Мать ветров (СИ)

— Давай помогу! — раздался сверху резковатый голос Вивьен.

— Держи, — Арджуна передал девочке овощи и грибы, а выбрался уже самостоятельно.

Хотя вообще-то очень хотел остаться в погребе как минимум до прихода Али и Марчелло. Как максимум — до конца жизни. Фарфоровое личико Вивьен озаряла самая искренняя на свете улыбка.

Нет, лучше уж сразу! Они впервые за долгое время остались наедине, и лучше отрезать сейчас, чем подать ей ложную надежду неосторожной ласковой интонацией или участливым вопросом.

— Вивьен, послушай меня, — начал Арджуна, трусливо занимая руки картошкой. — Малыш, — да к чему ты вставил настолько нежное обращение! Бестолочь. — Вивьен... — поперхнулся и замолк.

— Я тебя слушаю, — серьезно сказала девочка, как только замочила грибы.

— Вивьен, ты очень открытый и честный человечек. И я... я не мог не заметить, что в последнее время ты стала относиться ко мне... чуть иначе... теплее, чем раньше. Ты, — снова запнулся. Такое не произносят вслух! Но малышке требуется ясность и определенность в словах, намеки ее путают и даже пугают. — Ты любишь меня не только как друга, но и как мужчину.

В убийственной тишине противно скрипнул нож, отрезая от картофелины подгнившую часть.

— Да, — просто ответила Вивьен и уставилась на свою левую кисть, вдруг заходившую ходуном. — А ты меня не любишь. Знаю. Ни в одной книге, ни в одной балладе герой не начинает признание так, как говоришь ты. Ты не любишь.

— Вивьен, прости... Малыш, я очень хочу, чтобы ты знала и другое, — Арджуна не выдержал, отложил нож и всем телом развернулся к девочке. — Дело не в тебе. Дело во мне. Ты же видишь, я до сих пор один, у меня нет ни жены, ни любовницы... ни любовника, в конце концов. Во мне что-то сломано. Я просто не нуждаюсь в близости с женщиной и не умею любить.

— Не умеешь любить? — ладошка Вивьен вдруг перестала дрожать, а в карих глазах вспыхнул умный недоверчивый огонек. — Это ложь!

— Да, ты права, стоит уточнить. Я умею любить друзей, товарищей, подчиненных, учеников. Но не умею любить так, как, например, твои родители любят друг друга. Ты — прекрасная, добрая, умная и талантливая, и дело не в тебе. А в том, что у меня просто нет потребности в подобных отношениях.

— Нет потребности? То есть что-то сломано в твоем теле? Как это говорят, когда мужчины не могут... когда не хватает мужской силы...

— Нет, с этой частью тела все в порядке, — торопливо пробормотал Арджуна, чувствуя, что щеки его горят огнем. Впрочем, неудивительно, что ребенок, воспитанный двумя мужчинами, довольно спокойно обсуждает такие вещи.

— А! Тебе не нравятся некоторые прикосновения? — спросила Вивьен, и ее озадаченное личико просияло. — Как у меня? Мне плохо, когда меня едва касаются, очень страшно*. А когда крепко обнимают или пожимают руку, все в порядке.

Почему-то мир выбрал именно этот вечер, чтобы перевернуться. Арджуна внутренне готовился к молчанию, слезам, ярости, к чему угодно — но не к этим серьезным попыткам девушки разобраться в эльфе шестидесяти трех лет от роду.

— Нет, не неприятны... Кажется... Или?

Перед внутренним взором пронеслись те немногочисленные ночи, которые он провел в женских объятиях. Возбуждение было, но словно бы отдельное от него. Он просто не понимал, что и, главное, зачем должен делать. Однако пытался понять, почувствовать по реакции женщин на его ласки и поцелуи... Поцелуи! Он водил губами по мягкой коже, прихватывал твердые соски, щекотал языком ушки, но губы — поцелуи в губы вызывали у него настоящий ужас пополам с отвращением.

— Ты снова права, — удивился Арджуна. — А я успел забыть, что мне неприятно целоваться в губы, как принято у влюбленных.

— Не у всех влюбленных! — с самым гордым видом возразила Вивьен. — Артур нам рассказывал, что у жителей северных островов не принято**.

— Да, наверное, можно обходиться и без поцелуев. Но отношения в паре — это же потребности не только тела, но и ума, сердца, — вяло заметил эльф, уже не совсем уверенный в том, что лет пятнадцать-двадцать считал аксиомой своего существования.

