Ленинград, Тифлис

…Они встречались редко. Каждый раз звонок Ники раздавался именно тогда, когда он был нужнее всего. Вот и сейчас, Данилы нет, исчезли, словно растворились, друзья и знакомые. Вета одна, сидит у окна в пустой квартире, глядит на желтоватое ночное петроградское небо.

— Жду завтра на Мойке. В шесть.

Весь день Вета смотрит на часы, время тянется медленно. В полшестого она выбегает из библиотеки, на ходу надевает шубку, открывает тяжелую дверь. На Исаакиевской холодно, бьет в лицо колючий снег. Знакомая фигура на мосту. Вета замедляет шаг.

— Ника. Вы? Какая странная встреча…

Ника не отвечает, берет за руку, ведет к дому на набережной.

Они почти не разговаривают. Ника протягивает ей стакан с горячим пуншем. Вета пьет маленькими глотками обжигающую жидкость. По телу разливается тепло, сразу исчезают страх и неловкость. Она первой идет в спальню и стаскивает с себя платье. Ей нравится развязывать Никин галстук, расстегивать ему запонки, даже расшнуровывать ботинки. Они лежат неподвижно в огромной старинной кровати с балдахином. Она чувствует на себе Никины руки, его губы, прерывистое дыхание… Она никогда не испытывала с Никой болезненной страсти, которую неизменно вызывал у нее Данила. Любовь Ники спокойна и размеренна, как, кажется, все в его жизни.

Около полуночи Вета встает и идет в ванную. Когда она выходит, Ника уже одет и причесан. Протягивает ей рюмку шартреза. Вета целует Нику в щеку, натягивает шубку, быстро пробегает по лестнице мимо недремлющего швейцара. На набережной ее ждет такси.

Связь с Никой придала Вете устойчивость, заполнила пустоту. Весной, когда дни стали длиннее, а лед на Мойке потемнел и растрескался, они стали встречаться чаще. Вета несколько раз оставалась у Ники на ночь.

Однажды, после продолжительной близости, с Никой что-то случилось. Они лежали, прижавшись, отхлебывали по очереди густой портвейн из пузатой бутылки, и Ника рассказал Вете свою жизнь. Он говорил об отце, генеральном представителе «Сименс и Гальске» в Питере, про учение в Петершуле, развеселую жизнь в Германии и Италии. Он рассказал, как познакомился с Зыбовым, как они собирали деньги на Институт искусств… О последующих годах Ника говорил менее подробно. В 1918 году отец вернулся в Германию. А Ника остался здесь, в Питере, стал работать в германском посольстве. Потом в консульстве, когда посольство переехало в Москву. Теперь он — атташе по культуре…

— Но ты же русский, Ника…

— Такой же, как ты — армянка. Я — русский немец. Ни я, ни отец не отказались от немецкого подданства. Даже во время войны…

— Вас не арестовали, не интернировали…

— Нет. У отца всегда были связи…

Ника показывает Вете свою коллекцию. Портреты Шаляпина, Рахманинова, партитуры Глазунова, Скрябина… Все с посвящениями… «Дорогому Фредериксу»… «Несравненному Нике…» А в этом шкафу — все о балете. Туфелька Кшесинской. Туника Карсавиной. Фотографии всех прим Мариинки и Большого, и тоже с автографами. А здесь — эскизы декораций и костюмов. Серов, Бакст, Бенуа. А вот и недавние — узнаешь? Конечно, Вета узнает Данилины эскизы к «Пиковой даме»… Из папки выпадает конверт. Там — фотография Данилы, а с ним очень красивая женщина в костюме Баядерки.

— Кто это? — спрашивает Вета.

— Ты не знаешь? Это Асадова, восходящая звезда Большого.

Вета подносит фотографию к глазам. Она вспомнила. Об этой женщине говорили, что она — новая любовь Данилы.

— Это та самая?

Ника не отвечает. Прячет фотографию в конверт и закрывает шкаф.

Как-то раз Ника куда-то вышел, и Вета осталась одна в кабинете. Подошла к книжной полке, провела рукой по корешкам. Что-то щелкнуло, полка разъехалась и за ней обнаружилась пустота. Вета протянула руку и вытащила пачку фотографий. На них были военные корабли, подводные лодки и улыбающиеся моряки. Вета обернулась. Перед ней стоял Ника с тонкой сигарой в руке. Он взял у нее фотографии.

— Мое хобби — морской флот. Кроме моего отца и меня, все у нас в роду были моряки.

