Лысая (СИ)

Слишком много.

Не дожидаясь, пока она к ним подойдёт, парни подошли к Лысой, по-прежнему не двигающейся с места. Впереди себя они пропустили Наташу — та подошла вплотную и сильно толкнула Пашку обеими руками. Та подалась назад и наткнулась на стену: она успела отойти от прохода, и сейчас жалела об этом, потому что её окружили со всех сторон.

— Ну чё, Лысая, — сказала Наташа с угрожающим спокойствием, — допрыгалась, уёба?

Пашка перевела глаза с неё на Простыня, не смея просить о помощи. Что он делает в этих рядах? Как тут оказался? Лысая не могла, не хотела верить в его предательство. Но Саня Простынёв смотрел на неё совершенно незнакомым взглядом — будто и не знал её.

— Чё народ-то собрала? — спросила Пашка дрогнувшим голосом, стараясь держаться спокойно. — Хуле припёрлись, сволочи?

Как-то незаметно размахнувшись, Наташа ударила её в живот с такой силой, что Лысую согнуло пополам. Сквозь звон в ушах донёсся громкий гогот.

— Чё, обосралась? — крикнул Патрушев ей прямо в ухо. — Обосралась, Лысая?!

Пашка кое-как смогла устоять на ногах, упёршись спиной в стену. Вместе с болью её душило осознание того, что сейчас она совершенно бессильна, и ничего не сможет сделать. И страх. Страх боли и побоев, казалось бы, давным-давно её покинувший, атаковал её со страшной силой. Лысая не могла ни о чём думать. Она беспомощно двинулась вперёд, надеясь, что, поиздевавшись, они отстанут — но её, конечно, не выпустили.

— Куда пошла, э? Мы не закончили ещё.

— Пошла нахуй.

За это Пашке ещё раз прилетело по лицу кулаком. Она отшатнулась в сторону, туда, где стояли люди — её оттолкнули, как тряпичную куклу. Что-то горячее стекло вниз по лицу, и она догадывалась, что именно. Нос заложило.

Схватив Пашку за плечо, Наташа резким жестом швырнула её к стене и припечатала так, что дыхание перехватило. Лысая тщетно пыталась дышать, открывая и закрывая рот. Всё вокруг плыло в мерцающем тумане, а откуда-то из-за стен приглушённо доносилась усиленная динамиками песня — какая же именно это была? Вроде бы «Мой плинтус», мотив похож…

— Короче, — сказала Наташа, поднимая рукой подбородок Лысой, — ты сейчас берёшь и извиняешься перед всеми здесь. Ты кланяешься. Ты говоришь, что ты крыса, и что была не права. Иначе мы тебя пиздим… Ещё сильнее, чем могли бы.

Пашка не могла опустить голову и смотрела на Наташу сверху вниз. Кровь из разбитого носа медленно стекала на губы, а с них — на пальцы Харли. Но та не обращала внимания.

Лысая открыла рот.

— Ты… Простынь, блядина… — прохрипела она бесцветным голосом.

— Я тебе, блядь, извиняться велела! — грозно приказала Наташа, и голос её приобрёл командирские нотки. Теперь понятно, подумала Лысая, как ей удаётся командовать. Такую деваху попробуй не послушаться…

«Что бы сказала Марья, если бы увидела…» — подумала Пашка, и от обиды на глаза навернулась подлая влага. Не смей, не смей о ней сейчас думать!!! Но Лысая думала. Представляла её лицо. Вспоминала её пальцы. Её голос. Её глаза. Да, наверняка, она разочаровалась бы. Но та Пашка, которую знала Марья, никогда бы не стала извиняться перед теми, кто загнал её в угол. Но уж тем более не стала бы сдаваться им на расправу…

— Считаю до трёх, шмара! Извиняйся! — крикнула Наташа, ещё раз врезав Пашке (уже было не так больно). — Раз!

Ослепи весь белый свет

Красным листопадом упади

Праздничным листом календаря

Устели мне путь

Помаши мне вслед…

По щеке Пашки скользнула слеза. Губы задрожали. Среди парней пробежал смешок, даже Наташа ухмыльнулась.

— Да ты не плачь, Лысая, ты чё, мы тебя не сильно отпиздим. Если не извинишься. Помнишь, как ты Лёхе руку сломала? Думаешь, приятно ему было? А как Вове скейтом въебала, где он, кстати?

