Выруба

— С Брежневской учебки, — напряженно ответил сержант.

Все посмотрели на Акима, который тоже в свое время прибыл в Роту Связи из Брежневской учебки. Аким никак не отреагировал.

— Без тебя знаю, что с Брежневской! — отрубил Шайба, хотя знать он этого не мог. — Я тебя, урод, спрашиваю, откуда призывался.

— С Нижнего Тагила.

— Мудила с Нижнего Тагила, — банально определил для себя его статус Шайба.

Все лежащие на соседних кроватях, довольно засмеялись. Сержанту было не до смеха.

— А чё у тебя три сопли? — Шайба глазами указал на погоны.

Это был самый нежелательный вопрос для сержанта.

— Присвоили, — уклончиво ответил тот.

— Ты, чё — охуенный служака? Или может быть ты самый крутой из курсантов? — Шайба приподнялся и сел.

— По сроку службы положено.

— Не понял.

— Я уже год отслужил. — Никуда не денешься — сержант сознался.

— О-па!

Все приподнялись и сели.

— Да ты что, зёма, в учебке сержантом был, что ли?

— Да, — коротко ответил несчастный опрашиваемый, готовый теперь уже на всё.

Все ребята, служившие в полку, прошли учебные подразделения: танкисты, связисты, артиллеристы — все, ну разве что, кроме некоторых из хозвзвода. Всех их в учебных частях строили, гоняли и заставляли делать ненужную работу такие же, как и они, солдаты, только боле раннего призыва — «сержанты». Эти сержанты, наиболее подготовленные, как считалось их командирами, военнослужащие срочной службы, с радостью оставались в учебках, чтобы не попадать в линейные части — в войска, как они назывались. В линейных частях, после учебки, всё начиналось с начала — ещё полгода нужно было тащить маланскую службу. А в учебке — всё — ты уже командир, в каком-то смысле, даже преподаватель, и зеленые призывники выполняют все твои приказы и распоряжения беспрекословно. Самым страшным наказанием для сержанта в учебке, была его отправка в линейную часть за какой-нибудь залет — говорили, что там его сразу пришибут. Так сказать, за детство отомстят. Но, ведь, действительно обидно, когда тебя такие же, как ты, гоняют с утра и до утра — ладно бы офицеры, а то твои же ровесники, наделенные безграничной властью! Вот и старались сержантики, и прогибались, и гоняли до седьмого пота новобранцев, лишь бы у офицеров очки заработать и в войска не попасть, а уйти на дембель из родной учебной роты. Справедливости ради, нужно сказать, что были в учебках и путевые сержанты, но кто знает, какой он был в учебке, когда такой пассажир попадает в линейную часть.

— Ну-у, мил человек, давай-ка поговорим! — предложил Шайба, встал с кровати, поставил табурет напротив бледного сержанта, стоящего на вытяжку, сел и стал пристально смотреть на него узкими черными глазами снизу вверх. — Кто с тобой из этих служил? — Шайба кивнул в сторону обустраивающихся солдат батальона.

— Никто. Они все из Тихоновки.

— То есть, чучело, никто не может за тебя слова замолвить? — подозрительно улыбаясь и садясь радом с Шайбой на соседний табурет, вставил Мамонт (он вместе с Шайбой оттащил службу день в день).

— Никто, — подтвердил сержант и ещё больше сник.

Всё! Все понимали, что сейчас сержанту придет пиздец, если Шайба так решит.

— Ты в какой роте служил? — вдруг вставил в паузу свой вопрос писарь полка Аким Захаров.

