Валдаевы

Платон топнул ногой:

— Кышь от колыбели, пострелята!

Как горошины из кулька рассыпались и покатились малыши под стол. От мужниного окрика проснулась на печке Матрена, спросила, зевая:

— Что бачка сказал?

— Вестимо… Уважливый у нас отец Иван. Рюмочку поднести велел.

Семка высунулся из-под стола и бойко выговорил:

— Тять, почему, как два кочета сойдутся — сразу дерутся?

— Поют по-разному, — ласково ответил Платон, который чуть-чуть разомлел от водки.

— Нам можно вылезти? Бить не будешь?

— Вылазьте. Не за что пока.

Малыши вылезли из укрытия и обступили Фому, который сидел на лавке и ковырял прохудившийся лапоть.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Первого сентября детишки Нужаевых — Витька, Венька и Танюшка — в школу пошли. На крыльце встречал их сам Аника Северьянович и жена его, Серафима Карповна, которая принимала в подарок яички.

Марфа Нужаева, провожавшая в школу детей, принесла шесть яиц и созналась, виновато опустив глаза:

— Одно, Серафимушка, разбито маленько. Загуменьями шли, и какой-то дейманенок луканул в Танюшку картошиной, а в меня угодил…

— Это ничего — расколю в творог, ватрушки затеяла.

— Смотрите у меня! — Марфа строго посмотрела на внучат. — Озоровать будете, домой не кажитесь!

— Вадик, — сказал Аника Северьянович сыну. — Проводи ребятишек в класс.

Вслед за учительским сыном Витька, Венька и Танюшка вошли в первый класс и вмиг оробели. Что тут творилось! Куда ни глянь, везде следы разбитых помидоров. Весь пол залит соком, завален раздавленной кожурой. В лоб Витьке шлепнулся, будто взорвался, спелый помидор. Озорники расхохотались.

Вадик не знал, что и делать. Мать с отцом разложили помидоры на окна для дозревания, хотели угостить ребят — в Алове еще никто не знал, что такое томаты, их никогда не видели и не пробовали. Мокрой тряпкой с классной доски Вадик вытер парту, усадил близнецов, а Танюшку послал сидеть рядом с двумя девочками, которые сразу же угостили ее конопляным семенем.

— Тебя как звать? — спросила черноглазая девочка.

— Таня.

— А меня — Катя Латкаева. Меня, как вырасту, на разрыв возьмут.

— На какой разрыв? — Таня недоуменно наморщила лобик.

— А я знаю? Соседки так говорят.

— И ты пойдешь?

— Куда?

— Да на разрыв-то.

— Вот чудная! Как не пойдешь, ежели заставят.

Вошел Аника Северьянович и ахнул: весь труд его пошел прахом. Сколько надежд возлагал он на первый день занятий! Рассчитывал, что ребятня разнесет помидоры домой, расскажет об их необыкновенном вкусе и аловцы примутся разводить их…

…Сорок пять фамилий записал в тот день Аника Северьянович в классный журнал. Сорок пять характеров предстояло распознать ему, направить в нужное русло. И начинать приходилось с малого:

— Знайте, девочки, кто грызет на уроке конопляное семя, у того ум воробьиный…

Вот и настала пора свадеб. Дочь Романа Валдаева, Лушу, просватали за Родиона Штагаева. По обычаю жених приходит ночевать в дом невесты каждый вечер и спит на конике. От помолвки до свадьбы — две недели. За это время жених с невестой присматриваются и привыкают друг к другу. Хоть и редко, но случается, что жених или невеста берут назад согласие на брак — «возвращаются».

Родион был парнем не робкого десятка, но при будущем тесте стушевывался, даже гостинцев ребятишкам не смел в его присутствии дать — ждал момента, когда тот отлучится. Вот и сегодня вечером — пришел, разделся, сел на переднюю лавку, молчит, глядя, как Луша прядет, а Груня караулит горящую лучинку.

Брат Луши, Борис, во все глаза смотрел на жениха. Не раз слышал мальчик разговоры Лушиных подружек о красивых парнях, но так и не смог понять, какой парень красив, а какой — нет. Вот сидит Родион… Красивый он или нет? Большелобый. Крылья носа с горбинкой трепещут, будто собираются улететь; глаза карие, ясные, и кажется, будто в глубине его глаз запрятаны острые стекляшки.

Когда Роман вышел во двор месить лошади, Родион нанизал на свой указательный палец четыре пряника, похожих на крендельки, протянул их Борису. И тот решил, что сестрин жених не очень красив и умен, если дает сразу так много пряников. «Понравиться хочет, подлизывается…» А утром, когда Родион ушел, спросил:

— Луш, ты думаешь, у тебя красивый жених?

— Мне нравится. А тебе?

— Не знаю. — Борис пожал плечами. — Он на всех похожий.

Вскоре настал вечер сговора.

Старики из той и другой родни прятали на пиру свои шапки, но Лушины подруги похищали их, наряжали пришивными цветами из разноцветных лоскутьев, а потом «продавали» хозяевам и «торговались». Кто побогаче, платил больше, — неудобно же глядеть, как чужая девушка пляшет в твоей разукрашенной шапке на виду у всех, показывая ее несусветную цветастость. Лушин будущий свекор, Макар Штагаев, даже гривенник девушкам отвалил…

На собранные деньги невестины подружки купили в лавке Пелевина орехов, конфет и пряников. Каждая должна была угостить своих домашних.

Пришел «день принесения невесте каши». Луша стояла у калитки и славила песнями всех прохожих и родственниц, которые приходили в избу со своей кашей. Подруги ее тем временем топили последнюю девичью баню, нарядили для невесты мягкий березовый веник и заявились с ним к невесте, когда баня была протоплена.

Две близкие подруги взяли невесту под руки, а другие водили вокруг них хоровод, плясали, и веник кружился в руках то у одной, то у другой. Луша, всхлипывая, причитала, что «боярышни-подружки, веселые резвушки ведут ее девичество парить и помыть в последней бане и потом одеть-обуть по-бабьи».

А вечером, заплетая мокрые волосы невесты в две косы, Матрена Нужаева причитала о женской доле, — подобна она бодливой корове и лошади с норовом, которая кусается и лягается, любую молодуху в дугу гнет. Хаяла свекра, чужого отца, который даже тогда, когда улыбается приветливо, подобен грому средь ясного неба. Коли рявкнет на тебя, словно льдом наполнит робкое сердце, холодную гадюку поселит в нем, и не найдешь ты себе места в чужом доме. Досталось и свекрови, которая только со стороны кажется зеленым и красивым летом, а подойдешь поближе — наткнешься на колючий чертополох.

На другой день на расписных санях приехали за невестой дружки Родиона вместе с женихом. Сваха, Ненила Латкаева, впервые показала на людях все, что накупил ей свекор-батюшка, дед Наум, — за то, что у нее народился долгожданный мальчик, истинно желанный внук — Нестер. И она с достоинством пела:

Действительно, Ненила была наряжена на диво богато, не по-мордовски: голубой шелковый сарафан, такого же цвета платок на голове, поверх сарафана — короткая, но дорогая душегрейка из баргузинского соболя.

В голосе у Ненилы звенела неподдельная радость, — видно, была она счастлива оттого, что разнаряжена краше всех; едва кончила одну песню, завела другую; и вроде бы не для народа пела, выхваляя невесту, а славословила саму себя:

Любуясь снохой, дед Наум досадовал, что из-под ее длинного сарафана не видны глянцевые полусапожки с двумя рядами медных пуговиц, натертых до золотого блеска.