. - Это ваша лексика.

- И не подумаю. На козла смотреть после перформанса и тебя - одно удовольствие.

Господи! Когда это было? Полгода тому, а кажется, лет сто семьдесят. Где-то там, в Германии, или ещё где у этого недопеска родится сын. И это будет мой внук. Меня откуда-то снизу охватывает счастье, что есть мальчик Алеша, есть на свете Сашка и есть куда бежать моей девочке-дурочке. Боже, спасибо тебе за это! Но тут же я вспоминаю Раису. И уже не счастье, а ужас охватывает меня, меня всю, потому что лежит сейчас в постельке писательница Нащокина, которая может быстро печатать одним пальцем, может ногой отшвыривать деньги и может погубить в одну секунду большую и хорошую семью. Как их спасти? Куда их спрятать от этой "пляди"?

____________

Я - Саша.

Мы заколотили ящик. Сбоку, на полу, лежала стопочка того, что не влезло. Не влезли поэты. Ни Фет. Ни Хлебников. Ни Клюев. Ни Мартынов. Из тоненьких и беленьких женщин втиснули Юнну Мориц. Ахмадулина кривовато улыбнулась нам с пола, подтверждая недобростью выражения правильность нашего выбора. В последнюю минуту, согнув книжку вдвое, Катя положила какую-то Веру Павлову.

- Не знаю такой, - сказала я.

- Я могу вам оставить, - ответила Катя.

Невесомость - это фуфло.

Все живое имеет вес.

Все любимое тяжело.

Всякой тяжести имя - крест.

- Она мудрая, и хитрая, и насмешливая. И никого не обижает.

- Я найду её тут, - сказала я. - Хотя как странно, что ты мне прочитала именно это. Совпадаю.

- Нет, я вам оставлю. - Она вынула гнутую книжечку и стала смотреть на оставшуюся стопку. Я загадала, что она выберет. Загадала на Алешу. И на их совпадение. Но она ничего не взяла с пола, а пошла в комнату и принесла два забубенных рапана.

- Это Алеша мне привез, когда вы его отправляли в лагерь. Он ещё не ходил в школу, и вы ему наврали два года. Когда мы поссорились, я их выбросила, а потом ходила на помойку и все перебрала руками. Нашла. А если бы не нашла, спрыгнула бы с крыши. Мне тогда очень хотелось умереть об землю.

- Господи! - плачу я. - А мы, дураки-родители, живем и ничего не знаем.

- Папа тогда уходил. И очень стеснялся нас. Рапаны были поводом, главным же был папа. Но я нашла рапаны, вымыла их, они стали такими хорошенькими. А папа сказал, что очень меня любит, даже больше своей женщины, и вообще жизнь, мол, у нас только начинается. И будет она - во, жизнь! Он выставил большой палец, а ноготь у него был синий-синий, он его прищемил дверью. Поверить в синий ноготь сил не было. С тех пор я и не верю никому. Кроме Алеши.

- Но разве... - начала было я.

- Нет, - сказала она. - С Димоном было чистое любопытство, познание и не больше. Куда, чем, зачем, как и что.

- Понравилось? - спросила я, удивляясь самой возможности этого вопроса. Как будто я всю жизнь умела сконфузить человека желанием получить такого рода подробности.

- Хорошо было только предвкушение и ожидание. Остальное - боль и липкость. В сущности я, тетя Саша,