Мой папа – Штирлиц (сборник)

Дальше трамвай пошел почти пустым. На вопрос, скоро ли Красноказарменная, кондуктор прохрипела:

– За мостом. Сядь, поспи, разбужу, больно вид у тя умаянный. С вокзала?

Ольга Петровна кивнула.

– Приезжая?

– Жила здесь когда-то, а вернулась и ничего не узнаю.

– Так это небось до войны было? В войну-то немец все как есть разбомбил. Мудрено узнать. Мы в эвакуации за Уралом были. Вернулись – батюшки: головешки одни. Полтора года в землянке, десять лет в бараках по три семьи на десяти квадратных метрах. На головах друг у дружки и ели, и спали, и до ветру бегали. Не приведи господь! Щас токо чуть отлегло: мать-покойница отмаялась, дочь с мужем комнату от завода получили. Сама-то откель?

– Из Казахстана, – Ольга Петровна подавила вздох, – сын у меня там в совхозе инженером работает.

Кондуктор скептически оглядела ее заношенное пальто:

– Ишь ты! Начальство значит! Женатый?

Ольга Петровна кивнула.

– А у них-то чо, не прижилась? С невесткой повздорили? Молодые теперь такие, слова им не скажи.

На остановке у рынка в передние двери ввалились горластые тетки с мешками. За их спинами прошмыгнули двое подростков в одинаковых не по росту коротких бушлатиках, из которых чуть не по локоть торчали красные обветренные руки. Тетки протопали за билетами, но, не обращая на них внимания, кондуктор крикнула:

– А ну, вон отседова, – и, неожиданно резво подбежав к мальчишкам, ухватила обоих за шиворот и вытолкнула на улицу.

– Шпана детдомовская, щипачи малолетние, по карманам промышляют, я их давно заприметила, да в толкучке-то разве уследишь? Вон давеча у гражданочки кошелек из ридикюля вырезали. Ты смотри – не зевай, а то запросто обчистят.

Ольга Петровна тревожно ощупала место на груди, куда перед отъездом зашила сбережения вместе со справкой о реабилитации, и присела к окну, за которым в белесом тумане плыл бесконечный заводской забор. «Как у нас», – подумала она, ноги увязли в снегу, дыхание сбилось, забор с колючей проволокой помчался вслед, с вышек в спину вперились жерла прожекторов и автоматные дула… но кто-то с силой тряхнул за плечо, и сквозь стук крови в ушах она услышала: «Да просыпайся же ты наконец, следующая твоя остановка».

Трамвай отгремел. Щурясь от утреннего света, Ольга Петровна огляделась: два ряда уходящих в перспективу кирпичных домов, линялые вывески, ручьи очередей к дверям еще не открывшихся магазинов. Вдоль рельсов из осевших рябых сугробов росли фонарные столбы, торчали хилые саженцы. Перейдя по лужам через пути, у крайней старушки в очереди за хлебом она спросила:

– Простите, не подскажете: как пройти на улицу Первой Конной?

– За что ж прощать? Ты у меня ничего, кажись, не украла. Первой Конной… Это что ж – бывшая Купецкая? Тута она, через два квартала, прямо пойдешь, а там свернешь налево, токо она теперь не Первой Конной, а Вторая Советская. Там теперя усе перерыли – какую-то, слышь, полуклинику строят.

Раскрасневшись от нетерпения, Ольга Петровна добежала до нужного поворота, на фонарном столбе увидела указатель «Вторая Советская», но улицы не было: на разбитой мостовой застрял в колдобине грузовик, за двумя параллельными заборами бухала стройка, тянулся узенький тротуарчик. Стоило ступить на его прогнившие доски – из-под буксующих колес обдало грязной жижей. Утеревшись рукавом, Ольга Петровна поспешила вперед, хотя уже понимала, что ни города, в котором она жила, ни улицы, которую любила, ни дома, к которому столько лет стремилась, давно не существует. Окружающее напоминало сон, сон вспоминался уже как реальность. Много лет он приходил к ней на рассвете. Вдоль заснеженных палисадников, мимо дремлющих подслеповатых особнячков она бежала домой. Надо было спешить: вот-вот из-за поворота вывернет бесшумная тень тюремной «маруси», и тогда… Ольга Петровна оглядывалась, но ничего, кроме накатанной белой дороги, ни сзади, ни впереди не видела, и, замирая от предвкушения счастья, она бежала по ней, бежала… пока не вздрагивала, разбуженная басом барачной старосты: «Подъем, бабы, первый развод, подъем».

