Семья Рин

Через две недели Джейн Фокс умерла в лазарете от тифа. Ее смерть, как ни странно, вызвала у меня чувство, похожее на восхищение. Эта женщина никогда ничего не боялась. Ее удивительный характер — стойкость, бесстрашие и справедливость — сделал ее жизнь достойной, а смерть — легкой.

После смерти Джейн Фокс нашей старостой стала Айрис Паркер из гонконгской партии, бывшая директриса школы. Она обладала авторитетом, добросовестностью и прекрасными лидерскими качествами. Она была хорошей старостой и держала дела дормитория в надлежащем порядке. Но с Джейн Фокс она все-таки не могла сравниться. Это было уже не то, совсем не то.

Глава 12

Однажды, когда я возвращалась в дормиторий с вечерней переклички, японец надзиратель окликнул меня и приказал подойти. Я боялась их, этих мелких японских начальников. Никогда не знаешь, чего от них ожидать. Они легко могли избить и покалечить — просто так, из-за дурного настроения. У меня внутри все сжималось, когда они проходили мимо. Мне всегда хотелось, чтобы они меня не замечали. Я осторожно подошла и поклонилась как положено, надеясь, что это какое-то недоразумение и японец скоро отпустит меня восвояси.

Японец стал мне что-то говорить, показывая жестами, что мне следует куда-то идти с ним. Он вставлял в речь искаженные английские слова, которые я не могла разобрать от страха. Я пошла в указанном направлении, недоуменно оглядываясь на него и гадая, чего он от меня хочет и куда ведет.

Он привел меня в административный корпус. Я шла по коридору, испуганно кланяясь каждому встречному японцу. Мой сопровождающий остановился перед дверью с надписью «Комната Д». Это был офис администрации лагеря, интернированных лиц сюда водили только в исключительных обстоятельствах, в том числе для допросов. Японец указал на дверь и кивком велел войти. Тут я впервые проявила непослушание, потому что боялась туда входить — я не знала, что меня ожидало за дверью этого страшного помещения.

— Зачем? — спросила я. — Зачем мне туда входить? Это, наверное, какая-то ошибка…

Японец замахнулся, делая вид, что собирается ударить меня, и сам открыл дверь передо мной.

Мне ничего не оставалось, кроме как войти. Японец закрыл за мной дверь.

Комната Д — просторное помещение с большим количеством окон. За порогом я останавливаюсь и на всякий случай низко кланяюсь. После этого я позволяю себе оглядеться.

Я вижу японского офицера, сидящего у стола. Я снова низко кланяюсь ему. Он безмерно удивляет меня, когда поднимается навстречу.

Я с изумлением и испугом узнаю в нем своего поклонника из клуба. Тот самый японец. Немая сцена. Я делаю импульсивное движение, которое показывает, что мне очень хочется сбежать отсюда. Но я тут же спохватываюсь, останавливаюсь, снова кланяюсь и замираю, понимая, что попытки к бегству бесполезны.

Наш последующий диалог происходит на английском, с вкраплениями японских слов, которые я успела выучить в лагере.

— Добрый день, мисс Коул, — говорит он.

— Да, сэр… — отвечаю я.

— Прошу вас, садитесь. — Он указывает на стул.

Я испуганно мотаю головой.

— Прошу вас, пожалуйста, сэр, позвольте мне стоять…

— Тогда мне придется приказать вам сесть.

Я с неохотой подхожу к стулу и сажусь. Офицер тоже садится. Я смотрю в сторону, не решаясь взглянуть ему в лицо.

— Наше знакомство когда-то почти состоялось. Но, к сожалению, неудачно. Давайте будем считать, что мы уже знакомы. Меня зовут Акито Абэ.

— Да, сэр. — Я делаю неуклюжую попытку поклониться сидя.

Я не смотрю на него, но боковым зрением замечаю, что он пристально разглядывает меня. По бесцеремонной прямолинейности его взгляда я догадываюсь, что в условиях лагеря он отнюдь не собирается вести себя, как галантный поклонник из клуба. К тому же на его отношение ко мне накладываются этнические особенности: мне неизвестно, как относятся к женщинам японцы, и я подозреваю, что это отношение гораздо жестче, чем в феминизированной западной культуре или даже в проазиатской культуре моей русской матери. Что касается особенностей его личности, вне всех других факторов, то я и вовсе не знаю, каков он, этот японец, проявляющий ко мне такой настойчивый интерес.

