Валдаевы

— Во голова у человека, — так и шпарит, как по книжке, — проговорил Павел Валдаев. — Если бы не схоронили его, так бы и сказал — наш это Гурька, наш, и все тут!..

Все дружно рассмеялись.

Не чаяли, что разбудили Исая Лемдяйкина на полатях.

Гурьян принялся расспрашивать, кто где работает. Оказалось, что почти все у Каров — один на лесопилке, второй на пивоварне, третий на суконной, четвертый на шерстяной, пятый на пенькотрепальной.

Исай старался не пропустить ни слова. Рядом с ним в старом банном корыте сушился нарезанный табак; сам того не замечая, Исай постоянно вдыхал его запах и в конце концов со смаком чихнул, но никто как будто не обратил на это внимания.

А на другой день Исаю повстречался Аверьян Мазурин и спросил:

— Ну, как тебе вчера понравилось у Романа? Понял, о чем калякали?

— Бог с тобой! У какого Романа?..

— Слышал я, как ты чихал на полатях, а потом видел, как выходил от него.

И тогда Исай признался: больно, мол, охота ему поладить с умными людьми, но боялся, что не поверят, подумают, будто со злым умыслом хочет втесаться в доверие…

Был последний день масленицы. Домашние Павла Валдаева разбрелись кто куда; в избе остался лишь он один. Без дела ходил Павел из угла в угол, разглядывая лубочные картинки на стенах.

Волны белого пара ворвались в избу; клубы морозного воздуха были густы, и сперва Павел не различил, кто пришел, но когда пар рассеялся, увидел седого старца с трясущейся головой — он полз к Павлу на коленях.

— Узнаешь, сынок?

— Нет…

— Великанов я, сынок. Семеновский. Великанов-старший.

— Впервой слышу.

— Разве не помнишь? Шесть лет тому я и сыны мои обидели тебя…

— Не помню…

— Мы лису у тебя забрали… Которая в капкан попала…

— С капканами дела не имел, отец.

— Имел, сынок, имел. С тех пор ты нисколько не изменился. А я, как видишь, поседел. Не шутка — погореть шесть раз…

— Шесть раз… Ай-ай-ай!

— За шесть лет шесть раз, и все зимой… Не иначе, как один и тот же поджигатель мстит.

— Ведь это надо же! Шесть раз!..

— Не приведи господь кому другому. Сердце у меня поседело — не только сам. И нищим стал. На мне, милок, сума.

— Сними ее и положи на лавку.

— Ни лошади, ни коровенки, ни тебе другой надворной живности. Сыны мои по сторонам разошлись. Меньшой пишет, разжился деньжонками и хочет снова на хозяйство стать в Семеновском. Послал меня к тебе прощения просить. Иди, говорит, моли слезно, не то опять погорим. Вот и пришел: прости ты, Христа ради, нас, особо меня…

В сенях что-то зашуршало и глухо стукнуло. Павел вышел за дверь, увидал кошку, догадался, что она спустилась с подлавки; он запер дверь на засов, помог Великанову сесть на лавку и, сложив руки за спиной, спросил, шагая по избе:

— Значит, прощения просишь.

— Да, да, сынок. В прощающей душе всемилостивый бог живет.

— Бог?.. Я ведь тоже вас ради бога молил отдать мне лису. В ногах у вас валялся, поклоны бил за свое добро. А вы меня и за человека не сочли.

— Согрешили. А бог все видел… Наказал нас.

— Ан не он, не бог наказал. Я! — И помолчав, прибавил: — Та самая лиса небось не уцелела?

— Шкурка? С ней вот какое дело приключилось… Когда третий пожар был, ночью мы только сами выскочить успели. Знамо дело, и лиса сгорела. На-кось вот тебе за нее столбянку.

— Не надо. Не возьму, отец. Ты вон какой оборванный…

— Оголели, нищета одолела. Упал достатком. Раньше лесом да скотом промышлял, теперь вот нищий. По миру со старухой хожу…

— После первого пожара пришел бы, как нынче, в прощеный день, предложил бы, как теперь, красненькую, поладили бы.

Старик вздохнул:

— Да все она, гордыня, мешала. Денежку, сынок, возьми. Твоя она по праву.

— Да у меня руки отсохнут, ежели от нищего кусок приму.

— Скажи, сынок, простишь?

— Сегодня день такой — день прощения, и не прощать — грех на себя брать. Простим друг другу обиды, отец. Проходи к столу. Чем богат, тем и рад.

