Мой папа – Штирлиц (сборник)

– С территории Украины разрешается вывозить только одну тысячу. Излишек мы вынуждены будем конфисковать.

В ответ раздалось:

– Почему-то я очень сильно в этом сомневаюсь.

В ходе этого диалога я уже представляла себе, как таможенники отбирают у бедняги все деньги, а самого ссаживают с поезда за оказание сопротивления в нетрезвом виде. Кроме того, рано или поздно мой американский паспорт должен засветиться, и тогда автоматически кара за Славину наглость постигнет меня. С какой стати у простого украинского гражданина оказалось в наличии столько иностранных денег, а у сидящей напротив американки ни цента не наскреблось. Не иначе как, преследуя преступные цели, она попросила попутчика помочь нелегально вывезти валюту из Украины. Далее я представляла себе, как меня везут в тюрьму, допрашивают, шьют дело. «Черт бы побрал мою покладистость, Витька с его новоукраинскими замашками, Славу с его пьяным куражом и неизвестно откуда взявшимися деньгами. Откуда, кстати, они могли взяться у выпускника педагогического института?»

– Для составления акта об изъятии излишков валюты прошу предъявить документы.

«Вот и началось», – подумала я, но в этот момент, заговорщически мне подмигнув, Слава достал из кармана рубашки какую-то бумажку, и первый раз в жизни я стала свидетелем того, как живые, плотные, в высшей степени материальные существа исчезают в одно мгновение.

– Простите, пожалуйста, – едва успели пискнуть они, прежде чем дематериализовались в душном коридорном пространстве.

Произошедшее казалось невероятным. Неужели вся эта сцена мне только что приснилась?

Слава упивался произведенным эффектом.

– Здорово я их?

– Не то слово. Вы что, волшебник?

– Не, – скромно пояснил он, – я заместитель начальника таможенной службы. Они мое удостоверение увидели и смекнули, что меня лучше не сердить. На-ка мою визитную карточку, мало ли что может случиться. Позвонишь, если что.

Я приняла визитку, чувствуя себя не только униженной, но и оскорбленной. Передо мной сидел не голубоглазый ковбой с пшеничными прядями и белозубой улыбкой, а офицер жадной, растленной жовто-блакитной таможни. Никогда, ни под каким видом, ни за что на свете я не буду общаться с таможенным чиновником ни одного государства в мире, поэтому, фальшиво улыбнувшись, я сказала, что ложусь спать, и произнесла эту фразу таким скучным голосом, что тщеславное самодовольство, которым до той минуты светилось Славино лицо, как ветром сдуло.

– Ну спокойной ночи, – буркнул он и удалился.

«Вот и ладушки, – обрадовалась я. – Скорее бы уж приехать и выбраться из этого пропитанного алкогольными миазмами купе на свободу с чистой совестью». За окном стемнело, я погасила свет и мысленно стала уплывать в лучезарные дали, уготованные праведницам, как дверь вновь отворилась и в светлом проеме в очередной раз возник покачивающийся силуэт с победно зажатой в руке бутылкой.

– Подъем!

Щелкнул выключатель. Я увидела пьяное чудовище с бессмысленной, но упрямой улыбкой на малиновой с прозеленью физиономии. Как ни мало оно напоминало Славу, все же это был именно он. Минувшие полчаса он провел не без пользы. Я отвернулась к стене, но он присел на край моей постели.

– Не спи, замерзнешь.

В страхе и отвращении я вскочила, выбежала в коридор и остаток ночи провела в обществе проводниц Танечки и Валечки. Они были похожи, как родные сестры, обеим за пятьдесят, низенькие, квадратные, с золотыми зубами и ямочками на пухлых щеках. Собственно, разница между ними была только одна – Танечка любила яблоки и приценивалась к ним на всех остановках, причем тот факт, что коробки с ними уже занимали половину служебного купе, ее не смущал, а Валечка яблок терпеть не могла, говорила, «шо ее от них пучить». Проводницы угощали меня чаем, рассказывали о доме, тяготах дорожной службы, сочувствовали тому, что мне так не повезло с попутчиком, но, когда я попросила перевести меня в другое купе, извинились: «Мы б с дорогой душой. Шо ж мы, не понимаем, шо вин вже третью поллитру допивает? Был бы простой, мы б тя давно куда-нибудь пристроили, а вин жеж большой начальник на дороге, кличка у него СВ, ездит взад-вперед – таможню тормошит и нас заодно. Евойного полслова хватит, шоб нас с работы выгнали. А нам до пенсии два года, да и проживешь ли теперь на пенсию-то. Вот и крутимся на старости лет, як те белочки».

