Семья Рин

Глава 11

Жизнь в лагере была тяжелой, но мне ничего не оставалось, как привыкнуть к ней. Я привыкла вскакивать по утрам по сигналу сирены и сломя голову мчаться на перекличку. Привыкла низко кланяться японцам и справляться со своими обязанностями по лагерю. Познакомилась со многими товарищами по несчастью или, по крайней мере, стала узнавать их в лицо. Научилась всегда быть настороже и держать свои вещи при себе. Жизнь временами стала казаться сносной.

Я даже немного побыла учительницей и учила французскому детей из семейного корпуса. У нас не было ни учебников, ни бумаги, и я подготавливала материал, заучивая его на память, а на уроках мои ученики старательно заучивали его вслед за мной. Еще у нас время от времени устраивали разные праздники, а однажды нашим старостам удалось даже организовать «олимпийские игры» между корпусами.

И хотя я первое время удивлялась, наблюдая, как такие же голодные, грязные и лишенные свободы, как я, люди находят возможности радоваться жизни, я постепенно прониклась этим общим настроением и тоже старалась жить интересами мирного времени. Я продолжала говорить себе, что война — это временно и рано или поздно я снова вернусь в свою семью.

Тем временем война продолжалась, и жить становилось тяжелее. Нам постепенно урезали порции. Одежда у многих полностью износилась, и люди вынуждены были мастерить себе балахоны из лоскутьев. Все коридоры были забиты матрасами новоприбывших, поскольку в дормиториях уже не хватало мест.

В конце сорок третьего года в лагере вспыхнула эпидемия тифа.

Как-то во время подъема одна из женщин неподалеку от меня пыталась растормошить свою дочь, которая почему-то не поднималась.

— Хизер! Вставай же, Хизер! Что с тобой? — внезапно она вскрикнула. — Боже, она в беспамятстве! У нее лихорадка! Джейн! Надо отправить ее в лазарет! Джейн!

Джейн Фокс уже была рядом.

— Отойдите! Все отойдите! Вы не знаете, что у нее за болезнь! Не смейте подходить к ней! — крикнула она, отталкивая женщин, которые подошли к больной.

Хизер отправили в лазарет, где она умерла через несколько дней. Так началась эпидемия.

Матрас Хизер сожгли. Вскоре сожгли матрасы многих других. Почти каждый день кого-то отправляли на лазаретную койку, и редко кто-нибудь возвращался. Нам всем пришлось привыкать к плачу и крикам женщин, часами бившихся в истерике из-за смерти своих близких. «Как хорошо, что никто из моей семьи не попал со мной в лагерь и не умер от тифа», — обычно повторяла про себя я, слушая вопли скорбящих.

Из-за эпидемии в дормитории появилось немного свободного пространства. Но места умерших пустовали недолго. Японцы привозили других интернированных — и, как правило, новоприбывшие были из лагерей, где тоже свирепствовал тиф.

Однажды надзиратель привел к нам группу новеньких из лагеря где-то в окрестностях Гонконга. Это были женщины разных возрастов, в руках они держали свои вещи и матрасы. Японец жестом показал им, чтобы они размещались, и ушел. Женщины стояли у дверей, осваиваясь и оглядываясь в поисках свободных мест. Все они выглядели очень усталыми и подавленными.

Местные обитательницы присматривались к ним с любопытством, смешанным с недовольством от грядущего уплотнения.

Одна из новоприбывших выступила вперед и осторожно обратилась к местным:

— Здравствуйте, все. Мы из Гонконга.

Джейн Фокс, как обычно, была первой, кто вступил в контакт с новенькими. Она вскочила и подошла к ним.

— Здравствуйте, леди. Я тут староста, мое имя Джейн Фокс. Ну что же, будем принимать пополнение. — Она повернулась и звонко скомандовала: — Эй, Памела, Люси и ты, Мадлен, ну-ка быстро подвиньтесь, там рядом с вами полно свободного места! А ты, Барбара, — да, это я тебе, не делай такого лица, будто тебя не касается, у нас пока только одна Барбара — ты, что же, ждешь особого приглашения? Быстро убери свои вещи с прохода!

Дормиторий зашевелился. Памела, Люси и Барбара стали быстро отодвигать свои вещи; Мадлен было замешкалась, но Джейн тут же подогнала ее, прикрикнув:

— Мадлен, ты думаешь, раз Хизер умерла, то теперь ее место — твое? А ну скинь живо свои шмотки с прохода!