У ворот перед въездом на стройку разлилась огромная, как море, бурая лужа, тротуарчик кончился, надо было возвращаться, но, шагнув в воду, Ольга Петровна побрела дальше, пока в открывшемся между заборами проеме вдруг не увидела свой дом. Стиснутый с обеих сторон новостройками, он казался низеньким, дряхлым, от деревьев во дворе остались лишь столбы с веревками.

– Вы к кому, гражданочка?

Окликнула ее качавшая коляску молодая женщина в тулупе. Неподалеку возился в сугробе шестилетний малыш.

– Я? – голос Ольги Петровны сорвался. – Я когда-то в этом доме жила. Вот посмотреть пришла.

– Чо ж смотреть? Развалюха, на ладан дышит, третий год на слом поставили, ни газа, ни воды.

Голос бубнил. Не слыша его, Ольга Петровна подошла вплотную к стене и, прислонившись виском к ее влажной шершавой поверхности, погладила, словно больное любимое существо. «Сумасшедшая, – испугалась не спускавшая с нее глаз женщина. – А может, аферистка? Отвлечь хочет, а сама шасть в подъезд?»

– Вовик, – крикнула она малышу, удивленно уставившемуся на чужую тетю из-под сползшего на глаза платка, – беги, сынок, домой, скажи деду, чтоб щи греть ставил.

Намекнув на то, что в доме есть люди, а заодно и услав ребенка от греха подальше, она спросила:

– А в которой квартире-то проживали?

– Что? Ах да, в четвертой.

Женщина хотела что-то еще спросить, но толстый ватный сверток в коляске захныкал, она склонилась над ним, а когда разогнулась, странной старухи со сверкающими, будто стеклянными, глазами и точно судорогой сведенным лицом во дворе уже не было.

И опять дребезжал трамвай, входили и выходили на остановках школьники, инвалиды, служащие, колхозники, пенсионеры, военнослужащие. Плыли за окнами кирпичные пятиэтажки, вывески, хвосты очередей, оклеенные облезлыми плакатами заборы с высовывающимися из-за них жирафьими шеями подъемных кранов. Вслушиваясь в названия остановок, Ольга Петровна напряженно смотрела в окно в надежде увидеть хоть одно знакомое здание. За спиной кто-то буркнул: «Садитесь, мамаша», но она не обратила на это внимание. Лишь почувствовав похлопывание по плечу, она обернулась и инстинктивно шарахнулась в сторону. Уступавший ей место солдатик обиделся: «Что это вы меня, мамаша, так испугались? Я, чай, не крокодил». Сидевшая напротив дама с крашеными губами снисходительно заметила:

– На крокодила вы, товарищ, не похожи, но «мамашами» женщин надо с разбором называть. Откуда вам знать, может, гражданочка себя до сих пор в молоденьких числит?

Люди заулыбались, им и невдомек было, что этой седой испуганной женщине любой человек в военной форме все еще казался конвоиром.

Опомнившись, Ольга Петровна присела и еле слышно выдавила: «Спасибо». На конечной она хотела, как объяснял Василий, свернуть вправо на улицу Кирова, но, заметив на противоположной стороне трамвайного круга красивые чугунные ворота с тянущимся от них в обе стороны деревянным забором, остановилась. Сквозь ажурное литье проглядывали засвеченные солнцем контуры деревьев и фасад трехэтажного дома с колоннами, у крыльца которого стоял бежевый фургон с крестом и ежился на ветру человек в белом халате с наброшенной поверху телогрейкой. Ворота были на замке, белой краской на заборе было выведено ВХОД, стрелка указывала куда-то вдоль протоптанной среди сугробов тропинки, по которой семенили с авоськами сошедшие с трамвая пассажиры.

Это была больница, в которой Ольга Петровна когда-то работала! Душа ее рванулась навстречу, но, сделав по направлению к воротам несколько шагов, она повернула обратно. Прежде чем идти в больницу, нужно очистить от грязи купленное на кустанайской толкучке пальто, высушить боты, доставшиеся в наследство от соседки, двух месяцев не дожившей до указа о реабилитации. Там, откуда она возвращалась, эти вещи казались вполне приличными, но, представив себе брезгливость на лице начальницы отдела кадров, Ольга Петровна решила не рисковать. Радость от того, что два самых дорогих ей на свете здания сохранились и словно ждали ее возвращения, согрела душу. Впервые мечта о встрече с кем-то из бывших сослуживцев показалась не такой уж неосуществимой. Кроме того, добрым знаком было то, что улица, где ей, возможно, предстояло жить, находилась вблизи от больницы, где в самых смелых мечтах она еще надеялась поработать.