Во хмелю Великанов снова навязывал хозяину столбянку за лису, но Павел так и не взял. Старик заночевал у Валдаевых на печке, а в чистый понедельник, утром, Павел отвез его домой на лошади.

Ночью лесокрады бросили в Гордея Чувырина топор и тяжело ранили в бедро. С трудом добрел он до дому, и в тот же день жена Марья отвезла лесника в больницу.

Через неделю после этого происшествия, по дороге в имение Каров, на кордон завернула Лидия Петровна Градова. Обычно такая стремительная, на этот раз она вошла в избушку лесника осторожно, неслышно. Гурьян читал книжку, которую ему принес Аверьян Мазурин, а тому в свою очередь оставил студент Люстрицкий.

— Здравствуйте! Можно к вам?

— М-можно.

Градова назвала себя, и Гурьяну вспомнилось далекое Шушенское, напутствие Ульянова; однако он ничем не выдал себя, что знает, кто она на самом деле.

— Вы не Гурьян Валдаев, а по-новому… Менелин? — в упор спросила Лидия Петровна, пристально вглядываясь в глаза собеседника.

— Н-нет, такого не знаю.

— А где Гурьян Кондратьич?

— Вы его знаете?

— Ни разу не видела, но земля слухом полнится… Так где же он, все-таки?

— Во дворе, дровни чинит.

Гурьян торопливо поднялся и чуть ли не бегом выскочил из избы. Лидия Петровна подошла к стене, на которой висела фотография — мужчина и женщина; в мужчине она без труда узнала своего собеседника, а женщину видела в больнице в Алатыре. Лидия Петровна улыбнулась. «Куда как осторожны мы, Гурьян Кондратьевич!»

В это время он и вошел в избу. Смущенно улыбаясь, проговорил:

— Я вас слушаю, Лидия Петровна.

— Зачем такая мистификация, — все еще улыбаясь, спросила она.

— Надо было посмотреть, кто с вами. Знаете ли… никто из нас не застрахован от провокации.

— Я получила весточку от Надежды Константиновны Крупской. Вы ведь у нее учились?.. Вот она и посоветовала связаться с вами. Сама я тут давно — выслана в Алатырь под негласный надзор…

— Нет худа без добра, но дядя Гордей все-таки болтун. Вернется домой, я голову ему намылю.

Лидия Петровна снова засмеялась.

— Не будьте так суровы к нему: он помог мне найти вас при довольно сложных обстоятельствах. Не правда ли? А где лесничиха?

— В Алово поехала. Там, говорят, Вавила Мазылев открывает сегодня новую лавку. Перевоз через Суру продает, а деньги в оборот…

Поговорили о разном. Лидия Петровна заметила, что неплохо было бы купить перевоз — тот самый, который продается: пригодится и для сходок и на многое другое.

— Хорошо бы, — кивнул Гурьян. — Да вот беда — купилок нет.

Градова заговорила о том, что деньги достать можно. Пятьсот рублей Гурьян получит через Калерию Чувырину, экономку графа. Хорошо бы купить хорошего коня — ведь Гурьяну, наверное, придется много ездить. А как он смотрит на то, чтобы послать в Алатырскую типографию смышленого парня? Пусть учится печатному делу. Кто знает, может, со временем придется печатать листовки…

Гурьян сказал, что у него есть на примете такой надежный парень — Кузьма Шитов. С ним надо обязательно поговорить. Возможно, он поедет в Алатырь…

Казалось, разговору не будет конца. У них нашлось много общих знакомых по Петербургу.

— Пора мне, — вдруг спохватилась Лидия Петровна. — Договорим в следующий раз. А пока прощайте, товарищ… Менелин.

Она выпорхнула из избы, стремительно уселась в нарядные санки с искусно раскрашенным козырьком и весело спросила кучера:

— Озяб?

— Привык. Не первый раз.

— Мордва — народ гостеприимный, любят попотчевать. Вот и задержалась чуточку.

В дороге Лидия Петровна думала о Гурьяне. «Такие, какие он, — дрожжи грядущей революции, и тесто, как видно, подходит…» Незаметно задремала, и почудилось, будто плывет она в лодке по пруду отцовского парка. Вокруг колышутся белые кувшинки, пахнущие табаком, нежно позванивают серебристыми колокольчиками. На большом зеленом листе важно восседает безобразная старая лягушка и в упор рассматривает девушку в лодке, словно приговаривая: