Моя Шамбала (СИ)

- Ну, как, баб? - спросил я, накрывая бабушкины ноги одеялом.

- Ангел, ангел божий! - повторяла бабушка, а глаза ее сияли тем счастьем сошедшей благодати, какое она всегда испытывала после общения с Богом, молясь усердно и ис-кренне, как это делают только истинно верующие...

После того как я залечил гноившуюся рану на ноге де-ревенского мальчика Ванятки, чего не смогла сделать сама бабушка, умевшая лечить заговором, она совершенно серь-езно зачислила меня в святые.

- Бог тебя отметил, дитенок! Он избрал тебя из мно-гих. Недаром Аноха зовется "божий человек".

И бабушка попыталась поцеловать мне руку, но отец строго сказал:

- Это еще что, мама? - у отца даже голос изменился. - Чтоб я этого больше не видел. Никто его никуда не изби-рал. Парень как парень. А если у него такие способности, то Бог здесь не причем. Такие факты призвана объяснять со-временная наука.

Бабушка согласно кивала головой, но, конечно, оста-валась при своем мнении.

В тот раз на родине отца, в глухой Брянской деревуш-ке, куда отец повез меня с матерью после освобождения Брянской области, состоялась моя любовь к бабушке Васи-лине. И эта любовь незримо и прочно соединилась с чувст-вом любви к Родине, потому что там, в этой глуши меня сразили наповал дикие, уходящие в бесконечную даль и те-ряющиеся за горизонтом Брянские леса, и ручей вокруг холма, на котором строился новый дом, потому что в де-ревне, после партизанского противостояния немцам оста-лись лишь обгорелые остовы печей, да землянки, в которых люди жили, как кроты.

Там, в бабушкиной деревне я налился вдруг силой и понял, что другой такой земли в мире больше нет и не бу-дет.

Жить в деревне с каждым годом становилось все тяже-лей. И через год отец привез из деревни брата с женой, по-том приехала младшая сестра, а за ними потянулась посте-пенно другая родня. А когда умер дед Тимоха, бабушка за-колотила дом и тоже подалась поближе к детям...

Боль отступила, и Василина, освобожденная на время от страданий, забылась коротким сном, а проснулась с мыс-лью о сыне Николае и невестке Зинаиде, у которых жила все это время. О разговоре, который возник у них перед тем, как "отфутболить" ее к Нюрке, она не знала...

- Вези матку к Нюрке, - сказала Зинаида мужу, когда они легли спать. - Пусть у нее поживет.

- Что так? - удивился Николай.

- А сил никаких моих больше нет. Уже что зря вытво-рять стала. - Зинка приподнялась на локте, пытаясь в тем-ноте определить выражение лица мужа. - Опять кастрюлю с супом перевернула... Тряпку на плиту положила. Никак не пойму, откуда гарь идет. Глядь, - тряпка горит.

Зинка проглотила слюну, пытаясь справиться с оби-дой, комком застрявшей в горле. Не справилась и сквозь слезы добавила:

- Тарелки. Все тарелки перегрохала.

Николай нашарил на тумбочке папиросы и, чиркнув спичкой, закурил. Свет на мгновение ослепил Зинаиду, и она закрыла глаза. Хорошо взбитая перина нежила рас-слабленное тело, и резче обозначалась усталость, а мозг требовал сна, но взвинченные нервы не давали покоя, и Зинаида долдонила свою навязчивую мысль, вбивая ее в голову мужа:

- Почему все ты? В конце концов, у нее есть еще две дочки и сын. Пусть у них о матке тоже голова болит.

- Квартиру-то мы с матерью вместе получили, - подал, наконец, голос Николай. От сильной затяжки его лицо вспыхнуло красным огоньком и, мелькнув двойным подбо-родком и мясистым носом, погасло.

- А мы с ребенком и без матки получили бы. - И за-молчала, ожидая, что скажет теперь Николай.

- К Нюрке нельзя, - стал сдаваться Николай. - У нее одна комната.

- Ну-к что ж? - повеселела Зинаида. - Не танцы же они там будут устраивать.

- Так Нюрка с мужиком живет, - удивляясь Зинкиной тупости, сказал Николай, поворачивая к ней голову и забыв затянуться папиросой, а она уже еле мерцала, не раскурен-ная.

- А он там не прописан! - бойко ответила Зинаида.

