Вопросы

Таня криво усмехнулась.

– Лучше, чем твой Виталик?

– Мой Виталик? Мой Виталик – это моя прошлая боль. Я не могу всю жизнь носить по этой любви траур. Как ты думаешь, Рига ради меня или ради тебя приходит?

– Мне кажется, что семья у нас странная.

– Да, брось! Выготцев нам совсем отцом стал. В том смысле, что не мужем. Лично я так не могу.

Илона выпила и предложила новую идею:

– Давай отправим его в отпуск, а сами тут оттянемся – по полной!

– Нет, я, наверное, с ним поеду. Он звал.

– Ну и поезжай! А я с Ригой останусь.

Но Выготцев в отпуск уже не собирался. Наоборот, пропадал в делах, а ночью маялся от бессонницы и раздражал Илону.

Рига стал бывать часто. Выготцев принял его очень хорошо, несмотря на то, что тот держался независимо. Явился как-то с приглашением на банкет в «Фортуну», Выготцев отказался из-за дел, но Рига остался, выпил и стал рассказывать о рулетке и выигрышах в казино. Выготцев заинтересовался. Потом пошли в ход карты. Рига играл шулерски и всегда выигрывал. Выготцев заглядывал ему в рукава, двигал стол, даже ковер поднимал, но ничего не находил. Илона хохотала от души, и вечер прошел весело.

На женщин Рига не смотрел, обращался только к хозяину и получил приглашение бывать чаще. И, действительно, стал бывать. С Таней они и словом не обмолвились с тех пор, как он великодушно предложил ей свои услуги. Только однажды, когда Рига вызвался привезти такую вкусную пиццу, которой никто еще не пробовал, Выготцев отправил с ним Таню, чтобы рассекретить лучшую пиццерию в городе.

Таня и сама очень удивилась.  

– Нельзя было заказать просто?

Но Рига выглядел довольным. Остановил машину на обочине и подал Тане коробочку, перевязанную цветной ленточкой.

– Что это?

– Chanel-cristalle. Я же говорил, что их можно купить и здесь.

Она ничего не ответила. Рига вышел из машины и оперся об авто спиной, вдыхая прохладу ночи. Новый «мерседес» влажно блестел в лунном свете. Таня тоже вышла и посмотрела вдаль на море. 

– Кажется, близко. А на самом деле...

– А на самом деле – романтика. Бывали у тебя свидания под луной?

– Нет. А у тебя?

– И у меня – нет. У меня без луны бывали.

Она усмехнулась. Остановилась в шаге от него, сунула руки в карманы джинсов.

– Ты Илоне нравишься...

– Я знаю, – кивнул Рига и протянул к ней руку. – Иди ко мне... на минутку.

– Мне нельзя, – она с улыбкой покачала головой. – Я не Илона...

– Но ведь у тебя такого не было...

Она шагнула к нему и замерла. Рига достал ее руки из карманов и взял в свои, заклиная, чтобы эта лунная ночь не отразилась чем-то отвратительным в зеркале ее памяти.

Таня была спокойна. Она и смотрела на него спокойно, совсем не так, как следовало бы в лунном сиянии ночи по законам романтического жанра.  

– Мне не нужны эти эксперименты, – отвернула лицо.

– Это не эксперименты, – Рига уперся в нее взглядом. – Это правда.

– Какая правда?

– Я люблю тебя.

– Меня? – удивилась она.

Губы скривились то ли в улыбке, то ли в гримасе недоверия. Он прижал ее руки к своей груди, и она почувствовала гулкие удары его сердца. Совсем другие удары. Не захлебывающиеся и дрожащие... Удары совсем другого сердца...

Она стояла, уперевшись ладошками в его грудь, пока Рига не склонился к ее лицу, не обнял за плечи и не стал целовать в губы. Только тогда попыталась оттолкнуть его сердце.

– Таня... Это просто поцелуй. Не бойся меня. Подожди, – он удержал ее руку. – Это просто поцелуй. Ничего не будет. Ничего не бойся.

– Я ничего и не боюсь! – она опустила голову. – Но я не люблю тебя.

– Выготцева любишь?

– Да!

– Хорошо. Это очень хорошо. Ты любишь Выготцева, а я люблю тебя. У нас хорошее будущее. У меня хорошие шансы, – Рига засмеялся, снова привлек ее к себе и обнял.

