Лысая (СИ)

Однако сейчас, избитая, обессиленная и уставшая, она не могла злиться.

— Просто отвали от меня и дай жить спокойно, — произнесла она негромко.

Истомин ухмыльнулся, поворачивая руль. Машина завернула к проезду на Рудный.

— Как будто я тебе спокойно жить мешаю. Совесть имей: ты сама себе и мешаешь. Какой у тебя адрес-то? Скажи уже, а то так и будем колесить. А бензин нынче дорожает.

 — Пушкина 23, второй подъезд.

— Понял, но тебе придётся подсказать, я плохо в улицах ориентируюсь…

Когда они наконец доехали, Пашка почувствовала, что ей немного легче. Синяки до сих пор болели, но теперь голова не так сильно шла кругом, да и ноги не подкашивались. Хлопнув дверью, она — тоже не попрощавшись, как и Лизок, — поковыляла к подъезду. Зачем-то остановилась и посмотрела вверх, сама не знала, зачем.

Дождь, наконец, кончился. Было тихо, и небо начало сыпать на промокшую землю тёплым, медленным, невесомым снегом. Пашка завороженно выпустила изо рта облачко пара.

Она не заметила, как Истомин подошёл сзади и обнял её за плечи. Сперва Лысая, конечно же, разозлилась, но это была всего секунда — а затем, тяжело вздохнув, произнесла:

— Спасибо.

====== 10. Новая жизнь ======

1.

- «Спасибо»? Ты что, с ума сошла, Лысая? – ехидно процедил Истомин. – Да я ж тебя терпеть не могу. Ты всерьёз подумала, что мы можем быть друзьями? Тогда ты ещё глупее, чем я думал...

Пашкино лицо снова покрылось горячей влагой, струящейся ручьями против её воли. Держа её за плечи крепкими пальцами, Истомин продолжал что-то говорить, унижая её, но Лысая больше не чувствовала никакой злобы, только неудержимую печаль…

Всё вокруг помутнело.

…Пашка проснулась в своей кровати, чувствуя на горле остатки только что слетевшего сонного вскрика. За стеной заворочались родители, где-то в коридоре заскрёбся встревоженный Ладан. Быстро спрятавшись под одеяло, Лысая зарылась с головой, зажмурив глаза. «Не было такого, не было, не было, не было, не было…»

Такого действительно не было: Истомин в тот раз вообще ничего ей не говорил. Сказав «спасибо», Пашка простояла какое-то время с его руками на плечах, затем бессильно освободилась и пошла домой. Возле двери подъезда обернулась – он по-прежнему стоял на том же месте, не двинувшись.

И улыбнулась.

Одними губами, беззлобно – она очень редко улыбалась так, однако в этот раз улыбка прорезалась сама, будто открывшаяся рана. Быстро подавив её, Лысая отвернулась и скрылась за дверью подъезда.

Так и закончился этот долгий-долгий вечер.

Подобный этому сон приходил к Пашке в разных вариациях, начиная с тех, где Истомин избивал её до полусмерти, заканчивая чуть ли не постельными сценами – и с того, и с другого Пашка просыпалась вспотевшей от ужаса. Её воображение порой её саму поражало.

Теперь не спалось: Лысой не хотелось снова переживать тот вечер.

Не хотелось снова смотреть в глаза Истомину после того, как она добровольно подняла перед ним белый флаг, сказав: «я сдаюсь, я не хочу больше враждовать с тобой». Сколько бы Лысая ни убеждала себя, что он подлец – но только благодаря ему её не избили и не унизили ещё больше. Наверняка, стоило немалых усилий узнать, когда концерт, в точности всё подслушать, выбрать время, приехать и ждать… Почему, спрашивается, он не мог зайти внутрь? Что, если бы Пашка не выбежала на крышу?

…Удивительно, но в школе на следующий день после концерта «Глубже» было всё тихо. Истомин позаботился, чтобы всем, кто из старшеклассников был причастен к заговору против Лысой, влепили крепкий такой нагоняй. Патрушева в школе вообще не было видно. Как бы то ни было, Пашка старалась там не сильно задерживаться, и теперь бывала в школе ещё реже, чем раньше, и уходила оттуда ещё быстрее. И Полтинник старалась обходить за тридевять земель. Это не лишило её порции недобрых взглядов в школе, но поодиночке её трогать не рисковали. Более того, пришлось меньше видеться с Полькой и Илюшкой, чтобы не навлечь на них бед.

