Фотографирование осени

Наконец-то добралась до лаборатории. На рекламной

табличке перед входом было написано, что тут можно устано-

вить отцовство по ДНК. Отлично. Надо запомнить, интересно

же. Хорошо бы позвонить кому-нибудь и посоветовать, что у

нас есть такая лаборатория, но никому из моих знакомых это

не нужно. Ладно, как-нибудь потом, вдруг пригодится.

Содрали с меня больше тысячи за анализ. Теперь уж точ-

но надо сказать «прощай» Пскову, Пушкиногорью, Старой Рус-

се. Я думала туда поехать, если вдруг отпустят с работы. Ко-

нечно, эта тысяча меня бы не спасла, но всё ж таки. Может, где-

то бы ещё нашла, заняла бы, что ли. А теперь думаю, что беспо-

лезно даже занимать. Тысячу — как с куста, вот так вот. А ещё

на следующей неделе снова в больницу, там чего-нибудь вы-

пишут дорогого. Я не знаю, у меня на лице, что ли, написано,

что мне всегда выписывают только дорогие лекарства? Как-то

выписали дешёвые, я обрадовалась, так потом желудок болел.

Вот какие есть побочные эффекты на дешёвых лекарствах, так

они все у меня бывают. Слезоточивость, носотечение и так да-

лее. От дорогих такого почти нет. Все врачи на меня смотрят и

сразу выписывают дорогие. Так что — какое тут Пушкиного-

рье. Раз в жизни собралась куда-то в культурное место, так сра-

зу денег нет, почему так?

Потом я оказалась на окраине города, недалеко от желез-

ной дороги. У меня такая работа: то была дома, дома, потом —

раз! — уже в другом месте. Мне это, в общем, нравится, такая

непоседливость, раньше я думала, что не справлюсь, долго со-

мневалась, идти ли на такую работу. Нет, справляюсь. Моя ра-

бота проста, я смотрю на свет. То есть, просто смотреть, это ещё

ерунда. Мне надо фиксировать свет и тень, их отношения, игру,

противоборство и что там ещё бывает. Пусть, пусть они там что

хотят делают, камера всё отснимет, я отщёлкаю, отнесу, скину

в компьютер, отправлю по электронке — потом выйдет в газе-

те людям на радость, а может, не на радость, а мне дадут денег,

я их потрачу. Вот такая жизнь, раньше была другая, раньше

была спокойная, где начнёшь рабочий день, там он и закончит-

ся, без изменений всё, и завтра так же, и послезавтра. Ну, и в

жизни было тоже всё однообразно, один и тот же человек

встречал после работы, целовал в щёку, иногда дарил цветы.

Ну, вот что-то такое, говорить неохота, потому что всё закон-

чилось, я всё послала куда подальше, и его тоже. Уволилась с

той работы, перешла на эту. Мне кто-то сказал, будто у меня

необычный глаз, точнее если, то взгляд, я могу фотографиро-

вать. Почему нет, конечно, камера есть. Так всё и пошло. Утром

я встаю, звоню кому-нибудь, договариваюсь о встрече, еду фо-

тографировать. Или договариваюсь накануне, вот так всё и

происходит.

В этот раз я оказалась на краю города, всю дорогу читала

книжку про голод, про качели дыхания. Без книжки нельзя, я

часто езжу далеко, а заводить электронную — нет уж, только

живую. И так цифровая фотокамера, цифровой диктофон на

всякий случай, цифровой плеер, сотовый телефон. Должно же

быть что-то настоящее, вот как эта книга про лютый голод. Ес-

ли бы автор вдруг сам стал лютым голодом? Это же возможно,

я часто думаю, что наверняка смогла бы стать теми, кого фото-

графирую, всеми этими чиновниками, недовольными горожа-

нами, плохими дорогами, богатыми урожаями, интересными

людьми, актёрами на сцене, водителями автобусов, снеговика-

ми на железной дороге, деревьями.