Таня молчала. Не вырывалась, не упиралась. Так и стояла, прислонившись лбом к его груди. Его руки замерли на ее плечах, боясь спугнуть лунную неподвижность ее тела.

– Все пройдет, Таня. Мы все переживем, – заверил он. – Ты совсем молодая, умная, нежная, добрая...

– Откуда ты знаешь, какая я? – она вскинула глаза. – Мне кажется, я холодная, злая, бесчувственная, грубая...

– Ты не можешь знать себя, потому что никогда не чувствовала себя женщиной рядом с настоящим мужчиной...

Снова она усмехнулась.

– Брось свою терапию. Мне не тринадцать лет. И так, как я была с мужчиной, я тебе не пожелаю...

Рига расхохотался.

– Разве сейчас тебе плохо?

– Плохо. Я думаю про эту чертову пиццу, которую мы не успеем купить, про то, что он будет всю ночь ругаться с Илоной, а потом придет ко мне, про то, что утром Илона спросит, к кому ты приезжаешь... И мне плохо от всего этого...

Он кивнул. 

– А теперь представь, что пицца уже давно куплена, что семейные проблемы Выготцева тебя не касаются, что на любое его требование ты можешь просто сказать «нет», потому что твое желание – важнее всего, и уж точно, важнее самого Выготцева. А сейчас есть только луна и мы вдвоем.

Рига поднял ее лицо к своему и осторожно дотронулся губами до ее губ. Она вырвалась.

– Не трогай меня! Не трогай! Я вся... я такая...

Из глаз брызнули слезы.

– Я такая... Я себя ненавижу! Я за эти джинсы, за этот свитер...

Рига снова привлек ее к себе.

– Господи Боже, Таня! Ты не сделала ничего плохого. Особенно, по сравнению с тем, что делал в своей жизни я... Неужели ты собираешься казнить себя до смерти за то, на что другие вообще не обращают внимания? Женщина не может быть ни в чем виновата, запомни это!

– Я не женщина, я дрянь...

Но Рига не собирался отпускать ее. Пицца давно была припасена в его машине. И объяснение затянулось. Таня плакала, вытирала лицо руками, а он доказывал ей, что плакать не о чем, что женщина всегда остается чистой, гордой и прекрасной, что не произошло ничего ужасного, потому что все впереди и то, что было, – короткий дурной сон, который забудется.

Может, он и не убедил ее, но стена рухнула, и ее обломки смыло слезами. Ему вдруг показалось, что смыло не только ее боль, но и все, за что он сам казнил себя, натыкаясь в памяти на проблески прошлого. 

С тех пор жизнь переменилась. Илона стала весела, а Таня погрустнела. Сверлящая боль стала утихать внутри, и на сердце сделалось пусто и холодно. И Выготцев в ее глазах сделался совсем другим – беспомощным, смешным и жалким.

Она поймала себя на том, что стала вскидывать голову, как Рига. Словно стала выше и сделалась недосягаемой для тех, кто хотел ее обидеть.

И жизнь в доме Выготцева, и их странная семья вдруг показались ей мелкими, пошлыми, лишенными какого бы то ни было смысла. Что они принесли ей хорошего? Комфорт? Богатство? Или замкнутость и унижение? Ради чего она терпела так долго то, что не могло иметь ни продолжения, ни будущего? Ради духов, которые можно купить в любой лавочке?

Она не могла заставить себя приблизиться к Выготцеву. Словно умывшись, не хотела входить в пыльный, сырой и пропахший гнилью погреб, в котором ее чуть было не заперли. Он протягивал к ней руку, и она отшатывалась    

– От жары с ума сходишь? – кривился тот.

– От вашей нежности! – бросала она в ответ.

Но сердце... оно вмещает боль, как многослойный пирог. И когда уходит один слой, то открывается другой, свежий, еще не обветрившийся и не загрубевший. Таня вдруг стала думать о том, что если бы она тогда смело взглянула в глаза Диму, он бы не отвернулся от нее. Пытаясь избавиться от отчаянных сожалений, ждала Ригу, чтобы он отвлек ее от новых, неожиданно болезненных мыслей.

Но Рига куда-то пропал, Илона нервничала, рассказывала Тане про Голливуд, как будто в нем выросла, и про замечательных парней, которых, по ее словам, знавала до Выготцева, будучи ресторанной певицей. 

– Что ты будешь делать после его смерти? – спросила вдруг Таня.