Мать ветров (СИ)

— Алессандро!

По ступенькам к ним торопливо поднимался юноша лет двадцати пяти, очень похожий на Марчелло. Те же синие глаза, только темные волосы длиннее и собраны в хвост, а под кафтаном виднелось не по возрасту наметившееся брюшко. Полнота явно мешала ему быстро ходить, а он так торопился, запыхался и с трудом выговорил следующее слово. Но еще до того, как он его произнес, было ясно: случилось что-то очень плохое.

— У Пьера... приступ... Прямо во время лекции... Он... Он... умер.

Бездыханное тельце маленького преподавателя уже подняли с пола и положили на лавку. Послали за ректором, университетским врачом и носилками, а пока студенты и коллеги умершего понуро стояли вокруг него и перешептывались. Кто-то плакал. Алессандро дрожащей рукой гладил неподвижную руку и то и дело вытирал слезы.

— Такой молодой, — вполголоса сказал Али тяжело вздыхавшему рядом Марчелло.

— Ровесник моего брата, — кивнул юноша. — У него сердце больное было с самого детства. А он работал много. Совсем себя не жалел.

— Твой друг?

— Нет, но... Он очень хороший... Был.

Вскоре Пьера унесли, и толпа начала понемногу редеть. О второй лекции не могло быть и речи. Алессандро явно держался на честном слове, и его под руку увел куда-то брат Марчелло. А самого парнишку, серьезно пришибленного произошедшим, повел прочь из университета уже сам Али.

— Выпьем?

— Я составлю тебе компанию, но... Прости, я не пью, — покачал головой художник.

— Тогда идем, тут за углом забегаловка, в которой подают отличную масалу. Согреемся, — предложил Марчелло.

После ледяных аудиторий улица, чуть припорошенная снегом, казалась удивительно теплой, но на душе было стыло и тоскливо. Только...

— Масала? Что это? — спросил Али.

— Ты же саориец!

— Наполовину, — улыбнулся художник. — И я вырос на границе Грюнланда.

— А хотя бы про чай слышал? — Марчелло слабо улыбнулся в ответ.

— Слышал, но еще не пробовал.

— Ну вот и попробуешь.

Чайхана — а именно так звалось то место, куда привел Али его новый знакомец — встретила студентов жарким воздухом, в котором слабо веяло пряностями, и пронзительной синевой занавесок. По рассказам отца и деда художник знал, что все оттенки синего традиционно ценят в Саори.

В небольшой комнатке было бедно, но тихо и чисто. Юноши устроились за обшарпанным столиком у окна. Полный веселый саориец, хозяин заведения, принял у них заказ, а пока он колдовал над таинственным напитком, Али смотрел на снег и слушал Марчелло.

Оказывается, Пьер, невзирая на свой юный для преподавателя и ученого возраст, успел завоевать уважение коллег и симпатии учеников. Со студенческой скамьи он всерьез занялся изучением истории культуры северных стран, уделяя особое внимание Ромалии, Иггдрису и Лимерии. Он беспечно отмахивался от настойчивых просьб друзей пощадить себя и частенько пропадал до поздней ночи в библиотеке. Марчелло, сын библиотекаря, в свободное от занятий время помогал отцу и не раз подбирал литературу для приятеля своего брата.

— Мои юные господа, смею надеяться, что этот изумительный напиток согреет вас и поможет забыть обо всех печалях нашего бренного мира! — хозяин поставил перед студентами кружки, над которыми заманчиво поднимался ароматный парок, и поклонился, сложив руки перед лицом.

— Благодарим от всей души, — сказал за обоих Али и поклонился в ответ.

Молоко, терпкое от пряностей, и впрямь подарило телу невероятное тепло. А художник только сейчас сообразил, что у него на руках оставались перчатки, которые одолжил ему Марчелло. Тоже теплые.

Но самого синеглазого сегодня вряд ли могло что-то согреть. Он отвернулся к окну, украдкой смахивая одинокую слезу, и бросил искоса виноватый взгляд на Али. Тот понимающе кивнул и чуть тронул своей кружкой кружку Марчелло.

Снег за окном повалил сильнее.