И Мадлен, не смея возразить и бормоча что-то о том, что ей жутко надоела эта таборная жизнь, бросилась поскорее сдвигать свои вещи.

Гонконгские, стоя у двери, молча наблюдали за перемещениями. Они, как и я когда-то, не были уверены, что им легко достанется жизненное пространство в новом окружении.

— Ну что ж, дамы, давайте, пожалуй, размещаться, — наконец нерешительно сказала одна из новеньких, обращаясь к своим.

Они начали устраиваться. В помещении стали происходить разнообразные передвижения. Матрасы снова сдвинулись, вокруг них появились новые груды вещей. Женщины сбились в группы вокруг приехавших, чтобы познакомиться и узнать что-нибудь о мире за пределами лагеря. Я штопала прореху в одежде недавно выменянными нитками и краем уха слушала гонконгские новости. Почти все новоприбывшие оказались подданными Великобритании.

— Почему вы не эвакуировались до войны? — спросила Джейн у кого-то из своих соотечественниц. — Здесь в Шанхае британские власти чуть ли не с оружием выдворяли женщин с британскими паспортами. Разве у вас в Гонконге такая вольница, что можно было плевать на предписания лондонского офиса?

Этот вопрос вызвал невеселый смех среди гонконгских.

— Кто ж знал, что так получится, — сказала одна новенькая. — Лондон-то, конечно, давил и на нас — а мы сопротивлялись. Мы ведь почти все здесь жены офицеров, и нас так легко не испугаешь. Я помоталась с мужем по миру двадцать лет, навидалась войн, больших и маленьких. Но разве кто-то мог предвидеть, что будет такая война?..

— Да ерунду ты несешь, Лиза, — перебила ее другая женщина. — Мы сами виноваты, что вляпались. Когда МИД уже точно знал, что войны не избежать, он оставил нас в покое. За месяц до войны вдруг резко прекратились звонки из консульства — а вы сами помните, как они до этого терзали наших женщин требованиями выметаться из Гонконга. Мы и возликовали — подумали, что наша взяла и мы натянули нос чинушам. А на деле Лондон увидел, что развязка близка, и просто решил поставить на нас крест.

— Из Гонконга у нас еще никого не бывало, — сказал кто-то из местных. — С кем только не встретишься на войне… Но зачем японцы перевели вас сюда?

— Из-за тифа, — ответила подруга Лизы. — По слухам, в прибрежных лагерях большая смертность от болезней. Японцы проводят уплотнения, чтобы экономичнее содержать тех, кто еще жив.

Она оглянулась на своих и вдруг воскликнула:

— Эй, Салли, а ну-ка вставай — что с тобой? Салли! Маргарет, что с твоей сестрой? О, господи! Неужели опять тиф?!

Обнаружилось, что девушка из гонконгской партии неподвижно лежит на полу рядом со своими вещами. После небольшого переполоха ее привели в чувство, и ко всеобщему облегчению выяснилось, что она просто заснула от усталости.

— Нет-нет, это не тиф. Нас везли сюда на грузовиках несколько часов, — виноватым тоном сказала сестра Салли, хлопотавшая возле нее. — Мы все страшно измучились. Ехали стоя. Представьте, что такое ехать стоя много часов! А Салли у нас болезненная с детства — как же ей было не свалиться?

Она помогла сестре встать, приговаривая вполголоса:

— Эх, милая моя, если бы мы с тобой успели в первые дни уйти на «Розалинде», мы бы не попали в это вшивое место…

«Розалинда». Они упомянули «Розалинду». Я навострила уши, но эти женщины уже занялись другими делами, и больше о «Розалинде» не прозвучало ни слова.

«Не та ли это “Розалинда”, на которую я не попала?» — подумала я.

Это был первый раз, когда я задумалась, чем на самом деле было судно. До этого «Розалинда» в моих глазах была чем-то вроде Летучего Голландца — мистический корабль, который унес моих родных в никуда. Это отношение, в сущности, свидетельствовало о том, какой инфантильной я по-прежнему оставалась, несмотря на испытания войны. «Розалинда» ведь была вполне реальным судном, команда которого, очевидно, воспользовалась неразберихой первых дней декабря сорок первого, чтобы заработать на богатых беженцах неплохие по тем временам деньги.