Лысая (СИ)

«Куда я точно не хочу – так это в нашу шарагу» – говорила она всё время, однако не могла ответить на вопрос, куда же она тогда хочет. В конце десятого класса она думала, что ей всё равно, однако чем ближе был конец школы, тем чётче Лысая осознавала, что вуз – всё же дело серьёзное. И выбирать нужно соответственно.

А теперь ещё и вздумал назревать ребёнок Кира.

Когда Пашке в голову в первый раз пришла такая формулировка, её отчего-то неприятно пробрало.

Поёжившись, Лысая старалась делать вид, что ничего не случилось, но теперь, когда она с утра шла домой после ночёвки с Лизой, в голове у неё то и дело всплывало: «ребёнок Кира, ребёнок Кира, ребёнок Кира…»

«Правильно ли я поступаю? Может быть, стоило рассказать Лизке, от кого она на самом деле забеременела…» – подумала Пашка, и сердце болезненно сжалось. Ей самой себе страшно было признаться в том, что произошло той ночью на вписке – не говоря уж о том, чтобы рассказать об этом Лизе. А если она, узнав правду, и вовсе передумает делать аборт? Что будет тогда?

Над Рудным медленно всходило позднее осеннее солнце. В воздухе стояла дымная городская прохлада, а дома и деревья медленно окрашивались в жёлто-оранжевые блики утра. То и дело повсюду блестели стёкла, людей было не очень много, а в наушниках играла «Young and rage» и, шагая к дому по пустынным улицам, Пашка Романова решила для себя: она обязательно прорвётся. Да, сейчас многие из её проблем кажутся нерешаемыми. Но чем ломать голову и рыдать навзрыд над каждой из них – лучше просто дать пинка собственному здравомыслию, когда (не вокруг, но хотя бы на душе!) всё становится, в общем-то, хорошо.

Вдохновившись этим, Пашка быстро набрала на телефоне короткое СМС и одним нажатием отправила его сквозь невидимые мобильные сети и барьеры в далёкий Петербург.

«Доброе утро! Здорово, что мы есть»

«Хоть и не всегда», – мысленно добавила она, как только сообщение улетело.

…Лысая не верила ни в Бога, ни в судьбу, ни в какое бы то ни было Провидение, но отправка сообщения будто бы активировала её рычаг неприятностей. Придя домой, она уснула – всё же ночное пробуждение плохо повлияло на её режим – а проснулась уже в двенадцать, когда нужно было выходить в школу. Нулевые уроки, чтоб их. Потирая глаза, Пашка переоделась в то, в чём ходила в школу, проверила телефон (никакого ответа не пришло) и отправилась в школу, на ходу потрепав спящего Ладана ногой по мохнатому животу.

Её не проснувшийся до конца рассудок с новой силой атаковали мысли обо всём, что происходит. Пашка отбивалась не очень усердно, переставляя ноги и прокладывая себе путь по тонкому слою снега, выпавшему, кажется, за то время, пока она спала. Из-за этого она и не заметила, в какой именно момент дорогу ей преградили двое парней. Один был бритым, широкоплечим и краснолицым, а второй – со впалыми щеками, покрытыми неаккуратной щетиной, в лыжной шапочке, постоянно приплясывал: мёрз, видимо.

- Девушка, мелочи не найдётся? – спросил краснолицый. Пропускать её они явно просто так не хотели. Пашка не помнила, были ли они тогда, на концерте, народу там было много, но что-то в их взглядах подсказало ей: были. И на душе стало мерзко. И под рукой-то ничего поувесистее нет.

Пашка сжала кулак и почувствовала боль в отросших ногтях – давно она их не стригла, впору было делать какой-нибудь дурацкий маникюр. «Сука, с такими и не врежешь им толком…».

- А то мы не против и поискать, если нет, – добавил второй парень, ухмыльнувшись жёлтыми зубами.

- Нету у меня мелочи, отвалите, – сказала Пашка негромко, сделав попытку обойти парочку.

Так ей и дали.

- Что с тобой?! – спросила перепуганная Полька.

Все с удивлением таращились на Лысую, у которой под глазом набухал синяк, а нос был в крови. Никто ничего не спрашивал, пока она переодевала обувь, а стоило выйти из раздевалки – и наткнулась на Полину, шедшую мимо.

- А, это… – Пашка махнула рукой. – Да я с лестницы упала. Пойду умоюсь…

Полька последовала за ней, и к расспросам приступила возле раковин в туалете.