Аким Захаров, как уже было сказано, сам пришел в часть из Брежневской учебки. Более того, когда всю роту отправили в Монголию, Акима оставили вначале в учебке, и лишь через месяц отправили в часть. У Акима была хреновая биография — отца нет, а мать судима, поэтому в начале службы его по заявлению не взяли в Афган, и в конце учебки не пустили в Монголию — заграница как-никак. В показательной учебной части имени Леонида Ильича Брежнева Акима тоже не оставили по той же причине, чтобы не наводить тень на их плетень. Хотя Лёня Брежнев к тому времени уже боты закусил, в аккурат через две недели после того, как Акима в «его» часть пригнали, в День милиции, однако по инерции часть ещё считалась показательной. В войска, в родную Роту, Аким попал вместе с Шайбой, Мамонтом, и многими другими ребятами своего призыва, и за все время службы всякое бывало. Но и он так же, как и они, по полной тащил лямку, хоть и был полковым писарем. Шайба, вообще, был его корешом, которого Аким тысячу раз вытаскивал с губы или выписывал ему увольнительные, когда к нему приезжали родственники или просто нужно было прогуляться по городу к зазнобе. Положение Акима не оспаривалось. Да и о чём мы говорим, если тут на кроватях валялись только «заслуженные»: деды, котлы и кое-кто из бурых молодых. Остальные — пахали где-нибудь в парке или в нарядах. Но почему-то Аким решил впрячься за сержанта — может, вспомнил, как сам, чуть не остался в учебке, где у него остался старшиной друган Ванька Ланшаков, может ещё по какой причине — кто его поймет? Посмотрим. И так, Аким спросил:

— Ты, в какой роте служил?

— В шестой.

— Кто старшина?

— Старший сержант Ланшаков.

— Он ещё старший сержант?

— Да. А вы его знаете? — с надеждой в голосе проговорил сержант.

Шайба посмотрел на Акима. Тот глазами и кивком головы дал понять, что всё нормально — подожди, мол, Саня, я сам разберусь. Ну, и Саня Хамхаев опять завалился на кровать — раз такое дело, пусть разбирается. Мамонт тоже сквозонул на кровать. Остальные тоже расслабились. Леха Павлов, не поднимаясь, швыркая чаем и пуская дым в потолок (хоть в расположении курить и запрещалось), продолжал наблюдать.

Аким сел на табуретку, откинулся на спинку кровати, вытянул и скрестил ноги в яловых сапогах; вдоль погон новьём блестел широкий, металлический галун — старшина — высшее звание солдат, полный комплект значков, руки в карманах, верхняя пуговица, похоже, никогда не застегивается:

— Что по жизни делать умеешь?

— Щас бы мне гитару в руки! — ответил сержант и несколько раз пошевелил пальцами рук перед собой, показывая, какие они у него гибкие.

— Бери, — кивнув головой, Аким указал в угол, где одиноко стояла гитара.

Всю ночь, пока происходило «знакомство» с новым составом, сержант мучил гитару и пел. Справедливо заметим, что и пел и играл он очень неплохо, поэтому ближе к утру, его все же признали котлом, и у старослужащих Роты Связи к нему претензий пока больше не было. Хотя он и понимал, что всё это временно и держится на волоске — нужно пару месяцев отслужить, чтобы всё улеглось. Но утром командир батальона на разводе назначил его старшиной батальона, так как дежурный лейтенант доложил, что сержант нашел контакт со старослужащими роты связи, каких бы то ни было происшествий удалось избежать, да и по сроку службы и присвоенному званию он вполне подходит.

После чего сержант-счастливчик стал Вовкой Перовым.

— Вова! — крикнул Лёха, продолжая давить непослушные брюки.

Стук сапог участился, и через секунду в проеме двери показался Перов.

— Вова, позвони в Штаб, узнай — Аким вернулся.

— Дневальный! — крикнул Перов, повернув голову влево. — Набери Штаб, узнай — старшина Захаров там.

— Есть! — ответила «тумбочка» и закрутила ручку полевого телефона.

Невнятно пообщавшись, дневальный ответил:

— Нет, однако.

— Однако! Чурек ты не русский, отвечай, как положено! — выругался старшина.

— Говорят, штаб не ходил, — уточнил молодой человек, скорее всего, узбекской национальности, стоящий на тумбочке в одном сапоге и с перемотанной бинтом левой ногой в тапочке — Забайкалка — беда для всех, кто не адаптировался к сибирскому климату и не соблюдает гигиену.

— Ты сходи, сам позвони, — настоял Леха. — А то твой Ахмед вряд ли что толком узнает.

— Он не Ахмед.

— Какая разница — там сегодня Мамонт дежурит — он обычно чурок нахуй посылает.

Вова исчез из проема, и его сапоги, гулко отдаваясь в пустой казарме, затопали к телефону. Как и положено старшине, за то, что ему пришлось тащиться через всю казарму, Вовик для начала «вздрочнул» дневального за внешний вид, заставив застегнуть крючок и встать, как положено, а потом сам стал крутить ручку телефона.