Вопросы

– Нет. Мне не нужны эти деньги. Рига любит меня! – произнесла она твердо.

Дим взглянул ей в глаза. И эти глаза... были наполнены отчаянной влагой, которая не могла уйти со слезами. Потемнели до зеленоватой черноты и мерцали обидой и злостью. 

– Таня... ты же не любишь его! – воскликнул Дим.

Она отвернулась.

– Если ты думаешь, что я никого не люблю, что я проститутка, то должен знать, что с Ригой я буду иметь намного больше, чем две тысячи баксов в месяц.

Дим опустил голову, взглянул на ее босые маленькие ступни и вдруг упал на колени и обхватил их.

– Танечка, я совсем не это хотел сказать. Не про деньги. Просто не могу поверить, что ты его любишь... Это невозможно! Этого не может быть!

– Убирайся вон! – она вырвалась. – Я люблю Ригу. И мы всегда будем вместе! А ты... дрянь. Сволочь... Помешан на своих грязных деньгах! У нас будет семья, дети. Это не продается!

– Таня...

– Пошел вон!

Она оттолкнула его. Дим вышел на площадку и закурил нервно. Оглянулся на дверь и пошел вниз.

Рига скользнул в тень, и Дим прошел мимо.

Таня не плакала, только бросилась к Риге и обхватила его руками. Пальцы дрожали, и губы дрожали...

– Я его ненавижу. Ненавижу!

Рига погладил ее по голове.

– Ты слышал? – она вскинула глаза.

– Прости, я... сомневался, что он тебе не нужен.

– Мне никто не нужен, кроме тебя, – заверила она. – Никогда больше не сомневайся, Рига.

– Не буду, – он поцеловал ее в лоб.

         За короткое время, проведенное с Ригой, Таня устала больше, чем за долгие годы с Выготцевым. Устала заставлять себя жить новой жизнью, чувствуя только то, что ее новая жизнь тяжелее прежней.

         Секс – это не все в жизни, но и любовь – далеко не все. Тем более, в современном мире, где эти понятия никак не связаны. И семью, пожалуй, нельзя строить на любви: чувство – слишком непрочная основа для долгосрочных обязательств. Но вдруг она поняла, что любовь – это все в жизни. А без нее – никакой жизни нет. И дело не в возрасте, не в характере и не в деньгах. Оказавшись в объятиях молодого Риги и надеясь вычеркнуть из памяти свое прошлое, Таня постепенно стала сожалеть о своей спокойной, мерной и только приступами суматошной жизни в доме Выготцева.

         Но, убедившись в том, что Рига любит ее и что у них есть будущее, Таня и не подумала отказать ему. И не отказывала никогда потом, когда Рига возвращался из «Фортуны» под утро. И ритм ее жизни изменился, сломался, и, казалось, что сломался позвоночник, и ее руки, ноги и все тело перестали принадлежать ей, повисли безвольно. Если Рига и был требователен, то не к ее поведению, а к чувствам. И она ловила себя на том, что приноравливается к нему точно так же, как к старику Выготцеву, зная, когда ему улыбнуться, а когда подыграть в его страстном порыве.

         Итак, найдите сто отличий. Найдите десять отличий. Найдите хотя бы пять...

         Но когда пришел Дим, чтобы швырнуть ей в лицо деньги «за Ригу», Таня поняла, что поступила правильно, как бы тяжело ни дался ей этот выбор. Потому что этот человек... на весеннем столичном ветру, в кепке, в черных очках поверх кепки, с покрасневшими руками... этот человек... в фирменных джинсах и дорогом кожаном пиджаке, только что вышедший из дорогого автомобиля... он никогда ничего не увидит в ней, кроме продажной девки, кроме проститутки, дешевой содержанки. Он никогда не поверит в то, что она живая женщина, которая хочет любить, мечтает о семье, о собственном доме, которая просто ошиблась, оступилась и полетела бы в пропасть, если бы Рига не подхватил. Но Ригу – Бог послал. Рига подхватил. И за это Таня будет служить ему верой и правдой, как преданная собака или протертое полотенце.

         А потом думает – зачем? Зачем он подхватил? Ведь это то же самое, что угождать Выготцеву, жить с ним, понимать, что он хороший человек, и ничего не чувствовать к нему, кроме благодарности.

