Профессор Жупанский

— Отвез? — спросил он Подгорного.

— Ну да!

— И в вагон посадил?

— Обязательно! В седьмой купейный, будто пани поехали.

Михаил Тихонович пошевелил желваками, а когда сын вышел к матери на кухню, приглушенно спросил:

— И ничего подозрительного не заметил? Никого из лесовиков не повстречал на дороге?

Подгорный наклонил голову: возле железной дороги он столкнулся с Гайдуком. Тот стоял с каким-то незнакомым человеком и, похоже, тоже ждал поезда. Увидев колхозников, что-то сказал этому незнакомому человеку, и оба они куда-то скрылись. Сначала он, Илько, не обратил на это внимания, а вот когда по дороге домой хорошенько над всем поразмыслил, в сердце закралось сначала сомнение, а потом и подозрение. Но нужно ли обо всем этом рассказывать председателю колхоза? Да еще и в такую приятную для него минуту.

— А разве что-нибудь случилось?

— Может, и случилось, — неопределенно ответил Михаил Тихонович, наливая еще по одной рюмке. — Ну, за здоровье и за счастье, Илько!

Дорога, а еще более волнение от встречи с родителями, разговоры о всяких семейных делах изрядно утомили Владимира. Лег спать где-то в полночь.

В хате тихо, уютно. Проснувшись, Владимир некоторое время молча лежал, прислушивался. Тихо тикают ходики. Полгода назад вот здесь ночевала Галинка. Они с Ниной спали на этой самой кровати. Интересно, о чем они тогда думали? Ведь это была страшная ночь!

Сквозь закрытые ставни пробивался яркий дневной свет. Было такое впечатление, что это сыплется белый песок. В дымоходе еле слышно завывал ветер.

Владимир встал, посмотрел на ходики. Стрелки показывали без двадцати одиннадцать.

«Вот это поспал!» — подумал юноша, одеваясь.

Тихо открылась дверь, на пороге показалась мать.

— Проснулся?

— Ну и выспался, — вяло произнес сын, — вдоволь!

— Вот и хорошо, запасайся здоровьем, — любуясь сыном, говорила мать. — А я уже пирогов [14] наварила. Тех, которые сами в рот просятся. — Шагнула к сыну, встала с ним рядом. Владимир очень похож на мать. Особенно это было заметно сейчас. Такие же темно-голубые глаза, длинные темные ресницы, такой же, как и у матери, продолговатый, с горбинкой нос.

— Пироги — это хорошо. Эй, держитесь, пироги, коль идут на вас враги! — пошутил сын.

Мать слегка похлопала его по плечам. На ее лице солнцем светится радость.

— Так ты же не мешкай, сынок, — попросила она.

— Я, мама, по-солдатски — раз-два, и готово!

Мать вышла. Владимир поработал со ржавой пудовой гирей, которая стояла под его кроватью еще со школьных лет, а после этого подошел к маленькому зеркальцу, пригладил рукой чуб, пошел умываться.

В просторной комнате, служившей Пилипчукам кухней и столовой, пахло разными яствами. На столе, который стоял напротив входной двери, — горка румяных вареников.

— Вот я тебе тепленькой для умывания налью, — засуетилась мать. Схватила с плиты алюминиевую кастрюлю, налила из нее в таз воды. — Умывайся, сынок.

Через десять — пятнадцать минут Владимир стоял умытый, причесанный, в новенькой шелковой сорочке. От его гибкой фигуры дышало силой, здоровьем.

— Поешь, пока горяченькие, — приглашала мать.

Владимир колебался — после сна не было еще аппетита. Он подошел к столу, чтобы съесть один-другой вареник для приличия.

— Вот и сметана свеженькая, — ворковала мать, наливая из кувшинчика сметану.

— А как там наши девчата поживают? — спросил сын, когда четвертый или пятый вареник исчез у него во рту.

Мать не ответила. В эту минуту она истово работала кочергой, разгребая в печи жар. Из-под легонького цветастого платка выбилась светло-русая прядь. Покончив с работой, мать выпрямилась, поправила волосы, плотнее завязала концы платка, помыла руки и села за стол.

— Почему же ты пироги не хвалишь? Или, может, невкусные?

— Вкусные, вкусные, мама, — ответил Владимир, макая в сметану только что начатый вареник. — Давно не ел таких... Я спрашиваю, как там наши девчата живут, а вы и не слышите.

— Не слышала, правду говоришь... Хорошо живут, благодарение...

Хотела сказать — «благодарение богу», но запнулась на слове. Посмотрела на Владимира, а он на нее, оба улыбнулись.

