Моя Шамбала (СИ)

Все эти переходы и переводы не оставляли особого следа в памяти. Это происходило серо и буднично и кроме досады и слез ничего не вызывало.

Четвертый класс мне запомнился по Семенову. Семе-нов, тихий тринадцатилетний переросток, в первый день учебы достал на перемене из холщовой сумки, похожей на торбу, с которой ходят пастухи, сверток в тряпках, развер-нул их и вынул плоский алюминиевый котелок со следами облезлой зеленой краски, открыл его, и по классу поплыл запах вареной картошки. Из котелка шел пар, и Семенов стал жадно есть самодельной деревянной некрашеной лож-кой толченую картошку без хлеба. Картошка быстро кон-чилась, Семенов поскреб ложкой по дну, облизал ее, с со-жалением посмотрел на пустой котелок, кинул туда ложку и спрятал его вместе о тряпками в сумку, где лежали тет-радки. Потом мы привыкли к таким обедам. Иногда Семе-нов ел картошку с хлебом. А ближе к весне он ел хлеб или распаренный горох. Пацаны брали на обед, кто что мог. Чаще всего это был хлеб с маргарином или подсолнечным маслом, посыпанный солью. Старшие ребята носили с со-бой жмых, могли принести пару вареных картофелин, но толченую картошку в котелке носил только Семенов.

Учителя тоже, наверно, сытыми не бывали, потому что любили задавать вопросы о еде. Я помнил, как Нина Степа-новна (мы звали ее Мина Степановна или просто Мина), добродушно улыбаясь, спрашивала самых чистеньких, хо-рошо одетых Миронова, Осипова, Гусева:

- Витечка, что ты сегодня ел на завтрак?

И Витечка Гусев отвечал, морща лоб и закатывая глаза к потолку, вспоминая:

- Яйцо всмятку, какао, булочку.

Семенов с Аникеевым не знали, что такое какао и не помнили вкуса белого хлеба, поэтому слушали Витечку, раскрыв рты.

А позже как-то незаметно вошло в правило, чтобы Нине Степановне утром на стол клали, кто что может. И на учительский стол ложились яблоки, карамель в бумажке, баранка и другие нехитрые подношения. Клали одни и те же ученики, и класс их тихо ненавидел.

На нашей улице, рядом с бывшей синагогой, а потом вторым ремесленным училищем, тоже была школа. В этой школе учились девочки. Иногда по воскресеньям в жен-скую школу привозили бесплатное кино. Кино показывали по частям в тесном физкультурном зале, народу набивалось много, и взрослых было не меньше, чем детей. Аппарат, ус-тановленный прямо в зале на столе, трещал как "кукуруз-ник". Когда заканчивалась часть, на экране появлялись звездочки, полосы, и экран чернел, потом ярко вспыхивал слепящим белым светом. Кто-нибудь у выключателя вклю-чал свет, и киномеханик заправлял бобину с новой частью, а зал орал, топал и свистел. Часть заканчивалась всегда не-ожиданно и на самом интересном месте.

Мы завидовали девчонкам, которые учились в этом кра-сивом двухэтажном здании с физкультурным залом и про-сторными светлыми классами, и не думали тогда, что нам повезет, и оканчивать среднюю школу мы будем именно в этой школе, а учиться нам придется вместе с девчонками.

Молоденькая учительница Алла Константиновна, круг-лолицая, с доверчивыми близорукими глазами, простодуш-ная и застенчивая, держать в узде банду из трех десятков че-тырнадцати - пятнадцатилетних шалопаев не могла. Нa голо-ву ей сели сразу и бесповоротно на первом же уроке, когда она робко вошла в класс, предварительно протиснув голову в дверь, словно опоздавшая школьница. Класс напряженно за-мер, и это была первая и последняя тишина на ее уроке. На новую учительницу выжидающе смотрели тридцать две пары хитрых и наглых глаз, обладатели которых имели в своем ар-сенале бесконечное число проделок и пакостей, способных сломить и не таких учителей, как эта барышня. Барышня прошла к столу, сощурилась так, что носик ее сморщился и прыгнул вверх, оглядела класс и сказала:

- Меня зовут Алла Константиновна. Я буду вести у вас английский. Good morning.

