Моя Шамбала (СИ)

Наконец, наступил торжественный момент. Монгол сел на табуретку перед своим первым в жизни инструмен-том, поставил ноги на меха и стал нажимать на них пооче-редно, сначала на один, потом на другой. При этом руками он водил по клавишам. Это оказалось не просто, работать одновременно ногами и руками. Стоило Мишке сосредото-читься на руках, как он тут же забывал про ноги. Он раска-чивался вслед за движением ног, как истинно верующий еврей на молитве. Мишка хотел показать, чему уже смог научиться в училище, но у него ничего не получалось. И тут ему в голову пришла хорошая мысль.

- Вить, - сказал Монгол Моте старшему, - садись со мной рядом, будешь нажимать на меха.

Мотя взял стул, сел рядом с Монголом и старательно заработал ногами. И все бы было хорошо, если бы Витька не закрывал собой клавиши и не мешал Монголу. Тогда Витька Мотя предложил загнать под физгармонию Мотю младшего и Армена Григоряна, и те, налегая всей массой своих тощих тел, руками стали давить на меха. Дело пошло. Монгол теперь следил только за руками и показал нам не-сколько аккордов, которым научился. Пацаны ждали большего, чем несколько неуверенных аккордов, и разоча-рованно смотрели на Монгола. Володька Мотя и Армен ус-тали сидеть под физгармонией и, шмыгая носами и высо-вывая головы, спрашивали:

- Долго еще?

- Ладно, хорош! - решил Монгол и, как бы извиняясь перед ребятами, сказал:

- Упражняться надо. Пальцы развивать.

Мы вышли на улицу.

- Пацаны, в воскресенье в два часа наш хор выступать в клубе Строителей будет, - крикнул из дверей Монгол. - Скажите, чтоб меня позвали. Я проведу.

Я шел и думал, что нелегка Монголова наука, если их за целый месяц смогли научить всего четырем аккордам.

Глава 5

Обрусевший немец Штерн. Анна. Любовь Жорки Шалыгина. Злополучные качели. Разлад.

Еще издали мы увидели толпу напротив моего дома и припустились бегом, чтобы не прозевать того, что там про-исходит.

- Что здесь, тетя Тань? - спросил я Кустиху.

- Да Жорка Шалыгин пьяный. К Аньке лезет.

Напротив, за высокими воротами стоял крепкий дом обрусевшего немца Ивана Андреевича Штерна. Его предки стали служить России еще при Петре I, поэтому в их роду давно уже перевелись Иоганны и Арнольды, и появились Иваны и Андреи. Иван Андреевич воевал, дошел до Берли-на, и грудь его украшало не меньше десяти медалей. Но не-мецкое начало брало верх, и порядок для него являлся ос-новой всех основ. Вымощенный кирпичом двор своего дома Иван Андреевич содержал в такой же чистоте как и сам дом. Работал Штерн прорабом на строительстве и был ува-жаемым человеком.

В доме у немца жила на квартире дальняя родствен-ница его жены Анна, полненькая светловолосая и белозубая веселая девушка двадцати пяти лет. Анна нравилась Жорке Шалыгину. Жорка мог увлечь занятным разговором, любил пошутить, что нравилось Анне, и она его ухаживания при-нимала. Иногда они ходили в горсад на танцплощадку, по-том он провожал ее домой, и они долго стояли у ее калитки, и на улице слышен был ее приглушенный счастливый смех. И, видно, к Анне Шалыгин относился серьезно, потому что стал реже пить. И Анне Шалыгин, наверно, нравился, иначе бы она до ночи у калитки с ним не стояла.

Жорка осаждал ворота серьезно. Погрохав кулаком в калитку, он стал с разбегу, словно тараном биться в ворота. Потом он полез через ворота. Он подпрыгнул, уцепился за воротину и стал подтягиваться. Один раз он свалился, но снова полез, и ему удалось, наконец, перевалиться через ворота. По ту сторону послышался раздраженный голос Штерна и пьяная ругань Шалыгина. Калитка открылась, и из нее вывалился Шалыгин. Он упал на спину и стал орать, обращаясь к людям:

- Немцы наших бьют!

- Жор, уймись, опять в милицию попадешь! - сказала из толпы тетя Надя. - Иди, проспись!

- Я Аньку люблю, - заплакал вдруг Жорка.

- Анька, выйди, а то утоплюсь, - заорал Шалыгин, раз-мазывая слезы по лицу. И вдруг быком бросился на ворота и стал колотиться об них головой.

