Одиночество зверя (СИ)

— Тренируешь девушку на будущее?

— У неё есть потенциал. Никогда не задумывался? Когда мне её тогдашний шеф позвонил с рекомендацией, у меня совсем другие люди стояли в планах. Если бы я его не знал, мог бы заподозрить в сугубо личном отношении.

— Он никогда не спит с подчинёнными?

— Он никогда не продвигает тех, с которыми спит. Суровый такой человечище. Ребёнка может живьём сожрать ради сочного эксклюзива.

— Сомнительная характеристика. Ты его похвалил или осудил?

— Я констатировал факт. Готовый на всё газетчик — аналог ядерного оружия в политике. Точнее, аналог атомной боеголовки, похищенной неизвестными террористами. С одной стороны — безусловное зло, с другой — если его используют против твоих врагов, становится очень выгодным игроком.

— Ядерное оружие невозможно применить против другого обладателя ядерного оружия.

— Это одна страна не может применить его против другой страны, а вот нанести ответный ядерный удар по террористам — весьма затруднительно. Разве что назначить какое-нибудь государство виновным и стереть его с лица земли, но в результате террористы лишь накрутят себе рейтинг.

— Что-то мы совсем погрязли в образах, — спохватился Саранцев. — Любой твой газетчик яйца выеденного не стоит. Их звёздный час прошёл в конце восьмидесятых. Сейчас они — обыкновенные торговцы чужими тайнами, предпочтительно — пикантными.

— Чужие тайны — двигатель политики, не находишь?

— Они — основной смысл шантажа.

— А я о чём говорю? В политике шагу без шантажа не ступишь, и без прессы здесь никак не обойтись. Но наша Юленька на этой поляне — самый красивый цветок.

Кореанно вернулась в кабинет и деловито зацокала каблучками назад к столу президента.

— Они вот-вот подъедут, — деловито сообщила она, вертя в пальцах наладонник.

— Кто «они»? — прикинулся глупым Антонов.

— Дмитриев и Муравьёв.

В груди Саранцева разлился мерзкий холодок. Нет ли здесь ошибки? Приезд Дмитриева запланирован, но вызов Муравьёва в контексте известных событий приобретает чересчур многозначительный оттенок. Он непременно увидит связь, как и Покровский, который тоже очень скоро узнает о сборе министров в Сенатском дворце. Видимо, оба силовика уже располагают мнением Покровского о надлежащих мерах в сложившейся обстановке. Ну что ж? Пусть располагают. А он заведёт с ними разговор о Мытищах и организации кортежа до ресторана. Профессионалы не берут назад ходы в шахматных партиях, он тоже не может отменить принятых решений, и задним числом обдумывать их несовершенства — полное безумие. Он готов к встрече. Он не станет заискивать или идти в атаку нахрапом. Он будет спокоен, ироничен и уверен в себе, полностью погружён в мероприятие по связям с общественностью и ни в малейшей степени не растерян.

— Юлия Николаевна, вам нравится ваша работа? — спросил Игорь Петрович из желания отвлечься от серьёзных мыслей.

— Она меня вполне устраивает на данном этапе, — ответила Кореанно после секундной паузы. Она старательно скрывала вспышку раздражения, но опущенный взгляд и нервные пальцы с головой её выдали. Вопрос звучал почти как угроза увольнения, а Юля не любила попыток запугивания, тем более безосновательных.

— Вы не подумайте ничего плохого, просто мы тут с Сергеем Ивановичем обсуждали положение журналистского цеха в общественной жизни и несколько разошлись во мнениях.

— Я сейчас не журналист, — в тысячный раз повторила Юля фразу, уже много раз произнесённую в ответ на обращения к ней разных людей.

— Мы — тем более, но мнение о них имеем. По-вашему, какова роль прессы сегодня?

— Это барометр, способный во многом делать погоду.

— Но вы считаете необходимым свободное слово?

— Разумеется. Вопрос только в определениях. Свободный журналист не считает возможным уступать давлению, но он всегда зависит от своих источников информации, и они способны им манипулировать. Никто никогда не знает всей правды, но объём, место и время обнародования некоторой её части может иногда вызвать взрывной эффект. Как и характер этой обнародованной части, разумеется.

— Но вы не разочаровались в своём профессиональном выборе? Ведь столько подковёрной возни, грязных денег, лжи, предательства.

— Не только. Есть ещё смелость, честность и неподкупность — они вовсе не легенда, я знаю. Вместе получается насыщенная жизнь — как на театральной сцене, среди шекспировских страстей.

— Театр ведь — ложь? Одна видимость страстей.

