Поклон старикам

Вот тебе и на… Просто удивительно: телефонов тогда не было, в нашем улусе и о телеграфе ни у кого никакого представления… Не по воздуху же ложная весть пришла? Спрашиваю: «Кто сказал?» В полночь, рассказала жена, прибежал к ней Сандан-ахай: «Наш, говорит, Жамсаран в Сосновке убил Дэлгэра… а сам, значит, по своей воле пришел в милицию, сдался». Сэжэдма ревет. Ночь, говорит, не спала, думала, ума решусь.

Что было делать? Скоренько умылся, наказал, чтобы не дурила, ничего, мол, такого не было, верхом на коня. Стреножил его на берегу реки, а сам чуть не бегом — в контору. Вхожу, а на столе спит человек. Храпит, заливается, шубой укрылся. Разглядел как следует, да это же Айдар Балданов, пропагандист нашего райкома партии!

Разбудил я его… Протер глаза, спрашивает:

— Когда приехал?

— Сейчас, — отвечаю, — только что.

— Давай, — говорит, — помоги собрать народ, пока не ушли на работу.

— Что, — спрашиваю, — за срочное такое дело?

— Надо провести чистку наших партийных рядов.

В таких собраниях тогда принимали участие все члены колхоза — партийные и беспартийные…

Все и выступали… Такое городили, бывало, что ни в какие ворота не лезло. Разоблачали, значит, «классовых врагов». Никто ничего толком не знал, ничего не понимал, а выступать надо… Кто по злобе, кто по глупости оговаривал соседа, вот, мол, он самый классовый враг и есть.

Тут же кто-то кричит:

— Слышали! Классовый враг пробрался в наши ряды… Какие будут предложения?

— Исключить!

— Ясно. Есть предложение исключить из рядов партии. Других предложений нет? Нету, Хорошо. Теперь проголосуем: кто за то, чтобы исключить его из нашей большевистской партии, поднимите руку.

И поднимали. После собрания удивленно спрашивали: а пошто мы руку-то поднимали?

— Голосовали.

— Это как же так? Непонятно…

Теперь даже не верится, а ведь точно, так и было…

Мы с Айдаром, погиб он, бедняга, на фронте, так вот, открыли мы с Айдаром собрание на берегу Зазы… Как сейчас помню — вызвал Айдар к столу твоего отца Сандана Ойдобуна, спросил:

— Оставить его в рядах партии или как?

Все молчат, никто ничего худого не знает, дело вроде бы ясное, надо оставить. Но тут встает доярка Хандажап, бабушка нашего Дондока-зоотехника, подходит к столу и говорит:

— На моих глазах Сандан Ойдобун хрястнул свою жену по морде.

— Как это — по морде? — удивился Айдар.

— А так, ладонью, значит, по щеке.

— Пощечину дал?

— Не знаю, как называется. Только очень это обидная штука…

— Ну что? — спрашивает Айдар твоего отца. — Было такое дело?

— А как же, — честно отвечает Сандан Ойдобун, — конечно, было… А как же иначе? Вы только подумайте: просыпаюсь я ночью, а эта баба, моя жена, пристроила на столе бронзового бурхана, зажгла светильник, — зулу, стоит на коленях и молится… Что мне оставалось делать?

— А то, — назидательно отвечает ему та самая Хандажап, — нечего ночью лупить бабу по морде.

— Да я, — заревел Сандан Ойдобун не своим голосом, — тупое суеверие тупым кулаком изничтожу!

Что тут поднялось! Шум, крик, неразбериха, еле-еле угомонили. И потом опять никакого сладу: одни предлагают записать строгий выговор с предупреждением, другие кричат — исключить…

— Ну и как? — взволновался парторг Санданов.

— Ничего… — улыбнулся Жамсаран Галданович. — Закатили в учетную карточку строгача с предупреждением. — Он вдруг что-то вспомнил, сказал: — Знаешь, у нас тогда было всего пять коммунистов. А сколько сейчас?

— Сто восемнадцать.

— Сто восемнадцать! Это сила, паря! А тогда как трудненько было… — он задумался. — В общем, настала моя очередь, вызвали к столу… И сразу поднялся Сандан-ахай… Ой! Вот это язык! Принялся за меня, живого места не оставил… Начал с того, что я укрывал кулака Дэлгэра Шойдопова: вместо того чтобы отправить в ссылку, спрятал его под подол своего халата… Без разрешения общего собрания колхозников принял в колхоз, всячески укрывал… Свое выступление Сандан-ахай закончил тем, что объявил меня классовым врагом.

