Игра по-крупному

Игорь пересыпал ей свои грибы, чмокнул в щеку и опустился на покатый склон канавы -- дальше дорога выходила на проселок, и сквозь листву осинника были видны крайние дома деревни с солнечными отблесками в окнах. Доносились голоса ребятишек, гоняющих за околицей мяч, велосипедные звонки, мычала корова.

Он видел из-за кустов, как Инга шла по бугристой дороге к деревне, привязанная к своей длинной ломкой тени, -- и видел, как она помахала рукой мужчине, который поднялся из травы возле заброшенного колодца и стоял теперь, приложив ко лбу козырек ладони. Мужчина сложил на груди руки и, покачивая плечами, вышел на середину дороги. Инга пошла медленнее. Муж!..

Фирсов лежал на краю канавы и чувствовал, как по растопыренным пальцам ползают муравьи. Вот она подошла, стала что-то говорить ему, показала корзинку.... Муравьи уже разгуливали по запястьям. Мужчина смотрел на нее окаменело. Мелькнула рука, Инга отшатнулась, упала корзинка... Еще взмах -- Игорю_показалось, что он слышит размашистый шлепок ладони по лицу и злой голос мужчины, -- голова Инги дернулась вбок, она словно оборачивалась, чтобы крикнуть его на помощь, и Игорь взвился из канавы. Он бежал через скошенное поле, высоко выбрасывая колени, как не бегал давно, и сшиб мужчину первым же толчком, сзади, когда тот уже занес ногу, чтобы пнуть сжавшуюся на земле Ингу, -- и, не удержавшись, упал сам. Они вскочили на ноги одновременно, и мужчина со злым недоумением оглядел Игоря: "А-а, понятно... Ну, держись, сука! Щас я вам покажу... грибочки!" Игорь отпрыгнул назад, и рифленая подошва кеды не дотянулась до его груди самую малость. "Щас я вам..." Мужчина прыгнул вновь, делая в воздухе "ножницы" и метя ногой в пах, -- Игорь закрылся левым бедром, устоял и ответил правым прямым: удар кулака пришелся чуть ниже уха. Мужчина взмахнул руками, словно споткнулся, и рухнул на дорогу. Игорь подождал, пока он поднимется и, быстро скосив глаза на зашевелившуюся Ингу, спросил с угрозой: "Успокоился?"

-- Я тебя убью, суку! -- мужчина, пошатываясь и тяжело дыша, двинулся на Игоря. -- Обоих убью!..

Игорь пружинисто качнулся на носках и встал в стойку.

От домов к ним бежали детишки. Весело вызванивал на ухабах дороги велосипедный звонок. Тявкала собачонка.

-- Убью!.. -- Мужчина озирался, подыскивая что-нибудь в руки.

-- Дяденьки, дяденьки, там участковый идет! Забеpeт, дяденьки! -- запыхавшиеся пацаны с тревожным любопытством смотрели на взрослых.

По пригорку пылил мотоцикл с коляской. Рыжая собачонка облаивала Игоря. Мужчина бешено сплюнул, поддал ногой пустую корзинку и пошел к деревне. "Домой не приходи!" -- обернулся он к Инге. Игорь помогал ей подняться. У нее из губы сочилась кровь. Мужчина постоял, катая желваки и словно раздумывая, не вернуться ли ему, гневно махнул рукой: "Суки!" -- и решительно зашагал прочь.

"Что ты наделал... -- сказала Инга плачущим голосом. -- Кто тебя просил лезть в мои дела?.."

Участковый притормозил, сигналя разбегающимся ребятишкам, и проехал не останавливаясь.

Занавес.

Инга в тот же вечер уехала из колхоза, запретив Игорю провожать себя, и больше он ее не видел. Еще летом она уволилась из института, и по телефону, номер которого Игорю удалось раздобыть на ее кафедре, отвечал низкий мужской голос: "Алле! Алле! Нажмите кнопку! Вас не слышно!" Игорь не знал -- принадлежит ли голос ее мужу, и муж ли он ей теперь. А хоть бы и знал -- что скажешь? "Позовите Ингу"? А если они помирились? Игорь крутил диск и вешал трубку.

Дубина! Самая настоящая дубина...

Чего только не натворил -- по молодости, по глупости, по незнанию жизни... И не хотел делать людям плохого, а получалось. Словно черт ходил рядом и нашептывал: "Бери, парень! Ты молод, красив, силен. Кому, как не тебе, наслаждаться жизнью! Посмотри, как все хорошо складывается, -- тебя любят женщины, ты умеешь зарабатывать деньги, умеешь их тратить весело и легко, находчив, остроумен. Бери!"