====== Глава 7. Милош. Зеленый. Багряный. Море ======

Ствол под рукой был непривычно гладким. Милош пробежал пальцами по блестящей зеленой поверхности, вздохнул и опустился на землю. Прикрыл глаза, прислушался. Тихо-тихо, только шелест листьев где-то над головой. Ему не хватало этой тишины и одиночества.

Удивительно. Жизнь в лагере, ежедневное общение с семьей и товарищами, казалось бы, должны были приучить его к тому, что уединение — редкая, почти невозможная вещь. Но на самом деле дома фёны умудрялись оставлять друг другу личное время и пространство, несмотря на вечную суету в их муравейнике. Братья, к примеру, могли проваляться под боком у Милоша целый вечер, не отвлекая его от книги или от записей в лекарском дневнике.

На «Гринстар», трехмачтовой каравелле, которая была довольно внушительным судном, укрыться было решительно негде. И это при том, что путь до Веселого острова выдался на редкость спокойным. Они почти все время шли вдоль побережья бакштагом со скоростью двенадцать-пятнадцать узлов и всего пару раз меняли галс. Матросы не перенапрягались, капитан пока что не зверствовал — видимо, не хотел растерять команду в портах, не слишком удаленных от родных берегов. Но Милоша откровенно утомляли пустые разговоры, попытки установить негласную иерархию в команде, поделить несуществующую власть. Он знал, конечно же, что так бывает, и теперь высокому широкоплечему юноше, который прекрасно владел ножами, не очень позорно — луком и виртуозно — собственными кулаками, приходило в голову лишь одно сравнение. Он казался сам себе изнеженным оранжерейным растением. Однако не стыдился. Просто принял к сведению и учился выживать.

К слову, по отдельности он легко мог бы ужиться с двумя третями своих попутчиков. Со многими матросами и уж тем более с врачом Джоном О’Рейли Милош без труда находил общий язык, а различия... Не бывает двух одинаковых людей.

Однако вскоре Милош к немалому изумлению обнаружил, что человек сам по себе и в окружении других — это два существа, которые порой отличались друг от друга как небо от земли. Пожалуй, кроме врача, самими собой оставались двое бывших рыбаков с Шинни — нерей Шеннон с огненной шевелюрой и неизменной самокруткой в зубах и маленький юркий лимериец Дик. Нет, все трое отнюдь не были дураками и знали, чего не след говорить прилюдно. Отчасти из-за этой осторожности фён лишь спустя несколько месяцев от начала плавания выяснил, насколько близки они по взглядам, и что дядя Шеннона одним из первых вступил в ряды сопротивления владычеству Лимерии на Шинни.

Увы, самими собой в любой ситуации были также капитан «Гринстар» Фрэнсис О’Конор и его друг, богатый и родовитый лорд Эдвард Лионийский. И если ледяной как пики Волчьих Клыков и равнодушный до жестокости нрав первого с лихвой компенсировался профессионализмом и умом, то второй казался на каравелле великолепным чистейшей воды алмазом в куче дерьма. И вел себя соответственно.

Впрочем, простой матрос Милош редко имел с ними дело. Куда чаще приходилось выслушивать всяческие скабрезности, наблюдать за ссорами по поводу и без и не участвовать в драках. Потому что, во-первых, пока не случалось таких драк, в какие и впрямь следовало бы влезать, а, во-вторых, до поры до времени фён не хотел раскрывать себя. Пусть считают его эдаким добродушным громадиной, который играючи складывает в бухту якорный конец, но лишь улыбается в ответ на двусмысленные шуточки.

К счастью, на Веселом острове он получил временную передышку. Даже подпольщик со стажем в двадцать лет, то есть с самого рождения, устает от притворства. Большая часть команды прямиком направилась в трактиры и — к бабке не ходи — в бордели, хотя Джон ясно сказал, что не станет тратить лекарства на лечение срамных болезней. У самого Джона в портовом городке жили какие-то дальние родственники, а капитан со своим лордом... честно говоря, до них Милошу не было никакого дела.

Юноша отложил знакомство с городом до вечера. Условился с врачом о встрече на торговой площади и ушел бродить по окрестностям. Крупных хищников на побережье давно перебили, разве только в лесах на склонах гор водились огромные кошки с белой и голубой в черную полоску шкурой. От прочих напастей его привычно спасали руки и ножи.