Увидев на следующий день после концерта Пашку в синяках, Полька отчаянно разревелась. Сначала Лысой подумалось, что она просто очень впечатлительная, однако Полька объяснила, что тоже знала про заговор, но не знала точно, да и на концерт пошла, чтобы, в случае чего, уберечь от беды… но не смогла.

Поняв, что после такого сна быстро заснуть не получится, Пашка вслепую дотянулась рукой до лежащих на полу наушников. Нацепила их на голову, легла на спину, поплотнее устроив подушку, уткнула подбородок в ключицы и начала листать плейлист.

Ты скажешь «Нет!»,

Станешь ближе мне и родней.

Я живу лишь мечтою о том,

Что станет сон тем самым днём.

Я живу мечтой о том, что

Станешь ты тем самым днём.

Пашка почти уснула, потому что обладала уникальным даром засыпать под любую музыку, когда телефон неожиданно разразился вибрацией – в два-то часа ночи! Звонила Лизок.

В голове пронеслась череда предположений, что могло быть причиной такого позднего звонка: ограбление? нападение маньяка? пожар? ей негде переночевать? Взяв трубку, Лысая выслушала стандартные несколько секунд тишины, но вместо приветствия донёсся тихий всхлип.

- Паш, привет.

«Либо грустит опять из-за Кира, либо какой-нибудь грустный фильм посмотрела» – подумала Пашка почти что рефлекторно.

- Здоров, Лизок… Ты что, опять плачешь?

Та ещё раз всхлипнула, и Пашка начала подозревать неладное.

- Лиз. Что случилось? Давай говори.

- Паш, я… – Лизок говорила еле слышным шёпотом, и последнее слово выдавила из себя с ощутимым усилием, – я беременна…

Она не выдержала и заплакала вслух, но в этот момент телефон уже выпал из застывшей Пашкиной руки. Та невидящим взглядом смотрела перед собой, вспоминая всё, что произошло той ночью.

Может быть, какая-то ошибка. Такого быть просто не может.

- Лиз, ты уверена? Скажи, ты…

- Да. Три раза проверила. Все тесты положительные, – шептала Лизок, давясь слезами. У Пашки пробежал по спине ледяной мороз.

- Ты сказала кому-нибудь?

- Н-нет… Паша, мне страшно…

- Успокойся, ладно?! Не волнуйся, только не волнуйся. Я скоро прибегу, откроешь дверь по-тихому. Родителей не буди. Обещаю, Лиз, всё будет хорошо, ладно? Только не реви.

Пашка одевалась стремительно и молча: натянула тёплые штаны, толстовку, долго проискала в бардаке носки, захватила наушники – без них никуда! – и тихой поступью вышла в коридор.

Слова Лизки не выходили у неё из головы. Беременность! В шестнадцать! От умершего Кира! Учитывая то, что Лизок и не знает, и не помнит, что тогда произошло, – и представить страшно, в каком она сейчас диком ужасе. Сколько времени прошло, прежде чем она отважилась сказать хоть кому-нибудь? Лысая корила себя за невнимательность: тот давний случай совершенно вылетел у неё из головы, а сама она подметила, что Лизок в последнее время слегка поправилась, но не придала этому значения…

Уже на улице Пашка поняла, что и ей тоже страшно. Не за себя – за Лизу.

Ночной город был тих и безмолвен. Недавно выпавший снег занёс дороги и тротуары белой пеленой, на которых через несколько часов появятся первые следы – ранние пташки выйдут на работу. Заведутся моторы автобусов, включатся лампочки в салонах трамваев, заиграет утреннее радио. Все будут куда-то идти и что-то делать, и никому не будет дела до того, как страшно в этот момент Лизе Савичевой, глупой девочке, которой не посчастливилось забеременеть от парня, в которого она была влюблена.

В нужные моменты всеведущий рандом умел подставлять нужные треки. В такт Пашкиному шагу заиграла «Mountains» – торопливая, негромкая и тревожная. Заставляющая спешить, иначе случится беда.

Пашка верила, что спешит не просто так.

Когда она пришла, Лизок уже перестала плакать. Одетая в белый махровый халат до пола, она молча поздоровалась, показала пальцами знак «тихо!» и проводила Пашку к себе в комнату. Свет там включать не стала – его было достаточно от гудящего компьютера.