— Персонажи пьес вымышлены, но играют в спектаклях живые актёры и актрисы со своими собственными мыслями, отношениями и тайными затеями.

— И не устаёте жить на сцене?

— Наверное, я родилась для неё.

Юля перестала сердиться и задумалась ненадолго о своей короткой жизни. Она не совершила ничего великого, как и подавляющее большинство людей, но зато всегда видела далеко впереди цель, чем почти никто похвалиться не может. Не шла по головам, ни под кого не ложилась, но достигла степеней известных, пусть и не славы. О славе и призвании мечтают в детстве и в юности, а в её возрасте среднестатистические граждане довольствуются куском хлеба, лучше с маслом. И ещё — моральным удовлетворением от достигнутого карьерного роста. Пускай она не счастлива, зато довольна.

— Юлия Николаевна у нас предпочитает моноспектакли у трибуны, — бесцельно съязвил Антонов.

— Я, Сергей Иванович, обожаю общество людей целеустремлённых и любопытных. Вот и провожу среди них много времени.

— Это вы о журналистской братии?

— Не о политиках же.

— Лично я — обыкновенный бюрократ, так что вы Игоря Петровича поддели, а не меня. О нас, разумеется, стихов не слагают, только матерные частушки, зато страна лежит у нас на плечах.

Юля рассмеялась звонко и искренне, не считая нужным скрывать своего отношения к бюрократии.

— Между прочим, Юлия Николаевна, вы — тоже бюрократ. Над собой смеётесь, — не отступал Антонов.

— Я не бюрократ.

— А кто же вы? Свободный художник? Вы состоите на государственной службе, в вашем подчинении люди, вы обеспечиваете президенту свою часть обратной связи с обществом. Весьма незначительную, правда, но, тем не менее, свою посильную лепту вносите.

— Незначительную? А значительную часть, по-вашему, кто обеспечивает? ФСБ, что ли? Не ожидала от вас такое услышать. Я думала, только в Советском Союзе власть получала сведения об общественных настроениях от спецслужб.

— Юлия Николаевна, вы слишком бурно реагируете. Я всё понимаю, честь мундира и так далее. Но не станете же вы доказывать факт якобы беспрецедентной важности вашей деятельности. Так, делаете подарочную упаковку на выходе.

— Благодаря мне, Сергей Иванович, вы сумели не наступить на великое множество грабель. Перечислить вам все случаи, когда законодательные предположения изменялись или откладывались во избежание негативной реакции общества? Если хотите, могу ограничиться только наиболее важными прецедентами.

Антонов развлекался от души, Юля разволновалась и оттого стала ещё привлекательней. Их разговор не имел никакого смысла, но Саранцев слушал его спокойно, как шум моря на закате. Временами ему казалось, будто в их голосах возникают на короткие мгновения диссонирующие отзвуки скрытых переживаний, но впечатление быстро сменялось другим, и президент оставался спокойным и даже величественным в своём равнодушии.

Дверь кабинета открылась с идеально выверенной скоростью — не распахнулась с грубой наглостью и не приоткрылась опасливо, а отворилась. Вошёл директор ФСО Дмитриев, поздоровался со всеми присутствующими и направился к столу президента, мерно чеканя шаг.

Глава 15

Наташу разбудил назойливый звонок в дверь, сменившийся через некоторое время стуком. Цезарь заливисто лаял в прихожей, старательно выслуживаясь перед хозяевами.

«Явился, — с раздражением подумала Наташа. — Ещё и ключ потерял».

Сон не отпускал её, она страшно не хотела вылезать из-под одеяла, и настойчивость беспутного отца только раздражала. Опять завалится непроспавшийся, полупьяный, неизвестно чего желающий и непонятно что пытающийся сказать. Он злил её тем больше, что она помнила времена, когда любила его. Он дарил ей бесчисленных кукол и возражал матери, когда та заставляла её есть что-нибудь полезное и невкусное, не терпел дочерних слёз и стремился как можно скорее уступить её шантажу, а она пользовалась его слабостью. Мать выволакивала мужа за дверь и громким шёпотом выговаривала ему за бесхарактерность, а маленькая Наташа жалела папу и хотела заступиться, но боялась уличения в подслушивании и скромно молчала. Наверное, мать была права уже тогда — отец проявлял мягкотелость, а не приличную главе семьи твёрдость и родительскую солидарность. В те далёкие времена он угождал дочери, теперь — какому-нибудь рыночному ларёчнику. Всегда на побегушках, всегда в услужении, вечно подчинённый обстоятельствам.