Семья Рин

Я подождала, когда Салли и ее сестра обустроят свои места в дормитории, и осторожно подошла к ним с вопросом, что они знают о «Розалинде».

— Мои родственники тоже эвакуировалась на «Розалинде», мне хотелось бы выяснить, не та ли это «Розалинда»? — робко пояснила я свой интерес.

— А, «Розалинда», — да, известное коммерческое судно. «Розалинда» промышляла по всему китайскому побережью; говорили, что не чуралась и пиратства, — вот уж отчаянные ребята! — стала рассказывать словоохотливая Салли, которая уже вполне пришла в себя после краткого сна на полу. — Наш отец имел дело с коммерческим флотом, и мы купили места на «Розалинде» в первые дни войны, но, к сожалению, на переходе из Шанхая ее потопили японцы. Если бы не это, мы бы с сестричкой пили сейчас шампанское где-нибудь в более счастливых краях. Ах, как жаль, что мы не успели тогда сбежать из Гонконга!.. Да что с тобой, Маргарет? Чего ты все дергаешь меня за юбку?.. Кроме «Розалинды» было еще одно такое судно, но мы пропустили и его. Уж не везет так не везет!

— «Розалинда» затонула? «Розалинда»?! — У меня стало темнеть в глазах. — Вы сказали — «Розалинда»? О, ради бога! Вы уверены? Может, это не «Розалицца»? На «Розалинде» была моя семья! Не может быть, чтобы «Розалинда»!..

— Вот и не знаешь, что хуже: потонуть или попасть в зачумленный лагерь… — вздохнув, сказала одна из женщин поблизости — и я с нелепым растерянным изумлением оглянулась на нее, вдруг осознав, что окружающие прислушиваются к нашему разговору.

— Дорогая, пожалуйста, возьмите себя в руки, — сказала сестра Салли, сочувственно глядя на меня.

— О нет, нет! О чем вы говорите! Не может быть! Я не верю, нет, не верю! Может, есть какая-то другая «Розалинда»?! Может, было несколько «Розалинд»? «Розалинда» — это ведь такое распространенное название для судна! — горячо продолжала допытываться я у сестер из Гонконга, еще окончательно не поняв, во что, собственно, я не верю, но уже чувствуя реактивно подступающий комок в горле и внезапное напряжение где-то в области гипофиза.

— «Розалинда» в декабре сорок первого шла из Шанхая в Гонконг, но по пути ее подбили, и она затонула. Мне очень жаль… — растерянно сказала Салли.

— Я не могу поверить!.. Я не верю!..

— Бедная девочка… Боже мой, сколько горя! Господи, смилуйся над нами… — вздохнув, сказала какая-то женщина поблизости.

Кто-то попытался обнять меня за плечи, но я вырвалась и, всхлипывая, выбежала из дормитория.

Джейн Фокс отыскала меня в прачечной. Я сидела на корточках в углу, уткнувшись лицом в колени, и тихо рыдала. У меня уже прошел первый пароксизм истерики.

— Вот ты где? Я так и знала, что ты здесь, — сказала Джейн и присела рядом.

Ее присутствие беспокоило меня. Будь на моем месте моя мать, Анна или Лидия — они бы не стали стесняться посторонних в момент горя. Они бы по-бабьи голосили в полную силу, не считаясь с тем, в каком окружении находятся. Но я принадлежала к наименее русской части семьи Коул и с детства привыкла сдерживать эмоции. Присутствие Джейн мешало мне полностью отдаться своему горю. Я искоса взглянула на нее сквозь слезы. Закатный солнечный луч упал на ее рыжие волосы, и они блеснули золотом. Такое же сияние затем отдалось в мягком взгляде ее глаз, и я, невзирая на бремя скорби, была на миг заворожена этим эффектом.

Джейн вздохнула.

— Плачь сколько хочешь, я совершенно не против, но только позволь мне немного посидеть тут рядом, — сказала она. — Эх, как же это мне надоело!.. Почему-то всегда именно я должна делать такие вещи. Если бы до войны кто-то сказал мне, что я буду почти каждый день утешать человека, у которого кто-то умер, — я бы рассмеялась ему в лицо.

— Мне все равно… Пожалуйста… Оставьте меня… — заикаясь, выдавила я.

— Нет уж, лучше поплачь при мне. Я наблюдала за тобой — ты выглядишь ужасно замкнутой. Такие всегда все держат в себе. Ты из тех, кто ни за что не попросит о помощи, а забьется куда-нибудь в угол зализывать раны… так что лучше я пригляжу пока за тобой. Я просто посижу здесь. Не обращай на меня внимания.

