Выруба

— Логично, — согласился Андрей, повернулся набок, устроился поудобней, и решил немного поспать, но добавил. — Зимой у них ни у кого рогов нет — сбрасывают.

— У козла были.

— Значит, больной козёл был. Кстати, надо мясо проверить, а то поймаем аскариду или ещё хуже… — будет вам охота.

— Ты что-нибудь хорошее можешь сказать?

— Могу: бурлеск.

— Надо было сразу идти за ним. Втроем, — сказал Семеныч. — Уже бы вернулись.

— Надо было. Я тоже про это думаю, — ответил капитан. — Чего уж сейчас? Будем теперь ждать утра. Сейчас идти — смысла точно нет — не найдем. След занесло — я проверял.

— Зато я вас в «тыщу» сделал, — зевая, вставил Андрей.

— Спи ты, господи!

— Спокойной ночи.

— Он ещё издевается!

— Всё — я сплю. Вы — как хотите. Я ночью точно никуда не пойду. Останусь машину греть и от волков караулить.

— Спи! Тебя никто не просит никуда идти. Здесь до утра будем. Рассветёт — там видно будет.

— Это точно, — согласился Андрей и больше голоса не подавал.

Часам к трем луна начищенным пятаком висела высоко в небе. Вокруг неё серебрилось огромное кольцо. «К вёдру», — подумал Ерема, глядя на небо. Он так и не понял, что это означает, но во всех книгах про охоту, луна в ореоле кольца именно такую погоду и предвещала. Из личного опыта, он сделал вывод, что это к солнечной погоде, а вот тепло будет или холодно — зависит от времени года. Летом — тепло.

Лес просветлел. Стал сказочным лес. На белом, искрящемся «алмазами» снегу голубые, искрящиеся тени деревьев. Можно ждать, что выбегут звери на поляну и устроят новогодние игры, танцы, песни, дискотеку, казино, бои без правил, пьянку, дебош, изнасилование… Загадочный был лес. Ерёма замерз — костер не спасал. Приходилось шевелиться, прыгать, хлопать руками. Это на несколько минут, казалось, согревало. Он приседал к огню. Пил чай. Немного погодя, спина и ноги снова начинали остывать. И всё сначала! «Зато, волков теперь будет видать. Хорошо, что их нет!» Продержаться ещё нужно четыре часа! А потом — бегом домой!

Шесть. «Шесть! Я ещё живой! Шесть — он её за шерсть! Семь — он её совсем! Восемь — доктора просим! Девять — доктор едет! Десять — из п… ребёнок лезет!» — вспомнилась Ермолаю в шесть утра старая школьная побаска. К этому времени он представлял из себя жалкое замерзшее небритое зрелище. И, видимо, потихоньку сходил с ума. «Ну, и куда ты собрался?» Через час будет светло! «Не через час, а через два». Какая разница? Пойду по следу — зря, что ли, я гиб и мёрз? Пойду по следу. Догоню этих ублюдков… и расстреляю! «Ну, давай, давай». Сам, давай — у меня жопа замерзла!

Ерёма допил прямо из котелка замерзший чай, скидал всё в рюкзак, как попало, попрыгал, чтобы разогреться, почти весь оставшийся валежник завалил в костер, и вышел на след. Прощай, блиндаж! Надеюсь, мы больше не увидимся!

Под лунным светом, одуревший от ночевки, повесив карабин на шею так, чтобы руки легли на приклад и в ствол, шатаясь и улыбаясь, Ерёма пошагал по засыпанному следу. «Час, я думаю, можно прошагать в таком положении, а уж потом карабин придется взять в руки!» Без тебя — не знаю!

От курева на зубах скопился толстый слой «жира». Ерёма шел и пытался этот слой слизать. Мороз — не мороз, страшно — не страшно! Ночь, считай, прошла — пора шевелиться. Двенадцать часов Ерёма провел на морозе. Солнце за это время успело осветить Америку, обогреть долбаных аборигенов в желтой жаркой Африке, и вот — возвращается! К Ерёме возвращается. В Сибирь! «Нормальный след — чё раньше не пошёл?» А чё раньше там делать? Олешки спят, стригут ушами — сейчас, тихонечко подкрадусь, и устрою им сладкую жизнь! Вон — до сопки дойду и начну скрадывать.

Дойдя до сопки, Ерёма тряхнул башкой, скинул ночную блажь, проверил ствол, разредив предварительно и направив открытый затвор в сторону бледнеющего неба. В стволе всё чисто. Загнал патрон в патронник, прищелкнул полный магазин, поставил на предохранитель, осмотрел в прицел местность, но так ничего и, не поняв, пошел дальше по следу, но уже наготове. А вокруг безбожно светало!

