Профессор Жупанский

— А более всего вот он меня сдерживал, — кивнул крестьянин, указывая кнутовищем на коня. — Жаль расставаться. Он ведь для меня что дитя родное — жеребенком выкормил! Без коня хозяин не хозяин, нищий! Вот и жаль было. Раз пять заявление писал. Напишу вечером, а утром относить не решаюсь.

— Вы ведь, кажется, дядя, прошлой осенью в Шполянский район ездили? — спросил Владимир.

— Ездил. Если бы не эта поездка, то, наверное, до сих пор выжидал бы. Благодаря Крутяку съездил. В «Здобутку Жовтня» был. О тамошнем колхозе, где председателем Дубковецкий, может, слышал? Хорошо там люди живут! А главное — по-людски живут. Это мне прежде всего в глаза бросилось.

— Как это бросилось?

Дядька не торопился отвечать. Он смотрел куда-то в простор ночи, о чем-то напряженно думал. Возможно, вспоминал свою жизнь, сравнивал с тем, что видел в Шполе, а может, думал о жене, которая поехала в Киев на совещание. Вдруг дядька остановил коня, схватился за ружье.

— Что там? — прошептал Пилипчук.

Подгорный не ответил, молча всматриваясь во тьму. Владимир привстал, напряг зрение. Но, как он ни силился что-нибудь заметить, кроме чернеющих по обочинам деревьев, ничего не видел.

— Что случилось? — повторил студент через некоторое время.

Подгорный вместо ответа засунул ружье под солому, недовольно признался:

— Сам не знаю. Испугался чего-то так, что даже заячий пот выступил, — ему было немного неловко, и, чтобы скрыть свою неловкость, дядька Илько принялся сворачивать цигарку.

— Самосада отведать хочешь?

— Нет, благодарю, я уже бросил курить.

— Это почему же? Разве студентам возбраняется?

— Не возбраняется, только удовольствия от этого не испытываю. Вот и бросил.

На самом же деле он бросил курить из-за Галинки Жупанской. С ее стороны это вовсе не было девичьим капризом. Нет. Было это прошлой осенью, когда Галинка ездила со всеми в Сбоково.

На другой день после убийства секретаря сельсовета Владимир тянул цигарку за цигаркой. «А я почему-то считала, что вы не курите, Володя. Курение вам даже не к лицу», — сказала тогда Жупанская. «Выходит, она думает обо мне», — обрадовался он и немедленно затоптал папиросу ногой. С того дня перестал курить. Теперь и папиросы, и самокрутки вызывали у него отвращение.

Дядька Илько пустил коня рысью. Морозный воздух резкой волной ударил в лицо. Владимир закашлялся. До села было совсем близко. Вон на холме виднеются силуэты деревьев, за ними дорога спускается в долину к колодцу, за которым начинается село. Еще с детства Владимир любил толстенные, в два-три обхвата, буки, любил взобраться на верхушку. Далеко-далеко видно с этих буков. А к колодцу подходить боялся. Когда-то давным-давно, еще во времена крепостничества, в этом колодце утопилась сельская красавица Ксеня, спасаясь от посягательств барчука на ее честь. Ходили легенды, что ночью из колодца доносятся отчаянные всхлипывания, поэтому колодец время от времени крестили.

— Ты спрашиваешь, как шполянцы живут? А вот так — за прошлый год по восемь рублей получили да по четыре килограмма хлеба на трудодень. Да, кроме того, овощи, сено, солому. Хорошо живут. Я бы тоже хотел так жить. И это, считай, после такой войны, после таких разрушений!

Зашел я к одному колхознику, разговорились. Вышло, что он тоже таким «мудрым» был, как и я, — последним в селе в колхоз заявление подал. Остап Решетко пишется.

Очень порядочный человек и, видно, добрую голову на плечах носит. «Ну, а нынче вам каково?» — спрашиваю его. Он подумал, подумал и ответил: «Колхоз, — говорит, — вещь хорошая, лишь бы только люди были бы дружными, да председатель хозяйственным». У них один и тот же председатель с самого начала коллективизации. Сообразительный человек — люди его уважают, а он о людях заботится. Вот у них и дела хорошо идут. Колхозники не хаты строят, а настоящие хоромы.

Подгорный умолк. Владимир был поражен: таким разговорчивым он дядьку Илька еще не знал. Неужели это экскурсия так повлияла на его поведение?