- Для того чтобы с бабой спать, прописки не требуется, - резонно возразил Николай.

Зинка почему-то обиделась, но дулась не долго, пото-му что надо было доводить дело до конца.

- Тогда к Тоньке, - подумав, решила Зинаида, - у них тоже две комнаты.

- Ага, а девки не в счет? А Верка, Федькина племянни-ца? Между прочим, беременная ходит.

- Да ты что? - засмеялась Зинаида. - В самом деле?

- Ну-у! Тонька мне вчера сама оказала. - И уж, гово-рит, ничего сделать нельзя.

- Во, девки пошли! Соплячка ж еще совсем.

- На это ума не надо, - буркнул Николай. - Семнадцать лет по нонешним временам самый для этого подходящий возраст.

- Сиди, губошлеп, - ткнула мужа в бок Зинаида и поин-тересовалась:

- Сказала хоть от кого?

- А чего говорить-то? С кем ходила, от того и брюхо.

- Это милиционер-то этот?

- А то кто ж?

- Не отказывается хоть?

- Попробовал бы отказаться, - Николай глухо, как в бочку кашлянул. - Уже родителям написал, о свадьбе сго-вариваются.

- А где ж жить-то будут?

- Говорят, ему квартиру обещали, как женится.

Удовлетворив свое женское любопытство, Зинаида вернулась к старому разговору:

- Так что с маткой-то? - спросила она.

Уж тогда давай к Нюрке, - решил Николай. - Нюрка младшая. Мать ее любит больше всех.

Зинка успокоилась и быстро уснула. Она свернулась, как кошка, калачиком, уткнув голову в плечо мужа и обняв его руку. И в еще некрепком сне сладко причмокивала губами, пухло втягивая их и невнятно что-то договаривая уже во сне...

В разговоре с матерью отец возмущался, ругал Николая и его жену Зинку, а мать поддакивала, соглашаясь с отцом.

Глава 8

Память Василины. Папоротник. Дети. Зинкина ярость. У дочки Нюры. Антонина. Не нужна.

Старую Василину давно донимали ноги и мучила бес-сонница. Ноги грызла ревматическая боль. Невестка и доч-ки называли это отложением солей, а врачиха называла по мудреному, но, как не называй, ноги болели, и никакие рас-тирки не в силах были помочь. "Отрезать, да собакам бро-сить", - шутила Василина, когда ее спрашивали про ноги, сочувствуя.

Она лежала с открытыми глазами и терпеливо ждала, пока сон возьмет ее, но сон не брал и, как всегда, перебира-ла Василина по кусочкам свою жизнь, не сетуя на судьбу, с философской покорностью принимая все, что судьба ей на-значила, и выжимая из этого те крохи счастья, которые на ее долю выпали. И получалось так, что эта скудная доля хо-рошего заслоняла все плохое, которого было в ее жизни значительно больше.

Бабушка мне рассказывала про прадеда Кондрата Си-доровича, угрюмого и свирепого в трезвости, развеселого и щедрого до последней рубахи в пьяном виде мужика.

Когда ее батька, а мой прадед Кондрат Савельевич вы-валивался из кабака, то пьяно орал:

- Эй, залетные!

И залетные, ватага деревенских ребятишек, приучен-ных уже дурной Кондратовой причудой, "подавала" с ги-ком небольшие сани, в которые сами и впрягались, и шум-но возили дядьку Кондрата на потеху деревне, возвещая:

- Галеевский царь едет!

"Галеевский царь" важно восседал в санях и царским жестом раздаривал конфеты и пряники, выгребая их из обширных карманов овчинного тулупа и разбрасывая гор-стями налево и направо.

Вспоминая тот стыд и страх, который она принимала за батьку, Василина горько улыбалась.

Их дом стоял на пригорке, как-то особняком от дерев-ни. Чтобы подняться к дому, нужно было спуститься в не-большой овражек и перейти по бревну неширокий ручеек. Бабушка всегда улыбалась, когда вспоминала пьяного бать-ку, который сколько раз возвращался с песнями домой, столько раз, оступившись, купался в этом ручье.

Овраг окружал дом с трех сторон; с четвертой стороны, за огородами, было поле, а сбоку, через овраг, сразу за бе-резовой рощицей начинались леса, Брянские леса, уходя-щие в необозримую даль, закрывающие горизонт, запол-няющие весь видимый простор.