— А у нас все — сухопутные… Разве что Марк, — сказала Вета и осеклась…

— Я знаю, — сказал Ника, спокойно пересчитал фотографии, положил их в сейф и нажал на невидимую кнопку. Полка задвинулась.

— Марк работает у Кребса.

— Откуда ты знаешь? — спросила Вета.

— Барон Кребс — мой двоюродный брат.

Фотографии с кораблями не давали Вете покоя. Однажды, после близости, она отодвинулась от Ники и посмотрела ему в глаза.

— Скажи, Ника, ты — шпион?

Ника ответил очень спокойно:

— Нет, Вета, нет.

— Так кто же ты?

— Я просто очень люблю родину…

— Какую, Ника?

— У нас одна родина, Вета…

Однажды Ника сказал:

— Я знаю, у тебя скоро день рождения… Я хочу, чтобы ты сама выбрала себе подарок…

Они поехали в Торгсин, в Гостиный двор. В таких магазинах Вета раньше не бывала, хотя много о них слышала. Запах дорогих духов и сигарного дыма. Приглушенная иностранная речь. Улыбающиеся продавцы.

— Чего желает сударыня?..

Ника знает продавцов по имени.

— Что нового из парфюмерии, Степан Степаныч?

— Извольте взглянуть… Набор Коти… Только что доставили…

Вета сжимает в руках дорогой флакон. Подносит к лицу…

— Тебе нравится?

Вета молчит. Закрывает глаза… Степан Степаныч укладывает набор в фирменный пакет, перевязывает розовой ленточкой.

— Заходите еще, мадам…

В машине Ника протягивает Вете маленькую коробочку.

— А это — мой выбор…

Вета открывает коробочку. Там — бриллиантовое колечко в золотой оправе.

Вета мурлыкает.

— Ник, ты сошел с ума…

Их роман продолжался уже год. Все это время Вета упорно и безуспешно пыталась достать денег на кооперативную квартиру. Об этом кооперативе ей впервые сказал Данила, когда у них были еще хорошие отношения. Собственно, разрыва у них не было и сейчас. Просто виделись они редко и мало общались. Кооператив работников искусств запланировал строить дом на Каменноостровском, рядом с кинофабрикой, там, где до войны был ресторан «Аквариум». Два года назад, когда Вете дали аванс за книгу, они сделали первый взнос. Теперь подошло время вносить основной пай. Издание книги задерживалось, и на гонорар рассчитывать не приходилось. Данила отмалчивался. Он аккуратно платил за квартиру на Зверинской, и время от времени присылал Вете на жизнь. Вета несколько раз заводила с ним разговор о кооперативе. Он отвечал неопределенно.

— Вот поставят «Баядерку»… вот поставят «Леди Макбет»…

А денег все не было. И Вета решилась.

Было воскресенье и они встретились с Никой раньше обычного. После обычной рюмки шартреза Вета перешла к делу.

— Ника, мне нужны деньги. Много денег.

Ника открыл бумажник.

— Сколько?

— Подожди, Ника, не торопись. Посмотри сперва на это.

Она протянула Нике маленький голубой конверт.

Ника надел пенсне и открыл конверт. Достал десятирублевую банкноту и карточку.

— Что это, Вета?

— Это счет на предъявителя. В цюрихский банк.

— На какую сумму?

— Что-то около миллиона. Золотом.

— В каком году?

— В 1907-м.

Ника встал из-за стола, прошелся по кабинету. Подошел к окну, достал сигару, закурил.

— Ты представляешь, сколько это сейчас?

— Нет, Ника, не представляю.

— А я тебе скажу… — Ника достал конторские счеты и постучал костяшками: — На сегодняшний день это около десяти миллионов швейцарских франков…

Вета обрадовалась.

— Вот и замечательно, Николя! Забирай эти миллионы себе. А мне выдай, — она поморщила носик, — двадцать тысяч червонцев.

Ника открыл ключом верхний ящик стола. Достал пачку банкнот. Пересчитал.

— Здесь 50 тысяч долларов. По обменному курсу это — чуть более 25 тысяч червонцев. Сейчас мы едем в торгсин, и я там вручу тебе требуемое… А это…

Ника аккуратно положил банкноту и карточку в конвертик и протянул его Вете.

— Это твое, запомни, это твое. Спрячь это получше…

Он минуту подумал.

— Нет, лучше отдай на сохранение… В надежные руки…