В самом деле: что именно ему не нужно от любовных отношений? Общение? Сегодня он вернулся в пустой дом, и захотелось взвыть от тоски. Нежность? Он всегда щедро дарил ее животным и растениям, постепенно научился дарить и друзьям. Ласки? Он был совершенно здоровым эльфом и периодически прибегал к услугам правой руки. И где поломка?

— Ты задумался, — усмехнулась девочка — девушка? — и взялась дочищать картошку.

— Угу. Над тем, что такое любовь.

Хорошо, что эльфы не седеют. А то бы кто-нибудь ухохотался до колик в животе: мол, дожил до седых волос и бьется головой о загадку любви!

— Вивьен, лапушка! — встревоженный голос Али прервал философские безумные размышления Арджуны. — Приготовишь что-нибудь быстрое в дорогу? Человек на пять-шесть, а лучше — больше.

— Хлеб, сало есть. Попрошу у соседей яйца, пироги. Пойдет? — откликнулась Вивьен.

— Спасибо, ребенок, — Али чмокнул шмыгнувшую мимо него дочь в щеку, прошел в кухню и сел на колени возле кресла-каталки. — Арджуна, голубь прилетел. На границе Озерного заключенные взбунтовались. Пока их тамошними силами удерживают, но просят подкрепление. Отто собирает людей, мы выезжаем в ночь, сам понимаешь...

— Подробностей нет?

— Нет, ни причин, ни зачинщиков не назвали. Хоть примерное количество заключенных указали, и на том спасибо. Так что мы едем всей толпой разбираться. От ЧК Мария и Марта, ну и меня Михель командировал.

— Как ты вежливо, — фыркнул Арджуна. — Ему отдохнуть бы от тебя с недельку — все счастье! И возьми кого-нибудь из наших военных медиков. У них все же опыт специфический, а кто знает, что из бунта выйдет.

— Точно! Пошлю за Тилем!

— А Лейла? — у Радко, бессильно валявшегося в кровати, при виде мамы аж голос прорезался.

— За Лейлой смотрят Мира и Камилла. Козы покуда здоровы, но мы рисковать не будем. Девочки ее кашицей из корешков покормят, овощами протертыми. Лейла волчонок, она выдюжит! — успокоила ребенка Герда. Подошла к нему, внимательно осмотрела, но все-таки без нужды старалась не касаться и не склонялась к его лицу. — Сынушка, как ты?

— Худо мне. Лихорадит, слабость ужасная, еле шевелюсь, перед глазами пятна. Вроде бы все.

— Кашляешь? Кровь, мокрота, гной?

— Нет.

— Живот болит? По нужде как?

— Пока никак, но если ты про понос или рвоту — не-а.

— А тут? — Герда мягко провела рукой по груди сына, там, где отчаянно колотилось сердце.

— Мам, не надо. Пожалуйста, — сквозь зубы выцедил Радко.

Если это чума, то ему уже не выйти из этой комнаты. Ему было плохо, жарко, муторно, страшно, очень страшно — и умирать, и даже на миг предположить, что та же участь ждет его родных. Он жаждал подвигов и героических поступков, но умирать, не дожив самой малости до совершеннолетия? Радко с ума сходил от круговерти чувств и мыслей, но в то же время прекрасно понимал, что мама сейчас пойдет по деревне, будет очень тщательно, буквально с лупой осматривать каждого жителя, подозрительных отправит в одну избу, больных — в другую. И они вместе с Милошем постараются сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти коммуну. Даже зная, что от чумы до сих пор не нашли снадобья. У мамы впереди дни и ночи работы, она волнуется за него, маленькую Лейлу и Миру, к чему прибавлять ей страданий?

— Хорошо, сынушка. Что-нибудь принести тебе? Покушать, почитать, еще что?

— Есть совсем не хочется, воды пока хватает... А, мамуля, принеси мне кольцо, ладно?

Герда явно с трудом оторвала себя от кровати своего ребенка и совсем скоро вернулась, чтобы отдать ему маленькую деревянную коробочку.

— Держись, родной. Не сдавайся. Я пойду по дворам, но буду забегать к тебе.

— Шибко на меня не отвлекайся, — грозно рыкнул Радко, израсходовав предпоследние силы, и, едва за мамой закрылась дверь, прикрыл усталые глаза.

Деревянная поверхность под пальцами привычно приносила умиротворение. Наверное, потому, что в детстве он играл не только с деревянными игрушками, но и с другими отцовскими поделками. Сердце больно екнуло. Какая выдалась чудесная рыбалка накануне! А папа уехал теперь ловить сволоту, и, если это чума, то они больше не увидятся...