На станциях мы выходили посудачить с завсегдатаями перрона. Стояла глубокая ночь, но он жил своей жизнью. В черных кожаных куртках к вагону подходили лица кавказской национальности и передавали проводницам ящики с фруктами, неказистые среднерусские мужички подтаскивали сумищи с водкой и пивом, бледные подростки настойчиво предлагали купить у них «Мальборо» местного производства. На одной из станций беленькая шелудивая собачка стала крутиться у моих ног, говорящим взглядом пытаясь выклянчить себе что-нибудь на ужин.

– Откуда ты, несчаска? – спросила я, а проводницы хором объяснили.

– Местная она, второй год нас встречает. Подкармливаем ее. Только нет у нас сегодня ничего, все в Белгороде выгребли. Оль, может у тебя есть шо съестное? Брось ей корочку.

Мне неудобно было признаться, что я боюсь возвращаться в купе, но проводницы и так поняли.

– Твой-то небось уж третий сон видит, войди, не бойся.

«Мой», не раздевшись, храпел поверх одеяла. Лицо его выражало муку грешника в аду. Я взяла со стола недоеденную куриную ногу и понесла на перрон. Но стоило мне ее швырнуть, как откуда ни возмись вышмыгнула старушка и с завидной ловкостью прямо из-под носа у собачки стянула ее. Та с лаем кинулась отнимать. Старушка замахнулась на нее палкой. Кто из них в результате кого покусал, я не поняла. Плакали и жаловались обе.

Я сгребла со стола все съестное и разделила между ними. Поезд тронулся, обе некоторое время бежали за вагоном. Господи, как же все это грустно.

Светало, когда я вновь тихонечко вошла в купе, прилегла и сразу же уснула. Проснулась от того, что кто-то с размаху сел мне на ноги. В сером предутреннем свете, сидя на моих ногах, СВ блевал на пол. Видимо, во сне ему стало дурно, он хотел выйти в туалет, но не удержался. Стоит ли говорить, что остаток пути я провела в тамбуре.

За несколько минут до приезда на Курский вокзал я в последний раз решилась зайти в купе. Вместо вчерашнего Славы на соседском месте раскорячился огромный паук. Следы его ночных бесчинств проводницы уже прибрали, но запах стоял чудовищный. Я принялась доставать чемоданы, но паук прохрипел:

– Оставь, я сам вынесу.

Я поспешно удалилась. В Москве меня должен был встретить друг. «В случае чего, – подумала я, – как-нибудь вдвоем отобьемся».

Как мне не терпелось, спрыгнув на перрон, увидеть бородатую Ленькину физиономию, припасть к его теплому пузу и забыть о впечатлениях минувшей ночи, но когда поезд остановился и самой первой я сошла в негустую кучку встречающих, Леньки среди них не оказалось. Из дверей на перрон потекли струйки пассажиров. Приезжие целовались со встречающими, мамаши хрипло кричали на хнычущих детишек, мужики в трениках тащили враскоряку тюки и коробки. То и дело мне кричали: «Посторонись!», наезжали тележками, приставали с вопросами. Ленька не появлялся. Я готова была разрыдаться.

СВ тоже задерживался, и я всерьез забеспокоилась о судьбе моих чемоданов. А вдруг он в отместку за вчерашнее продаст их какому-нибудь барыге? Когда СВ наконец вышел, на паука он уже похож не был, зато сильно смахивал на утопленника. Проводницы подали ему мои чемоданы. Он подвез их ко мне.

– Ну шо, обманул тя ухажер, не встретил? – позлорадствовал он.

– Ничего, придет, никуда не денется.

– Любовник?

– Друг юности.

– Значит, бывший любовник, – уверенно резюмировал СВ. – У таких, как ты, других не бывает.

Спорить и оправдываться я не стала.

– Спасибо, – сказала я, приняв чемоданы. – Берегите себя.

– За нас не беспокойтесь, – ответил он и, помедлив, спросил. – Ждать будешь или до такси проводить?