         Размышления измучили ее совершенно. Она проводит бессонные ночи без Риги в его квартире, а утром он возвращается и увлекает ее в постель. Потом спит до обеда, а она бродит одна по дому. Потом вместе выходят, обедают где-то... Но четкого режима нет: Рига может подолгу пропадать на сделках, на каких-то разборках, в качалке с ребятами.

         Спросил как-то:

– Не боишься, что меня убьют?

И ей сделалось стыдно, что она не боится. Ей эта мысль даже в голову не приходила. Запоздало прижалась к нему и спросила, заглядывая в глаза:

– Тебя не убьют, Рига?

Он промолчал. Заговорил только в постели, обнимая ее и прижимая к себе.

– Таня, давай в октябре поженимся...

– Почему в октябре?

И опять долго нет ответа.

– Я скажу, почему в октябре. А ты – взамен – тоже ответишь мне на один вопрос...

Она кивнула в темноте. Рига еще посмотрел в потолок, и когда лунный свет совсем пропал за окном, и стал сереть рассвет, заговорил глухо:

– Как-то в октябре я был на одной войне. И это был такой холодный октябрь, совершенно чужой... И листья носились какие-то незнакомые, не такие, как здесь. А до войны... я не был отморозком. В универе латынь учил и не думал  о том, что где-то одни люди других убивают. Там, знаешь, все перевернулось – грязь, пыль, кровь, и ветер носит эти черные листья. И постоянно – опасность. Чужой язык. Чужие лица. Чужая война. Я уже и позабыл, что приехал ради денег, пытался только выжить, а чтобы выжить – пришлось убивать. Наконец, последняя партия оружия было доставлена, я получил свои деньги. Для меня эта чужая война была уже позади. Мы с одним чеченом ехали в аэропорт, уже общались запросто, байки какие-то травили, и вдруг у нашего авто пробили шину. Машину обстреляли. Мы закатились в кювет. Поняли, примерно откуда. Дорога – пуста в оба конца, напротив – лесополоса. Мой друг поднялся, выстрелил наугад, и в тот же миг его упал убитым. Меткость была предельная. И если бы мы не неслись на большой скорости, стрелок и в первый раз прицелился бы получше...

Мы лежали по разным сторонам трассы. Я – с деньгами и своим светлым будущим, а этот снайпер – с идеями, принципами или еще чем-то. И я так его ненавидел, что метнулся через дорогу к нему в эту жидкую лесополосу. Еще с минуту мы выслеживали друг друга в почерневших полуголых кустах, а потом я заметил его маску – черную шапочку с прорезями для глаз и рта. Он, видно, потерял меня из виду, я оказался сзади, упал на него и выбил из рук винтовку.

И когда я на него упал, понял, что его тело – мягче и меньше, чем я ожидал. А когда сорвал с убийцы маску – передо мной оказалась девчонка с огромными карими глазами и торчащими волосами.

– Стреляй! – сказала она.

А я сел, направив на нее оружие и не мог заставить себя выстрелить. Она спокойно поднялась и отряхнулась. Сказала, что из-за таких продажных сук, как я, они и не могут победить. А мне дела не было до этого, я смотрел на нее во все глаза. Впервые видел женщину-снайпера, о которых на войне и русские, и чечены рассказывали легенды, потому что воевали девчонки и на той, и на другой стороне. И легенды эти  были похожи на страшные сказки. И пока я сидел, вытаращившись на нее  и пытаясь припомнить все услышанное, она дернулась в воздухе, как черная молния, выбила у меня из рук ствол и прижала меня к холодной земле, наступив ботинком на горло. С такой тренированной ловкостью я еще не сталкивался и понял – на уровне инстинкта – что действовать нужно незамедлительно. Я схватил ее за ногу, мы стали бороться, она царапалась, я бил ее по лицу, и, наконец, одолел, но инстинкты сработали все сразу. Я уже рвал на ней одежду, а она материла меня последними словами. Я зажал  ей рот. Тогда мне не то, что не хотелось ее поцеловать, а хотелось причинить ей как можно больше боли. И это все засело во мне надолго. Этот октябрь... Я бросил ее в лесополосе без оружия. И она плакала не как убийца, не как солдат, не как снайпер, а как обычная дворовая девчонка. И тогда я решил, что если начну новую жизнь, чтобы никогда не вспоминать прошлое, то это случится обязательно в октябре.