— Мария дочку ожидает.

У старшей сестры Марии было уже двое мальчиков: одному четыре года, другому — полтора. Все родные и знакомые на этот раз пророчили ей девочку. Мария тоже стала ждать дочь. Так была в этом убеждена, что даже имя подобрала для будущего младенца.

Мать еще не успела рассказать сыну о его сестрах, как в комнату вошел Никифор.

— Вот хорошо, что ты приехал, Володя! — едва переступив порог, воскликнул заведующий клубом.

Владимир с Никифором когда-то были друзьями. Вместе ходили в школу, сидели за одной партой, вместе пасли коров. И хотя позднее их пути-дороги разошлись, однако и сейчас хлопцы остались товарищами. Никифор любил клубную работу, готов был, как в шутку говорили сбоковцы, все село записать в самодеятельность. Услышав, что приехал Владимир, решил немедленно повстречаться с ним.

Никифор вежливо поклонился матери, а заметив в ее глазах недобрые огоньки, разговаривал только с Владимиром. Мать сначала терпела это, а потом разразилась гневом:

— Ты думаешь, что Владимир так и побежит в твой ободранный клуб? Ему отдохнуть надо, а ты уже с концертом к нему.

— Ваша правда, мамаша, — еще вежливее ответил Никифор. — Вы как в воду глядели: послезавтра у нас большой концерт. А что касается клуба, то он такой же мой, как и ваш, немного пооббит дождями, но не ободранный!

Никифор знал, что тетка Ульяна будет упрекать его за этот приход. Но где же взять такого баяниста, как Владимир? Не беда, пускай тетка немножко посердится, зато концерт в клубе будет — первый сорт!

— Тебя ничем не прошибешь, — отмахнулась Ульяна. — Ты лучше раздевайся да пирогов отведай.

— Это другое дело, — степенно сказал Никифор, проведя рукой по тому месту, где должны быть усы, и без дальнейших напоминаний начал снимать коротенький кожушок. Заведующий хорошо знал характер Владимировой матери: поворчит малость, погневается, а потом и уважит.

И в самом деле, хозяйка уже положила на тарелку вареников, придвинула к Никифору блюдечко сметаны.

— Что же новенького в клубе? — спросил Владимир, когда его товарищ собирался малость перекусить.

Никифор завел речь о пьесе, которую готовит драмкружок, о подготовке к районной олимпиаде в честь десятилетия воссоединения. Он тут же охарактеризовал каждого кружковца, рассказал, кто как играет. Но, несмотря на бодрый тон и внешнюю беззаботность, в глубине его глаз таилась грусть.

«Наверное, очень тяжело переживает гибель Яринки», — подумал Владимир.

Никифор потер руки, перешел в новое наступление.

— Мы тебе роль комиссара батальона оставили, Володя. Согласен? А репетиция сегодня в двенадцать. Так что позавтракаешь — и пойдем. Ладно?

— Ну вот! — вмешалась в разговор мать. — Он тебе, сынок, работу найдет. Так запряжет, что вместо отдыха ни дня, ни ночи у тебя не будет. Я ведь говорила!

Товарищи переглянулись, вместе встали из-за стола, поблагодарили за вареники.

Никифор начал одеваться. Владимир вопросительно посмотрел на мать.

— Ты уж не задерживайся, сынок, — только и сказала она.

Владимир возвратился после обеда. Мать покачала головой, однако с ее уст не сорвалось ни единого слова упрека. Сердцем чувствовала: сын иначе не может. «Разве ему в четырех стенах сидеть? — думала она, успокаивая себя. — Пускай веселится, как сам знает. Ему, наверное, виднее». — И, придя, к такому выводу, успокоилась. Вспомнила свою молодость, свое девичество...

Ее молодость! Да была ли у нее молодость? Ой, была, была! Наперекор всему: кулаку, у которого работала в годы своего сиротского девичества, панскому эконому, который пытался лишить ее девичьей чести.

Ульяна, облокотившись, сидела неподвижно, в глубокой задумчивости. Даже забыла о вышивании, лежавшем у нее на коленях. Из глубин памяти одно за другим приходили воспоминания. И странно, вспоминалось даже то, что, казалось, было давным-давно забыто. Вот девчата сидят у реки, поют какую-то печальную девичью песню. Вдруг их окружают парни, а среди них — Стась, сын кузнеца, красавец и силач на все село. Сколько девок тайком посматривало на Стася, а он будто и равнодушен — шутит со всеми, поет. Любила его молодежь — где Стась, там и весело, где Стась — там и песни, танцы, развлечения.