Одиночество зверя (СИ)

— Ты на него смотрела тогда?

— Так, мельком. Я разошлась не на шутку, совсем взбесилась. Наверное, нервная реакция. А ты почему спрашиваешь? Какая тебе разница, смотрела я на него или нет? — заподозрила неладное подружка. — Тоже втюрилась?

— С чего ты взяла? И что значит «тоже»? Интересно просто.

— Раз тебе только про Лёньку интересно, значит именно втюрилась. А тоже — потому что ты у нас не одна такая впечатлительная. Могу навскидку парочку твоих соперниц назвать. Только они к нему не подойдут никогда, издали млеют. А ты?

— Я? Во-первых, я не млею. Во-вторых, зачем мне твои соперницы.

— Они не мои соперницы, а твои. Я по нему не сохну, мне за дело обидно.

Наташе доводилось видеть Худокормова на демонстрациях. Он действовал спокойно, взвешенно, без истерики. Деловито организовывал колонны, вёл переговоры с руководством и с полицией, ни на секунду не повышая голоса. Казалось, он делает обыкновенную рутинную работу, но никто не сможет ему помешать или отговорить её делать. Тихий, упорный, непобедимый, он стоял в сторонке с обыкновенным будничным лицом и отвечал на вопросы организаторов так, словно просил их сбегать за молоком в ближайший магазин. Наташа могла представить его и в омоновском автобусе с таким же лицом, и не удивлялась словам подружки. Она просто жалела о позднем знакомстве.

— Я на него вовсе не претендую. Просто интересный человек. Не такой, как все.

— Вот именно. И я о том же. Обыкновенный человек в неординарной ситуации.

В дверь больше никто не ломился, телефон тоже замолчал, Цезарь успокоился и прибежал в ванную с выражением глубокого удовлетворения и чувства выполненного долга на бородатой физиономии, но теперь замурлыкал вдалеке мобильник. Прервав свои занятия, Наташа вернулась к себе и вытащила телефон из чехольчика — звонила мать.

— И до неё уже новость дошла, — раздражённо подумала жестокая дочь и выключила бесцеремонное средство связи. Всё-таки, двадцать первый век принёс человечеству новую степень несвободы. Теперь любого можно настигнуть везде, в любой момент времени. Если не отвечаешь — проявляешь невежливость. А тот, кто звонит в неподходящий момент — вежливый? Должен он понимать простые вещи? Например, право на одиночество. Невозможно жить в общем бараке, всегда не виду, нужно время от времени прятаться в норку, известную только тебе.

Похоже, жизни сегодня уже не будет, пора уходить. Выспаться опять не удалось, но снова лечь и добрать упущенные часы теперь не получится. Беспощадные и безответственные люди ждут от неё безупречного служения им, а она не желает. Пусть удивляются, возмущаются, жалуются на неё знакомым и соседям, она всё равно не почувствует охоты жертвовать собой ради чужой выгоды или удобства. Почему важны желания всех окружающих людей, а её собственные чаяния ничего не значат?

Вот Лёнька, например, не скрыл своего удивления её упорством, когда она несколько часов под дождём честно раздавала прохожим листовки. Не стал выяснять, действительно она их распространила, или выбросила в ближайший мусорный бак, а безоговорочно поверил. И правильно сделал — она совершенно не кривила душой, хотя в кроссовках хлюпала вода, а футболка неприлично облепила тело. Зонт не помогает от косого дождя, а бегущие от небесных потоков прохожие не слишком интересуются политикой, но она честно стояла на порученном ей углу у выхода из метро и представляла, как доложит Худокормову о выполненном поручении, а он удивится и похвалит её за стойкость.

— Ну, ты даёшь! — только и сказал тот. — Молодец.

Произнёс несколько скупых слов и вернулся к прежним занятиям, но он обратился лично к ней, что случалось нечасто, и Наташа запомнила. Память ей только мешала — снова и снова обращать на себя его внимание она не хотела из опасения насмешек очевидцев. За свою жизнь она привыкла к своей незаметности, и вдруг оказаться в центре внимания по унизительному поводу не желала. Предмет лирических страданий не заговаривал с ней после описанного случая ни разу, она даже видела его не каждый день и временами замечала вечером полное отсутствие мыслей о нём. Подобные открытия всегда производили на неё смешанное впечатление боли и облегчения, словно удалось вытащить огромную занозу. Но первая эмоциональная вспышка быстро сменялась глухой тоской. На кого ей жаловаться и кого обвинять, если она сама не способна хранить верность и радуется своей пошлой забывчивости?