Подъехали к букам. Владимир поднял голову, молча поздоровался со столетними великанами. Ему хотелось даже снять шапку, пожелать им «доброго здоровья»!

Конь, почуяв приближение к дому, понесся с горы галопом, даже громко заржал. Залаяли собаки. Маленькие огоньки из окон словно приветствовали Владимира. Странное чувство! Впервые охватило оно его после возвращения с войны. Владимир не был дома целый год. Да еще какой год! За год на войне он узнал жизнь и людей больше, чем за все восемнадцать предыдущих лет. До самой смерти не забыть ему широкоплечего Ваню Мажаева из-под Калинина, который спас ему, Владимиру, жизнь во время форсирования Дуная и погиб от руки бандеровца в июне сорок пятого года, когда возвращался домой.

Владимир каждый раз, вспоминая о фронтовом друге, испытывал угрызения совести.

Подгорный повернул коня в переулок, где жили Пилипчуки.

— Хочу тебя привезти, как пана, чтобы на магарыч от матери получить. Или как ты считаешь? — шутил дядька Илько, хотя никогда раньше Владимир не замечал за ним таких способностей.

— Паны уже отошли в историю, — ответил студент, прислушиваясь к гомону в центре села.

— Это радио, — объяснил дядька.

— Уже провели? — обрадовался Владимир.

— Все Никифор старается. Молодцеватый парень! Работа у него колесом вертится. Иногда в клубе такую комедию покажет, будто в театре. Теперь Никифор — первый парубок на селе... Н-но, Гнедой, к чужим разговорам не прислушивайся! Делай свое конячье дело да об овсе думай.

Владимир улыбнулся.

— А все-таки вы зря коня гоните, я бы и так дошел.

Дядька Илько щелкнул кнутом.

— У меня наказ от твоего отца: как только вернусь, так и рапорт отдать должен, в какой именно вагон женщин посадил. А ты ведь знаешь, твой отец не любит, когда забывают о его наказах.

Наконец родительский дом. Владимир, не дожидаясь, пока Подгорный остановит коня, соскочил с саней. Быстро взбежал на крыльцо, постучал в дверь. Вскоре в сенях раздался скрип.

— Кто там?

У Владимира защекотало в груди.

— Я, мама!

Дверь быстро открылась, и две руки обвились вокруг шеи сына.

— Почему же это ты на ночь глядя да в дорогу отправляешься, сынок?! — тревожно и радостно спросила мать. Ей было страшно даже подумать, что с ее единственным сыном могла приключиться какая-нибудь беда.

— Мы с ним вдвоем ехали, Ульяна, — вмешался в разговор дядька Илько, входя на подворье. — Да и не с пустыми руками. — И будто в подтверждение словам, перебросил с плеча на плечо свое ружье.

Мать вздохнула, покачала головой. Еще раз взглянула на сына, улыбнулась, словно извиняясь за свои неуместные материнские тревоги, стиснула щеки Владимира теплыми шершавыми руками, несколько раз поцеловала сына в лоб, губы.

Дядька Илько кашлянул. Мать опомнилась:

— Ой, что же это я такая невнимательная! Входите, прошу, в хату. Очень вам благодарна, Илько, что вы мне такую радость привезли. Очень прошу в хату.

Подгорный не торопился. Тогда мать спустилась с крыльца, схватила его за рукав.

— Да вы меня, Ульяна, не тащите, будто козла старого, я к чарке и без принуждения пойду, — шутил дядька Илько. — А Михаил Тихонович дома?

Ульяна покачала головой,

— Все еще где-то бегает. А вы заходите, Илько, а тем временем и Михайло прибежит.

Подгорный открыл ворота, въехал на подворье, привязал коня, бросил ему охапку сена и только после этого вошел в дом. Ему и впрямь хотелось выпить с мороза рюмку-другую. Да и со старшим Пилипчуком нужно было встретиться, кое-что сказать.

К дядьке Ильку подошел Владимир, помог снять кожух. Вскоре прибежал и Михаил Тихонович, устало опустился на стул. Некоторое время сидел молча и, наверное, никого не видел, ничего не замечал.

— Добрый вечер, отец! — поздоровался с ним Владимир.

Михаил Тихонович виновато вскочил со стула, обнял сына, украдкой вытер слезу. Никто этого не заметил, Михаил Тихонович быстро успокоился, поставил на стол графинчик с водкой.