На лежку Ерёма наткнулся неожиданно. Никого нет — ушли. Пять развороченных лёжек и ни в одной не видно крови. «Зажило, — решил Ерёма. — За-жи-ло! Какого хера я промурыжил всю ночь в тайге, шугаясь волков и отмораживая яйца? На-И-ба-ли!» — решил Ермолай и стал со злостью топтать ногами все пять лёжек. Совсем рассвело. Кровь. На одной лежке была заметна кровь. «Ну, разве это кровь? — чепуха. Раненый зверь так не кровит!» Пройдя немного по свежему, уходящему в тайгу следу, Ерёма понял, что ловить здесь больше нечего. «Мимо кассы!» Пошли домой? «Жрать охота!» Ерёма закурил. Солнце встаёт. Похолодало. Полевать — жрать охота! Руки дрожат, тело ватное — такое ощущение, что под кожей ничего нет — пустота. Пусто! Ни мышц, ни костей — пусто. Руки дрожат. Сил нет. От курева и голода перед глазами синие блики. «Только бы не упасть!» Сейчас разожгу костер и сварю чаю. Ерёма из последних сил наломал сухих веток, соорудил костер, зачерпнул снега в котелок, и, как только он закипел, добавил в кипяток сахара и выпил (заварки добавлять — не было ни сил, ни времени, ни желания). Полегчало. Он опять закурил. Сидя между развороченных лёжек, Ерёма представлял, как они здесь ночевали, и сам хотел немного поспать. Но уже поднималось солнце, и жизнь требовала шевелиться — иначе, конец!

Опершись на карабин, он встал. «Всё! По своему следу — назад!» Краем правого глаза Ерёма заметил, что что-то упало с сосны. Он повернулся. По широкому стволу соседней сосны, сделав пару неуклюжих (как ему показалось) прыжков вверх, замерла белка-летяга. Ерёма поднял карабин, посмотрел в прицел. Белка, как носовой платок прилипла к стволу. В прицел она казалась большой. Чтобы не промахнуться, Ерёма лег. Аккуратно, медленно, аккуратно он подвел перекрестье под голову летяги. Не зная почему, он вдруг посмотрел на риски — всё вроде нормально (а вдруг сбился прицел?). Тогда, через планку, прицелившись точно в центр «носового платка», он медленно стал давить на спусковой крючок. «Да-Дах!» Он не видел, как упала летяга, но она лежала под деревом.

Пока не потух костер, Ерёма навалил в него ещё хвороста, соорудил мангал, зачерпнул снега в котелок, повесил его и стал обдирать белку. Хотелось сердце и печень съесть сырыми. Он так и сделал, посолив их. Остальное, он забросил в котелок, а шкурку повесил на какую-то ветку какого-то куста — эта хуйня с перепонками его не привлекала.

Белка была почти сырой. Голова — точно ещё не сварилась. Голову он отрубил ножом, завернул её в туалетную бумагу и положил в карман рюкзака. Остальное съел — горячее — сырым не бывает. Во! Сразу стало хорошо. Засыпав немного сахара прямо из банки себе в рот, Ерёма почувствовал, что всё ни так уж плохо, запил оставшимся бульоном, и решил — вперёд, братан. «Вперёд — на винные склады!»

Идти стало веселей! Солнце! Прекрасный утро, точнее, день! Прекрасная природа! Милый лес! Синички свистят. «Вот — мой бивак!» Костер ещё тлеет. «Спасибо, дорогой!» — Ерема поклонился костру. Проверил — не оставил ли он что-нибудь в блиндаже, и нашел только красную этикетку от лапши «Доширак» припорошенную снегом. Бережно взяв её, он положил её в карман рюкзака, но не в тот, где лежала голова летяги, а в другой. Подкинув хвороста в костер, Ерёма зашагал по еле заметным следам «домой», закинув на шею карабин.

В кунге рассвет наступил гораздо позже, чем в лесу. Но стоило первому бледному свету появиться на «экране» окна, Сергей Макарович, как, почувствовав это, тут же проснулся. Тяжело сев (не для его возраста теперь такие ночевки) на край лавки, покрутив затекшей шеей, Макарыч сказал:

— Подъем, охотнички.

И все тут же встали, как будто лежали и только и ждали этого «подъем».

— Ну, как спалось, ваше превосходительство? — спросил Андрей.

— Нормально, товарищ военврач, — ответит Макарыч.