Глубоко вобрав носом воздух, Пашка резко опустила подбородок, вцепившись в запачканные кровью пальцы зубами. Наташа машинально взвизгнула от боли, а Пашка, бросилась на неё, оттолкнула в сторону, каким-то невероятным кувырком растолкала столпившийся народ, попытавшийся её удержать, пнула шкафоподобного дылду по ноге, а вырвавшись — бросилась бежать по коридору.

— Лови её!!! — разлетелся ор под сводами ДК, и за Пашкой бросилась агрессивная толпа врагов.

Она сама не понимала не только того, куда бежит, но и как вообще может бегать после таких сильных ударов по животу. Тем не менее, она чувствовала, что бежать пока что может, и достаточно быстро. Вот только преследователи её не отставали: затопали по ступеням на тёмной лестнице — освещены были только первый и второй этажи, а остальные, где днём располагались клубы и кружки, сейчас пустовали. Забежав на третий этаж по деревянной винтовой лестнице, Пашка бросилась вдоль длинного балкона к противоположному выходу.

Лёгкие начали сдавать — недолго ей ещё осталось бегать. В голове всё бились тысячи вопросов, на которые Пашка не могла найти ответы: почему все они собрались здесь? Почему Простынь был с ними? Откуда они знали, что она тут будет? Видели ли, что она пришла не одна? И почему, чёрт возьми, ей в настолько дерьмовой ситуации снова вспомнилась Марья?!

Задыхающаяся Лысая свернула, заскользив на керамической плитке, кое-как устояла, бросилась бежать. Впереди виднелось окно, ведущее, судя по всему, на крышу, створка которого была предварительно подпёрта шваброй: видимо, кто-то оставил третий этаж проветриваться. Не обращая внимания, что снаружи хлещет по крыше дождь, Пашка неуклюже, но быстро завалилась животом на подоконник, подтянулась и выпрыгнула на ровную поверхность. Практически сразу же промокла до основания, обернулась — и её смеющиеся преследователи, гогоча, захлопнули за ней окно, повернув ручку вниз. Помахали руками — Лысая хмуро отсалютовала им средним пальцем и зашагала вперёд, чувствуя, как мелкие капли дождя смешиваются с кровью и слезами, превращая лицо в одну мокрую кашу.

Её заперли.

Внутри черепа бился пульсирующий отбойник, вызывая жжение на татуировке. Живот дико болел, да и нос находился не в лучшем состоянии. Впору бы рухнуть прямо тут, на мокрой крыше — но Пашка знала, что лучше найти какой-нибудь выход, да поскорее отсюда убраться. Иначе эти сволочи просто дождутся, пока дождь закончится, и снова попытаются её достать. И едва ли их кто-то отсюда выгонит… И куда вообще подевались все охранники ДК, которых в обычно было пруд пруди? Ушли послушать концерт или разом взяли отгул всем составом?

А выхода видно не было. Вернее, был только один — просто шагнуть с любого понравившегося края и полететь вперёд. И понадеяться на везение. Откуда-то снизу до сих пор раздавались звуки музыки, которую Пашка так хотела услышать. И на миг появившееся счастье у неё тут же отобрали и втоптали в грязь.

Боль, обида, отчаяние и ненависть к себе сделали своё дело: рухнув на колени, Пашка Романова заревела громко и яростно, так, что, наверное, даже внизу было слышно. Она не помнила за собой, когда ещё осмысленно издавала такие громкие звуки. Пашка царапала лицо, колотила по крыше кулаками и выла, выла, выла, как никогда раньше.

Пропади вы все пропадом! Те, кто винят её в том, что она просто защищалась! Те, кто могут ей что-то сказать, только если уверены, что она не врежет по лицу! Те, кто пользуются её доверием, её дружбой — и втаптывают всё это в грязь! Пошли вы все туда, куда солнце не светит!

…Выплакавшись, Лысая поднялась на дрожащие ноги.

Вечно лить слёзы бесполезно, нужно что-то делать. А если она ещё хочет в будущем задать каждому из тех уёбков жару — ей нужно сейчас, как минимум, свалить с крыши.

Дождь всё не прекращался. Тело до сих пор болело. Но теперь стало немного легче — хотя бы голова прояснилась от всего, что навалилось на неё за считанные минуты.

В голове царила летальная пустота.

Пашка сделала шаг, ещё один, за ним ещё один. Край крыши приближался. Наконец, Лысая встала возле узкого жестяного козырька. Внизу был внутренний двор — никаких газонов, сплошной асфальт. Хотя вон, немного поодаль мусорные мешки — могут немного смягчить падение. Или может быть…