— Да, — невесело улыбнулся парторг. — Батя был горячий… За словом в карман не лез.

— Да и ты не отстал от родителя! — безобидно рассмеялся Жамсаран Галданович. — Тоже мастер поговорить.

— Наследственное, так сказать, качество… — хитровато проговорил бухгалтер Гэндэн Тыхеев, значительно поглядывая на зоотехника Жамбалова. — Вот вам еще примерчик — наш дорогой Дондок Жамбалов, уж до того любит выступать с критикой, просто удивление… Я все гадал, в кого он такой въедливый? А он, оказывается, в свою бабушку! Тоже беспокойная старуха была…

Все рассмеялись. Но Жамбалов… Нет, не мог Жамбалов оставить без ответа выходку бухгалтера! Он покраснел от гнева.

— Нет, вы подождите, — заговорил он торопливо. — Нет, вы ответьте, почему вашего отца прозвали Тэхэ — Козлом? А? Не знате? Так я сейчас расскажу… Нет, не перебивайте, послушайте… Ваш отец, перед тем как что-то сказать, долго что-то мямлил, только и слышно было «бе…» да «ме…». Вот так. Значит, его род от козлов, правильно? — Он распалился, не знал, что еще прибавить, как обидеть Тыхеева… Выпалил, совсем некстати: — Вот и вы на своих конторских счетах тоже бебекаете да мемекаете. И языком также, ну козел и козел.

Дондок Жамбалов, довольный своим остроумием, весело заржал. Оглянулся, увидел, что больше никто не смеется, замолк…

— Ну, довольно, — остановил его парторг. — Повеселились, хватит. Так и до ссоры недалеко. Послушаем лучше Жамсарана Галдановича.

— Так, — продолжал свой рассказ Жамсаран Галданович. — Оказался я классовым врагом… Опять поднялась тетушка Хандажап: «Мы все про тебя знаем… Это ты убил Дэлгэра… понятно, почему так сделал: хотел убрать следы: ведь живой Дэлгэр напоминал нам, что ты протащил его в колхоз, все годы укрывал его, оберегал…»

Я рассказал улусникам все, как было… Вроде немного поутихли. Но тут встал Сандан-ахай, опять заговорил:

— Видите, какой человек руководит нашим колхозом? Он даже важные дела решает кулаком. Я не защищаю Дэлгэра, мне его не очень-то и жалко. Ударил его Жамсаран, ну и что, пусть ударил, тот заслужил. Но ведь завтра он может ударить меня, послезавтра хлестнет по шее доярку Хандажап… Он любого-каждого может ударить… Советские законы не давали ему такого права.

— Это, — сказал он, — запрещено законами. И дорогой товарищ Ленин никогда не давал нам такого указания, чтобы драться. Нету ведь такого указания?

— Нету! — ответили все дружно и громко.

— Правильно! — одобрил Сандан-ахай. — Не мог Ленин-багша дать такое указание… А почему Жамсаран совершил свои противозаконные проступки? — еще строже спросил Сандан-ахай. И сам ответил: — А потому, что в его башке крепко-накрепко укоренились черные пережитки царского проклятого прошлого. Мы с вами думали, что то время ушло, а оно — вот оно: председатель Жамсаран нам частенько напоминает, как раньше было. Можем ли мы оставить в рядах большевистской партии такого жестокого и хитрого врага?

Сандан-ахай был в нашем колхозе самым уважаемым человеком. Кто решился бы спорить с ним? Меня, понятно, тут же исключили из партии.

Парторг колхоза Санданов почувствовал себя неловко: верно, в наше время эта история прозвучала не очень красиво… Он тихо проговорил:

— Отец никогда не рассказывал мне об этом. Однако, стыдился. — И еще тише добавил: — Стыдно, конечно… Нехорошо получилось.

— Ничего, — улыбнулся Жамсаран. — По нашим новым временам и правда не очень красиво, а тогда — в самую точку: врагов и правда было много, и мы обязаны были строго оценивать каждый поступок коммуниста… Бывало, что и ошибались…

— Вас и с председательской должности сияли? — осторожно спросил зоотехник.

— Нет, — ответил Жамсаран, заметно повеселев. — Вызвали на бюро аймака партии. Такого жару нагнали, такого страху — никому не пожелаю… Ну, думал, конец, сейчас потребуют, чтобы сдал партийный билет… Когда же объявили, что оставляют в партии, но объявляют строгий выговор с предупреждением, я так обрадовался, объяснить вам не смогу… Мне на бюро — строгий выговор, а я растерялся и сказал «спасибо». Все даже засмеялись.