- Ань, выйди, а то не уймется. И правда руки наложит на себя, - крикнула за ворота тетя Надя.

Анна, видно, чутко прислушивалась ко всему, что про-исходило, и слышно было, как она о чем-то спорила со Штерном.

Калитка отворилась, и Анна вышла за ворота. Зрители притихла. Шалыгин, увидев Анну, как-то сразу обмяк, с минуту смотрел на нее, будто глазам своим не верил, и не-ожиданно повалился ей в ноги:

- Анюта, не могу без тебя. Делай со мной что хочешь. Убей, а без тебя мне не жить.

- Что ж ты срамишь меня перед людьми? - взмолилась Анна. - Откуда ж ты на мою голову взялся?

Анна заплакала.

- Иди домой. Завтра поговорим.

- Прости меня, Аня? - с надрывом прохрипел Жорик. - Для меня твое слово - закон!

Шалыгин вобрал голову в плечи и, нетвердо ступая, пошел домой.

Вечером мать спросила тетю Нину:

- Чегой-то Жорка ломился к немцу сегодня?

- Чего, чего? Любовь - вот чего, - усмехнулась тетя Нина.

- Какая ж это любовь, если она видеть его не хочет? А ведь у них, вроде как, к свадьбе шло.

- Ну, к свадьбе не к свадьбе, а любовь между ними была.

- А что ж случилось?

- Да боится она. Шалыгин-то шальной. Вот этой своей шальной удалью он ее и напугал. 3наешь, у нас, где удаль, там и дурь. Ну ты что, правда, не знаешь, что случилось в горсаду? - брови тети Нины удивленно прыгнули вверх.

- Ну, знаю, что Жорка с качелей свалился и в больницу попал, - ответила мать.

- Тогда слушай. Я же своими глазами все видела. Мы в то воскресенье с Женькой, Исааковой дочкой, днем в горса-ду гуляли. Шалыгин был выпимши, но не сильно. Говорят, от этой своей любви он на руках таскал Аньку по всем алле-ям. А она хоть и отбивалась, но хохотала. Наверно, это ей нравилось...

На беду Шалыгину попались на глаза эти чертовы ка-чели. Он купил два билета, но Анька с ним кататься не за-хотела. Я, говорит, с тобой боюсь, ты отчаянный. Это еще больше раззадорило Жорку, и он сел в лодку один. А мы с Женькой как раз собирались тоже покататься и стояли, смотрели. Шалыгин с шутками и прибаутками стал раска-чиваться. Сила-то есть - ума не надо. Лодка аж дыбом ста-новилась. Если бы не прутья, на которых она была закреп-лена, давно перевернулась бы. Прутья бились о переклади-ну и гнулись. Жорка одурел от восторга и орал что-то впе-ремешку с матом, продолжая раскачиваться. Народ собрал-ся у заборчика, ограждавшего качели. Даже другие качели остановились, и из них смотрели на Шалыгина. Женщины визжали и требовали остановить это хулиганство. А Анька стояла бледная, на глазах слезы, кулачки прижала к груди и что-то шепчет про себя. Появился милиционер и стал сви-стеть в свисток. Контролерша, наконец-то, подняла тормоз-ную колодку. И тут Шалыгин вылетел из лодки. Прутья ка-челей в очередной раз стукнулись о трубу перекладины, и Жорка не удержался. Руки разжались, и он вылетел из каче-лей, зацепив шеей прутья; пролетел всю площадку и упал на деревянный штакетник заборчика. Помогло то, что он как-то руками защитился, и туловище скользнуло по забору.

- Ну, Шур, мы думали, после такого Шалыгину конец. Народ ахнул. Мы бросились к штакетнику туда, где он упал. А он лежит весь в крови. Кровь течет из шеи, как прутьями зацепил. Смотрим, жив и даже в сознании. Только ругается и держится за шею рукой, а кровь сочится из-под пальцев. Белая рубашка стала алой как флаг, и лежит Шалыгин как подпольщик с обернутым вокруг тела флагом. И смех и грех. Мы орем: "Скорую, скорую вызывайте!". Кто вызвал, не знаем, только скорая приехала быстро. Анька поехала в больницу вместе с ним. Рана оказалась не опасной. Просто глубокий порез и содрана кожа. Крови потерял Жорка тоже не так уж много. Она у него свернулась быстро, как у соба-ки. Никаких переломов. Только два ребра ушиблены. Вот не верь, когда говорят, что пьяному - море по колено. Жор-ке наложили четыре шва, помазали йодом ссадины, и через два дня он уже был дома.