Временами, устав от компаний, Игорь уезжал на залив и бродил в одиночку по берегу, размышляя о своей душе и прислушиваясь к ней. "В бога, что ли, начать верить? -- думал Фирсов, шагая по влажной гальке и вдыхая свежий запах моря. -- Нельзя же без идеала, без веры, на одних лишь мелких принципах, которые и принципами не назовешь, а так -- житейские правила. "Взял в долг -- перезайми, но отдай в срок", "Не плюй в колодец", "Не рой другому яму", "Не пей на работе"..."

Иногда он заходил в церковь, покупал, стесняясь, три свечки и ставил их: Христу, Божьей матери и приглянувшемуся ему святому. Стоял в уголочке, слушал пение хора, и что-то возвышенное и удивительно приятное пронзало его. Он не смог бы объяснить это словами. Сам факт, что он нашел время, переборол стеснение и зашел в церковь, стоит на виду у пожилых людей и признает свою зависимость от высших сил, которые знают его, Игоря Фирсова, от пяток до макушки, со всеми его сомнениями, колебаниями, светлыми порывами и необузданностью плоти, знают все его помыслы и дела, знают все добро и зло, содержащееся в нем, и верят, что добра в нем больше, верят, что он хороший в общем-то парень, но не всегда умеет совладать с собой, и корит себя после дурного поступка, и мучится, оставаясь один, и хочет жить ясно и просто, не делая никому плохого, но это ему не удается, -- сам факт, что кто-то думает о нем и понимает его, наполнял душу тихой радостью и покоем. Его немного пугали старушки -- все в черном, согбенные, неистово молившиеся на коленях и стукавшиеся лбами об пол, -- он словно заранее причислялся к их компании, но он старался не смотреть в их сторону и не замечать их взглядов. Не крещенный в детстве и выросший в семье, где о Боге и вере никогда не вспоминали, Игорь смущался перекреститься перед иконой или при входе в церковь и думал при этом, что Бог, если он есть, -- а он, пожалуй, есть -- поймет его затруднения и простит: суть не в том, чтобы стукаться лбом об пол, а в том, чтобы чувствовать Бога, верить в него...

Игорь шел вдоль берега, поглядывал на парящих вблизи чаек и думал о том, что не знает, как жить правильно, и никто из его знакомых не знает... И вспоминал, как доказывал недавно еще в меру пьяной компании, что все собравшиеся за столом -- простые советские идиоты, некоторые -- и он в их числе -- идиоты с высшим образованием. "Мы не знаем, зачем живем, и не знаем, как жить! -- горячился Игорь. -- И самое поразительное, что и знать не хотим! Есть выпивка -- и нет проблем! Мы не знаем истории, не знаем мировой культуры... ничего не знаем! Простые советские идиоты. Маяки пятилетки. Ударники коммунистического труда. Народные дружинники. Кто еще?.. Эти... -- он пощелкал пальцами. -- Авангард мирового пролетариата! Творцы светлого будущего!" Компания не хотела признавать своего идиотизма, и Игорь, устав приводить случайные примеры, махнул рукой: "Давайте лучше выпьем! За Маркса-Энгельса-Ленина, которые, как известно, учились только на пятерки с плюсом и обрекли нас на прекрасное будущее! За коммунизм к восьмидесятому году!" Милка, сидевшая напротив, поправила очки и сказала серьезно: "Осел, осознавший себя ослом, -- уже философ..." Игорь выпил, обошел стол и влепил Милке вкусный поцелуй в румяную щеку: "Умница! А я все время думал, за что я тебя люблю? Молодец!" -- "Игорек, а я думала, ты любишь меня за что-нибудь совсем другое", -- сказала ему вслед Милка и тоже выпила.

Весь вечер он танцевал только с ней, сидел на диване тесно, плел какую-то ерунду о роли прессы, Милка крутила головой, не соглашаясь, и компания с улыбками и перемигиваниями стала разбредаться. Господи, да Милка -- свой в доску парень, какие с ней могут быть амуры!

Когда они неожиданно остались вдвоем, Милка вытащила из-за шторы припрятанную бутылку венгерского рислинга и закрыла на защелку дверь. "Гулять так гулять! -- сказала она. -- Открывай!" -- "Подожди". -- Игорь понес на кухню грязные тарелки. Когда он вернулся, Милка в свете торшера лежала на диване и, запустив руки под юбку, стягивала с себя колготки.