- Паш, я знаю, что это не лестница. Ты опять дралась?

Ответом послужил плеск воды в раковине: Лысая, морщась от боли, смывала кровь из-под носа. Дополнительно было сломано ещё и два-три ногтя – где бы достать ножницы, чтобы их срезать? Настроение было хуже некуда. К сожалению, у Польки не очень получалось его поднять.

- Паша, расскажи.

- Что рассказывать-то? Какие-то долбаны приебались, – коротко ответила Лысая, умываясь.

- Ты не могла убежать от них?

- Нет, не могла.

- Они побили тебя?

- Не только они меня. Видела бы ты того парня, как говорится…

- Почему ты постоянно дерёшься? Ты ведь… – Полька на секунду замялась, но затем продолжила: – Ты ведь девушка…

- А кого это волнует?! – вспыхнула Пашка, треснув ладонью по раковине. – Их что ли? Мне что, ждать принца на белом коне? Хрен там, пока дождусь, меня трахнут в подворотне.

Полька смущённо замолчала.

Выключив кран, Пашка вытерла рукой лицо. Зачем-то потрепала себя по карманам джинсов, проверяя телефон, и нащупала что-то ещё. Кое-как выудила на свет чёрный перманентный маркер.

«И как он там оказался?..» – подумала она, сведя брови вместе.

- Поль… Постой на стрёме.

- Что ты собралась делать?

Подойдя к окну, Лысая с гулким шлепком сорвала колпачок с маркера и, загадочно улыбнувшись, вывела на стекле размашистую надпись:

«ПОШЛИ ВСЕ НАХУЙ»

Полька, послушно вставшая возле двери, ничего не сказала, лишь неодобрительно поморщилась. Широко ей улыбнувшись, Пашка спрятала маркер обратно в джинсы, закинула на плечо сумку и сказала:

- Пошли!

На выходе они встретили Рубенцова, кажется, шатающегося без дела. И если Пашка, полностью его проигнорировав, зашагала к лестничной площадке, расположенной в стороне от туалетов, то Полька не упустила случая поздороваться с ним.

Покосившись на её спутницу, Рубенцов понизил голос, спросив:

- Ты чего за ней ходишь? Помнишь, что я говорил тебе?

Поглядев на Пашку, уже далеко отошедшую и начавшую подниматься по лестнице, Полька сказала шёпотом:

- Она нормальная! С ней вполне можно хорошо говорить. Только ты нас здесь не видел, ладно?

- А что такое?

- Ничего. Просто нас здесь не было.

Школа №2 хоть и была единственной в районе, но помимо неё в городе было ещё три, плюс один лицей и один техникум – тот самый, что был расположен в Полтиннике. И на фоне остальных учебных заведений, вторая школа особо не выделялась, ибо была среднестатистической, не лучше и не хуже других. С ранних классов Пашку удивляло, почему в параллельных классах поднимался такой шум, стоило кому-то из учителей застукать ученика с сигаретой или выпивкой внутри школы, кому-нибудь взорвать петарду в коридоре, или что-нибудь ещё. Всему классу, в котором состоял провинившийся, тут же делался выговор (из-за которого урок обычно пропадал), сопровождающийся водопадами нотаций и нравоучений, от которых Пашку всегда клонило в сон. Бобых особо любила приправлять и так тошнотворные проповеди рассказами о том, как всё было хорошо, весело и красочно в Советском Союзе, когда она была старостой класса.

Так что теперь Лысая была уверена: как только надпись заметит кто-нибудь из учителей, точно начнутся всякого рода репрессии – отличный повод сбежать с последних уроков (сдвоенная алгебра, полтора часа с Истоминым) и ничего толком не пропустить. Граффити и матерные надписи в их школе были чем-то абсолютно незаконным и сурово караемым. Конечно, если удавалось найти виновника.

Полька бросилась догонять подругу, когда на середине лестницы, будто среагировав на определённую ступеньку, завибрировал в кармане джинсов телефон. Остановившись, Полька выудила его на свет, прочитала сообщение.

В голову пришла идея.

Догнав Пашку уже на самом верху, она спросила, как бы невзначай:

- А ты была когда-нибудь в анти-кафе?

3.

- Алло, Анют? Солнце, слушай, меня тут на работе вызывают вечерней сменой, я отоспаться хочу. Можешь, пожалуйста, отметить, что была на паре? Да… Да, хорошо. Конечно. Спасибо большое, Анюта! Я твоя должница.