"Гуд монинг, гуд монинг, гуд монинг ту ю, огромная муха сидит на бую", - показал свои познания в английском языке матершинник Валька Себеляев. Учительница зали-лась краской до корней волос, а класс покатился со смеху. И тут началось такое веселье, что Аллочка (над прозвищем голову долго не ломали), вылетела из класса и вернулась минут через пятнадцать, когда наши глотки охрипли от крика, с директором. Нет, она не побежала жаловаться. Костя сам нашел ее в коридоре у окна со слезами на глазах и с платочком у носа.

Костю ученики боялись. Боялись и уважали.

Вся школа знала, как Костя расправился со шпаной в школьном дворе и не дрогнул при виде ножа....

Шпану привел Серый, которого исключили год назад из шестого класса. Серому шел уже шестнадцатый год, он курил, матерился и постоянно устраивал драки. От него плакали все учителя, и один раз его уже пробовали исклю-чать, но тогда вмешалась милиция, где Серый стоял на уче-те, и через участкового упросила директора дать ему еще один испытательный срок. Терпение Кости лопнуло, когда Серый пришел в школу пьяным и стал бузить, сорвав заня-тия в нескольких классах. Вызвали милицию. Серого забра-ли, и больше он в школу не ходил. А тут появился на спорт-площадке с двумя приятелями. Они стали гонять по пло-щадке малышей, с которыми проводила урок физкультуры их классная учительница.

Костя все видел из окна своего кабинета. Кто-то из старших пацанов, прогуливавших урок, рассказывал, как он спрятался за школьными сараями, когда Костя вышел во двор, и слышал, как он попросил шпану покинуть школь-ный двор, но те и ухом не повели, лишь покуривали и ух-мылялись. Тогда Костя еще раз, уже строго попросил уб-раться с территории школы.

- А что ты мне сделаешь, если не уберусь? - вызываю-ще спросил один из приятелей Серого.

А Костя хоть и был жилистым мужиком, но ростом, по сравнению с любым из них, не вышел. Да и эти двое при-ятелей Серого были настоящие блатные.

- Иди сода, покажу! - сказал Костя тихо.

Тот посмотрел на своих дружков, вынул окурок изо рта, а в руке у него блестела финка. Костя ждал.

А дальше все произошло в одно мгновение. Не то что мы из своих окон, но, наверно, и шпана не успела сообра-зить, что случилось. Блатной лежал с заломленной рукой, а нож валялся на земле. Недаром Костя в разведке служил. Мы видели, сколько у него было орденов и медалей, когда ходили на демонстрацию.

- Марь Николаевна, поднимите нож. Да не бойтесь вы. Теперь он не опасен, - сказал Костя учительнице. Та стояла ни жива, ни мертва, но, боясь ослушаться своего директора, двумя пальцами взяла нож и держала его, не зная, что де-лать дальше. Детишки сбились в кучу и жались друг к другу ближе к своей учительнице.

Костя достал свисток и засвистел. Серый с приятелем растерянно топтались на месте, озадаченные неожиданным поворотом дела.

Услышав свисток, они, не сговариваясь, дунули во все лопатки в сторону забора, перелезли, и только их и видели. А их приятель с завернутой рукой визжал: "Отпусти, падла, больно. Дай уйти, я больше не буду. Век свободы не видать".

Всех троих забрали. Больше никто из нас их не видел.

На учеников, конечно, Костя руки не поднимал, но этого и не требовалось...

В классе воцарилась тишина.

- Ну что? Кто-то хочет ко мне в кабинет? - сурово ог-лядев класс, спросил Костя.

К нему в кабинет никто не хотел, потому что в его ка-бинет входили хоть и перепуганными, но нормальными, а выходили красными как после бани и ничего не сообража-ли. Что он говорил им, какие слова, - никто не помнил, но неделю, тот кто у него в кабинете побывал, ходил по струн-ке и становился шелковым. А уж если Костя вызывал мать или отца, - это конец света. Родителям не позавидуешь, а пацанам ... и говорить нечего.

Все сидели, боясь пошевелиться.

- Я вам не успел представить вашу новую учительницу. Задержался ... А вы ее как встретили? ... Конечно, законы гостеприимства вам неведомы... Новый человек... Женщи-на. Входит в класс, а попадает в зверинец... Посмотрите на себя! У вас же шерсть растет и клыки лезут.

Ребята недоверчиво и сдержано засмеялись.