Постепенно Наташа и сама обнаружила тех нескольких девчонок, на которых ей намекала подружка. Они тоже не толклись постоянно возле Худокормова, но время от времени украдкой бросали на него красноречивые взгляды, приглашали попить чайку с принесёнными из дома вкусняшками собственного производства — вроде бы всех присутствующих в офисе, но в быстром повороте головы читался реальный адресат приглашения. Наташа ничего не умела готовить лучше матери, но завлекать молодого человека с помощью материнского кулинарного искусства считала недопустимым инцестом. Она постаралась для начала освоить простенькие пышки без начинки, и они у неё стали замечательно получаться. Жадная и голодная публика расхватывала их мгновение ока, Худокормов к столу не спешил, и ему ничего не доставалось. Наташа переживала немыслимые терзания, но возвысить голос укора и придержать для него несколько штучек не могла. Обвинять товарищей нельзя — все слышали объявление, кто захотел, им воспользовался. А он, выходит, не захотел? И потом снова не захотел, и ещё раз не захотел? Если бы он никогда не ел ничего мучного, он могла бы учесть опыт, но он не раз ел чужие пирожки и булочки, она сама видела. Выходит, он не хочет есть именно её конкретные пышки? Но он ведь ни разу их не попробовал и не может знать их вкуса. Получается, он не ест их именно потому, что их принесла она? Надо видеть в его поведении нежелание выдать интерес к ней или неприкрытую брезгливость? Возможно, она сильно недооценила свою уродливость?

— Опять не вышло? — полушёпотом посмеивалась подружка, а Наташа смотрела на неё убийственным взглядом и молча требовала заткнуться. — Ничего страшного, бывает. Ты попробуй что-нибудь другое. Сладкий пирог или торт, например. Сладкое он всегда ест. Мужикам ведь всё можно, они только под страхом смерти начинают к еде приглядываться.

Мобильник настырно пиликал и нудными порывами вибрировал, на мониторе светилось слово «Мама». Непослушная дочь выключила надоедливый аппарат и стала одеваться — нужно уйти из дома, пока под дверью никого нет.

Глава 16

Директор ФСО в президентском кабинете чувствовал себя не в гостях и не на ковре у начальства, а в горячем цеху своего, никому во внешнем мире не заметного, но критически важного для страны тихого производства, поэтому выглядел спокойным и уверенным, без единой нотки надменности и покорности в облике или взгляде. Саранцев попытался вспомнить историю своих отношений с Дмитриевым, но не обнаружил в своём сознании ни малейших признаков их отчётливой схемы. Так, отдельные полустёртые штрихи пастели. Пестрят перед глазами, едва ли не мозолят их, но цельного образа не создают, одно только общее впечатление. Они встречались часто, всегда на ходу, в спешке, и каждый раз президент с готовностью принимал на веру любое изречение своего защитника — тот ведь накопил многолетний опыт в борьбе с невообразимыми угрозами и при всём желании не смог бы его применить в ином месте. Разумеется, он мог предать, но тем самым он зачеркнул бы всю свою безупречную службу как подготовительную фазу предательства, втирание в доверие. Эта мысль изредка посещала Игоря Петровича и неизменно внушала ему уверенность в своём телохранителе. Теперь возникли сомнения. Не столько ночью, сколько сейчас, при виде преданного преторианца. Преданный. Глупое слово, кто только выдумал его! Никогда не поймёшь, использовано оно всерьёз или в шутку, как оскорбление, обвинение или оправдание. У кого спросить, общался Дмитриев с Покровским по поводу ночных событий на проспекте Мира и в Горках-9 или нет? Впрочем, зачем выяснять очевидное. Общался, конечно. Каким именно образом, где и когда — тоже не важно. О чём они договорились — вот вопрос всех вопросов. Глава государства хочет получить на него ответ, но упирается в глухую пустоту — она даже на стук не отзывается бессмысленным гулом. Сидит в своём собственном кремлёвском кабинете, с правительственным телефоном на столе, имеет в своём подчинении уйму спецслужб и не может никому дать простое задание — установить обыкновенный скучный факт, какие дюжинами случаются ежедневно. Обстоятельство забавное, ведь несколько человек по долгу службы обладают нужным знанием, но делиться им с главой государства не спешат — они сейчас взвешивают возможные выгоды и выбирают правильную сторону. Нужно дать им повод не ошибиться.