Нужно было фотографировать одного парня без ног. Кор-

респондент спрашивала, а я щёлкала и слушала, что он гово-

рил. Ничего хорошего не говорил, рассказывал, как потерял

ноги, шёл ночной зимой по снегу, по улице, по самому снежно-

му нашему городу, никого не трогал, а к нему подошла компа-

ния, то да сё, избили, короче говоря, за пачку сигарет. Попроси-

ли закурить, он сказал, не курит, обманул, побили, сигареты

отобрали. Теперь говорит, лучше бы дал им сигарет, но мы же

взрослые люди, что вы, не помогло бы, конечно. Всё равно бы

избили. Его только утром нашли, и то не сразу подошли, дума-

ли, что алкаш какой лежит, хотя разницы же нет — алкаш, не

алкаш. В общем, ноги пришлось ампутировать. Одну ниже ко-

лена, а другую почти у стопы. Сначала не хотел жить, потом не

хотел садиться в инвалидную коляску, потом не хотел вставать

с неё. Теперь ходит на протезах, борется за права колясочни-

ков, ни один новый дом не начинают строить, пока он не под-

пишет проект — смотрит, чтобы был пандус, съезд, как там что

ещё называется. Улыбается позитивно. Я ушла, отщёлкала своё

и ушла, сказала, что ещё съёмки, на самом деле решила прогу-

ляться пешком, топала по весенней пыли, в двух метрах ехали

машины, автобусы. Дети махали руками — понятно, конец

учебного года, солнце лезет в глаза, вот они и прогуливают, ка-

таются на автобусах, признают за свою — рабочий день, а я

шляюсь не пойми где. Унылые поля, небо, за какой-то незнако-

мой остановкой целая гора песка, а из неё торчит указатель —

написано название слободы, сфотографировала, пошла дальше.

Кто-то строит дом, рядом срубленные деревья, берёзы не ща-

дят наравне с тополями. Вот вкратце описание той дороги, по

которой я шла. Да, ещё церковь вдали, и в эту неделю любому

можно забраться на колокольню и звонить, сколько влезет, но

я решила идти дальше и дальше, и, может быть, добраться се-

годня до реки, пока она полноводная и широкая, настоящая

красавица, без проплешин мелей, вода блестит. Потом мне

вдруг захотелось полежать или хотя бы посидеть на земле, но

так, чтобы никто не видел. Не потому что стесняюсь, а просто

чтобы не видели, да и всё. Как раз попалась тропинка, и я по-

шла по сухой траве, и вдруг увидела жёлтую мать-и-мачеху, со-

всем уже недалеко от железной дороги, села рядом и сказала:

«Привет». Потрогала цветок, но пальцы за зиму отвыкли от та-

кого, оперлась на руки и потрогала подбородком, щеками, гу-

бами. Это первый цветок, надо же было как-то его понять. С со-

бой у меня были сигареты, и я начала курить. Прошёл какой-то

серый поезд, я встала и помахала рукой пассажирам, пусть не

расслабляются, не думают, что едут по пустынным местам, что

их никто не видит, ещё как видит. Всегда так и надо смотреть

на поезда — вблизи, пристально. Потом снова села к цветку,

смотрела на него и ревела. Всё-таки здорово напугали меня эти

врачи, измурыжили, умеют же. Люся, Люся, а вот сходи ещё ту-

да, а вот сдай вот этот анализ ещё. Надо же, так ласково гово-

рили, а сколько мороки из-за этого всего. Некоторые люди бо-

леют всё время, и они уже привыкли ко всему. Мне повезло, я

почти никогда не болела, а тут вдруг вот они начали меня пу-

гать, говорить страшное. И сразу же подруги и другие добрые

люди в один голос — лечись, лечись. Как в фильме про короля-

заику, когда жена всё таскала его по врачам, лечила косноязы-

чие. Добрые люди, а я здорова. Зима закончилась, а мне всё не

выдохнуть морозный воздух. Из-за этого всего можно забыть

про свет, а как про него забывать — это моя работа. Если вдруг

перестанешь помнить о нём, будешь работать плохо. Мне пока

не делают замечаний, но смотрят не очень приветливо: я забы-

ваю улыбаться тем, кого фотографирую, от этого они плохо

слушаются, смотрят в объектив, выходят какими—то деревян-

ными, буратинными, глядя на их портреты так и думаешь, что

это они так натужно и громко объявляют остановки.