— Скажите, как вам живется в лагере?

— Все хорошо, сэр… все в порядке, — поспешно отвечаю я.

— Вас довольно трудно было найти.

Я молчу. Что он хочет услышать в ответ? Что я радуюсь встрече с ним? Что ждала с нетерпением, когда он меня найдет?

— Я хочу вам помочь, мисс Коул. Один из моих знакомых учился вместе с начальником вашего лагеря. Думаю, у меня получится найти способ забрать вас отсюда.

Я упорно продолжаю молчать, догадываясь, на каких условиях мне обещают освобождение.

— Жизнь в лагере не слишком хороша для молодой девушки. Мисс Коул, вы ведь хотели бы оказаться на свободе, правда?

Я отвечаю не сразу, потому что не знаю толком, что следует сказать.

— Извините, сэр. Я… не знаю, как это возможно, сэр.

— Как все изменилось со времен клуба, правда? Тогда вы были блестящей девушкой со сцены, а я — одним из ваших верных поклонников.

«Что он хочет этим сказать? — сжимаясь, думаю я. — Наверное, он смеется надо мной, над моим униженным положением. Наверное, он хочет отомстить мне за то время, когда я старалась не замечать его».

Акито встает. Я тут же вскакиваю. Он подходит ко мне и заставляет сесть, удерживая за плечи. Затем он отходит, поворачивается и внимательно смотрит мне в лицо. Я продолжаю отводить взгляд.

— Сейчас мы вынужденно встретились как враги, как граждане воюющих держав. Тем не менее я остаюсь вашим верным поклонником, поверьте, мисс Коул. Я приложил усилия, чтобы найти вас, и приложу усилия, чтобы спасти вас.

— Я благодарна вам, сэр, но я не знаю… я не знаю, что вам сказать, сэр. Прошу, простите меня, — нервно отвечаю я.

— Вы боитесь меня?

— Я всего лишь простая интернированная, простите меня… — Я снова усердно кланяюсь сидя. — Прошу вас простить меня… прошу вас отпустить меня…

Снова пауза.

— Что бы я ни говорил, вы продолжаете твердить, что вы не понимаете меня и что вы всего лишь интернированная… Но вы ведь догадываетесь, о чем я говорю?

Я наконец беру себя в руки и поднимаю глаза.

— Нет, — более решительно отвечаю я.

— Мы не успели познакомиться в нормальных условиях. Вы бы узнали, что меня не нужно бояться. Это, конечно, жаль. Теперь придется сделать это, минуя условности. Я собираюсь забрать вас из лагеря, мисс Коул. Сделать своей любовницей.

Снова пауза, в течение которой мы оба молчим, пристально глядя в глаза друг другу. Внутреннее противостояние двух воль.

— Я не могу себе этого представить, сэр. — Эти слова звучат наиболее выразительно за весь разговор. — Простите, сэр.

— Может быть, вы сейчас не можете это принять, но на самом деле так будет лучше.

Я упорно возмущенно молчу.

— Я вам не нравлюсь? Скажите мне — я приказываю вам.

— На свете есть множество женщин, достойных вашего внимания. А я всего лишь бедная интернированная, — отвечаю я.

Мне кажется, что я отвечаю с вызовом, но на самом деле мой голос дрожит.

— Вы не можете сказать, что я вам нравлюсь. Но вы не можете также сказать, что я вам не нравлюсь, правильно? Вы просто еще не знаете, как ко мне относиться. Это понятно, учитывая обстоятельства. Я мог бы забрать вас сейчас, но я приеду за вами на следующей неделе. Я хочу, чтобы вы привыкли к этой мысли.

— Разве это — не злоупотребление?.. тихо спрашиваю я.

— Злоупотребление.

— Разве это не запрещено? Разве такие отношения не запрещены в вашей армии?

— В японской армии часто смотрят сквозь пальцы на проступки высших чинов.

Я на миг задумываюсь, затем привожу новый аргумент.

— Я интернированная. Разве вы вели бы себя со мной так, если бы я была на свободе?

— Почему вы думаете, что нет? На свободе это просто заняло бы немного больше времени. И вы ведь так и не сказали, что я вам не нравлюсь.