Выруба

Валентин Викторович Микумин был бобылём. Вот уже четыре года. Как только его «списали» из ВВС, он запил. Крепко запил. И от него ушла жена. Собралась, плюнула на всё и ушла. Полгода Валентин бродил по квартире, как приведение, нигде не работал, грустил и названивал ей, уговаривая вернуться. Но не уговорил. Детей им Бог не дал, поэтому развелись быстро, без волокиты. Зима, наступившая в душе и в природе, длилась бесконечно долго, была запойной, безденежной, со случайными связями и посещением ломбарда, откуда вещи больше не выкупались, но и она, в конце концов, прошла. А весной к нему в квартиру прилетела оса и свила гнездо на потолке в спальне. От нечего делать, весь процесс строительства гнезда Валя заснял на фотопленку, каждые три часа забираясь на табурет. (Фотоаппарат — это то немногое, что он в ломбард не сдал, как и своё ружьё.) Оса предупредительно жужжала, но не трогала Валентина. Он её тоже не выгонял. Более того, пока она жила в его квартире, в его «спальню» ни один комар не рискнул залететь, хотя форточка не закрывалась. Оса, когда ей угодно, вылетала за окно, обдирала на соседних балконах бумагу и возвращалась строить дом. Они нормально ладили, и Валя, вдруг, стал её различать среди других ос, если те — другие, случайно залетали, пока её не было дома. Как он их отличал — не понятно, но он почему-то точно знал, что это не его оса залетела. И когда «Его» возвращалась — других ос как, ветром сдувало. Ему всё это было интересно — он смотрел и анализировал. А что ему было делать? Валентин валялся на кровати, наблюдал за работой осы у него над головой на потолке, и размышлял лишь о том, что будет, когда вылупится рой. А рой вот-вот должен был вылупиться. Ну, пусть не рой, но штук десть осинок — точно. В отверстие было видно, как они одновременно дышат. Как в кино про «Чужого». Одновременно задницы вверх, потом задницы вниз. Штук десять точно было. Но рой не вылупился — этого не случилось.

Однажды, сидя в большой комнате, Валя услышал шлепок об пол и нервное жужжание «его подружки». Он её уже так называл. Друзья говорили, что все нормальные люди заводят кошек или собак, а Микумин завел себе осу. Экзотика, так сказать, — ручная оса. Так вот, Валентин заходит в спальню, и видит: на полу валяются разбитые соты и куколки изгибаются на старом линолеуме, те, которые не разбились при падении. А она бедная, ползает вокруг них, жужжит и не знает, что делать. Видимо тяжелые стали соты и не выдержал тонкий «стебелёк» на котором они держались — поэтому и оборвались. Ну и что делать? Он же не сможет приклеить всё обратно. А она начинает на него злиться и нападать. Тогда он берет полотенце, и выгонят её через балкон на улицу, то есть на другую сторону дома (балкон у него выходит на другую сторону), и закрывает форточку. Берет веник, совок, собирает «малышей» и, да простят его осиные боги, выбрасывает всё в унитаз и смывает. Оса бьется в форточку (уже облетела дом). Он открывает, она бросается к гнезду, потом на пол (видимо ещё остался запах), потом недоуменно летает, ищет, ползает по стене и снова начинает на него нападать. Ну, это уже перебор! Он выгоняет её за окно, закрываю фортку, она еще некоторое время пытается достучаться, но он не открывает, и она улетает. Всё! После этого уже, стоит открыть форточку, появляются дома мухи, комары, мотыльки и всякая другая мерзость. Гнездо до сих пор висит одиноко на его потолке и служит украшением и поводом для воспоминаний.

Потеряв и эту подругу, Валентин постепенно соскакивает с пива, и через некоторое время устраивается на работу в КЭЧ при летном училище, благодаря Бате, который за него, как за старого «боевого» товарища, замолвил слово. Теперь он ходит, пинает своих кочегаров и проверяет давление в котлах. Платят, конечно, мало, а проблем с обогревом домов, подачей воды и вывозом жидких и твердых бытовых отходов много, но это его отвлекает от личных проблем, появляется круг новых обязанностей и знакомых, какая-то ответственность и цель. Небо ещё продолжает манить, и Валентин, иногда поддает, но всё это уже цветочки, по сравнению с тем, что было четыре года назад. Наступила другая — гражданская жизнь.