Она терпеливо подождала, пока у меня кончится новый приступ рыданий, и сказала:

— Мне очень жаль… Это цинично, может, но… если ты проплачешь тут всю ночь, у тебя не будет сил завтра работать. Давай-ка вытри слезы и пойди поспи немного.

Судорожно всхлипывая, я помотала головой. Она опять некоторое время помолчала. Потом снова заговорила:

— На твоем месте я бы не стала оплакивать гибель семьи слишком поспешно. Все, что ты узнала сейчас, — лишь непроверенные сведения. Я бы не стала так безоглядно верить первому встречному. На войне случается что угодно. Не спеши плакать, пока не убедишься сама — пока не получишь подтверждение, что твоя семья погибла.

И тут ее слова стали как-то доходить до меня. Я начала прислушиваться.

— Война непредсказуема. Сколько людей теряют близких, а потом те вдруг находятся. Я отложила бы этот вопрос до конца войны. Это было бы самым разумным.

Она подвинулась поближе и взяла мои руки в свои.

— То, что тебе сказали, — всего лишь слух, одна из возможных версий. Можешь плакать сколько угодно, но гибель твоей семьи не доказана. Официальных подтверждений нет, — внушительно и уверенно сказала она.

Я обдумывала ее слова, вытирая бесконтрольно текущие слезы.

— Разве не могло случиться, что кто-то из твоих родных заболел и их высадили на берег до того, как затопили «Розалинду»?

— Да… Так тоже могло быть… По крайней мере я бы хотела надеяться… Но я не… не… — Новый приступ рыданий не дал мне досказать, что у меня не осталось сил верить в лучшее.

— Да, это нелегко… Нужна определенная дисциплина, чтобы жить надеждой. Ты должна научиться надеяться. И тебе будет легко это сделать, потому что ты молода.

— О, нет, это не имеет значения… Теперь ничто уже не имеет значения!..

— Нет, девочка, послушай, что я тебе скажу, — решительно прервала Джейн. — Мои родители умерли до войны. Мой муж умер в лагере. У меня нет ни дома, ни семьи. Мне сорок шесть лет, у меня прекратились месячные, вряд ли у меня когда-нибудь будут дети. И все же я заставляю себя смотреть в будущее, а не в прошлое. Прошлое — это пропасть, которая завораживает и тянет к себе. Нельзя все время оглядываться. Нужно учиться смотреть вперед. Надежда — это всегда взгляд вперед. У меня почти нет шансов надеяться на что-то. Но если даже я могу надеяться, то ты — тем более. Тебе всего двадцать лет. Ты найдешь свою семью, и у тебя все будет отлично.

Я молча слушала. Джейн почти убедила меня. Я уже почти не плакала и лишь изредка содрогалась от горловых спазмов.

Джейн еще немного подождала, пока я успокоюсь, а потом мягко заставила меня встать.

— О, как же это утомляет… как утомляет вся эта война… Ну хватит плакать, девочка, поднимайся. Завтра ты и я должны рано встать — а на кого мы будем похожи, если проплачем здесь всю ночь. Пойдем спать. Нужно держать фасон до конца. Мы должны все делать наилучшим образом, если собираемся дожить до конца войны и… найти свои семьи.

Я шла по коридору за Джейн. Я больше не плакала, а напряженно и в то же время рассеянно думала о чем-то. Мой мозг готовился проделать большую работу: научиться жить в двух состояниях, когда и веришь во что-то, и одновременно не веришь. Я на несколько мгновений опять задержалась у окна, выходящего в сад. Солнце уже зашло. За окном был печальный осенний вид. Джейн первой подошла к двери дормитория и остановилась, поджидая меня. Выражение ее глаз меня удивило.

— Не смей больше плакать по людям, как по умершим, если не знаешь наверняка, что они умерли, — почти яростно сказала она. — И всегда имей в виду: если стойко держишься, даже самые большие беды окажутся менее страшными. Никогда ничего не бойся. Никогда.

Позднее — уже после войны — вспоминая эту сцену, я поняла, что в тот момент она пыталась передать мне основной опыт своей жизни.

Разговор с Джейн Фокс подействовал на меня успокоительно. После него я больше не плакала. У меня снова появилась надежда. Нет смысла плакать, думала я, давайте дождемся конца войны, а там посмотрим. Так меня настроили слова Джейн Фокс.