Машина появилась на просеке, когда ночь уже во всю вступила в свои права. Особо холодно не было и не было скучно тем, кто остался у костра — они рассказывали друг другу о своей жизни, шутили, пили чай и немного сдружились, узнав, кое-что друг о друге. Машину они услышали намного раньше, чем она появилась. Семеныч, как только подъехал к кромке леса, стал сигналить, на всякий случай, чтобы услышал Ерёма (он почему-то думал, что Ермолай не вернулся). Олег и Макарыч так и поняли, и решили на всех вскипятить чайку. Сначала показался свет фар между деревьев, а потом и долгожданная будка поднялась из-за пригорка. Ура! Прощай морозы! Сейчас «тыщу» распишем!

— Спорим, вас двое! — сказал Андрей, выпрыгнув из кабины. От него пахло спиртным.

— Спорим, — ответил Олег.

— Пацан решил, видимо, поймать экстримальных ощущений, — предположил Андрей. — Как бы не замерз в лесу.

— Что там синоптики обещают? Погоду слышали? — спросил Макарыч.

— Да, хуйня — двадцать — двадцать пять.

— Н-да! Но всё равно не жарко.

— Если не дурак — выживет.

— Ты это завязывай, Андрюша! Выживет! Должен. Обязан выжить — я бы не хотел вместе с козами жмура домой вести.

— Выживет, выживет, — успокоил Андрей. — Семеныч говорит, что он уже ночевал в лесу. Значит, знает, что делать.

— Ну, дай Бог. Хорошо, если так.

Макарыч посветил фонариком в котелок. Ещё не закипело.

Семеныч всё ещё что-то возился в кабине.

— Пойду-ка я печку в будке затоплю, — сказал Олег. — Что-то я подзамерз.

— Давай. Можешь там чего-нибудь на стол сварганить. Скажи Семенычу, чтоб свет включил.

— Я, пожалуй, ещё дров принесу — жечь костер, видимо, всю ночь придется — на всякий случай, — предположил Андрей, взял топор и пошел в темноту леса.

Через полчаса, когда был уже готов чай, в кунге было тепло, на столе было что надо, продолжал гореть костер, мужики резались в карты. Тот, кто сидел на прикупе, после раздачи иногда выходил, подбрасывал веток в огонь, несколько раз сигналил и возвращался, говоря: «Никого» или «Не слыхать». Так проходила партейка за партейкой, час за часом, пока мужики не устали и не решили завалиться спать. Была уже глубокая ночь.

Разодрав зашитый Витькин пакет, Ермолай, мягко говоря, был обескуражен. Вместо ожидаемой тушенки, консервов и все другого, что он видел в «Натовских» сухпайках, которые сам неоднократно покупал и брал с собой в походы, в Итиничкином пакете было:

Маленький солдатский котелок (это хорошо), в нем стеклянная банка из-под кофе «Пеле» полная заварки и вторая такая же банка без этикетки полная сахара, маленькая пачка галет, пластиковая коробочка из-под лекарств с солью, пачка корейской лапши «Доширак» (говядина) и пластмассовая кружечка, белая ложечка. Всё! «Идиот! — подумал Ерёма, непонятно кого называя. — В машине столько сала, хлеба, тушенки, а я понадеялся на «бывалого» прапорюгу!» Сало — вот что сейчас хотелось, и было необходимо. Сало на морозе греет изнутри. А «Доширак» и галетки? Вздохнув, Ермолай встал, зачерпнул котелком снег и поставил котелок поближе к костру, чтобы таял снег, а сам занялся сооружением мангала. Первым делом, нужно заварить лапшу. Потом добавить снега и накипятить чай. Чаю, видимо, сегодня предстоит выпить много — ночь только начинается, ещё и восьми нет. Впереди двенадцать часов темноты. Может, надо было вернуться? Столько времени потерял, сооружая ночлег! А сколько сил? А ведь прошел-то всего ничего — километров шесть, ну, максимум — семь. Пара часов ходу обратно, и теплая ночевка, сытная еда, возможно, баня, и никаких страхов и одиночества. «Сейчас порубаю и решу, — решил Ермолай. — На сытый желудок голова работает лучше».

Снег опять хлопьями валил с небес. Ерёма доел «Доширак», с удовольствием выпив перченый «бульон» и принялся за очень сладкий чай с остатками галет. «Сахар — это энергетика. Больше сахара — больше энергии. А она мне сейчас понадобится!» — Ерёма решил возвращаться — хрен с ним с оленем. Выпив, почти весь котелок, он даже вспотел. Однако повеселел, быстро скидал всё в рюкзак, решительно встал, подбросил веток в костер и пошел обратно по своему следу.