Поклон старикам

— Да, — заметил он назидательно, показывая глазами на лопатку, — теперь нам, старикам, жирную баранину надо потреблять с великой осторожностью. — Он поднял вверх палец, с которого стекал бараний жир. — Вредно. Наука вроде так говорит, доктора: — Вредно есть много жирного мяса, — Он наморщил лоб. — От жирного мяса люди толстеют… Да… А кому охота стать посмешищем, верно? — Он поднял стакан с водкой, поднес к глазам, стал смотреть в окно. — Скажи, как интересно… Все, понимаешь, видно… Через водку все даже интереснее. — Он поставил стакан на стол.

— Ты послушай, Сэжэдма. Я, понимаешь, зачастил в богоугодные, молитвенные места. Понимаешь? Побывал в Иволгинском дацане, нашем святом буддийском храме. Это, я тебе скажу, красота! С нашим клубом не сравнить… Дацан издали видно, весь сверкает — золотой! Народу — полно. Из разных мест, краев. С каждым можно поговорить, узнать, где что, где как… Все новости сами к тебе идут, правда… А какие бывают встречи! Люди тридцать-сорок лет не виделись, и, пожалуйста, — вот вам встреча… Оч-чень, понимаешь, интересно, оч-чень… — Он помолчал. — И, понимаешь, потом все думаешь, думаешь… О чем думаешь? А о том, что мы, верующие, живем гораздо интереснее, чем эти постаревшие безбожники коммунисты. Чего там, Сэжэдма, сам я никогда, ни на один день не изменял святому Будде-багши, нашему богу-учителю. Так. Ну и скажи, чем мне теперь заниматься, что делать? Молчишь? А я тебе скажу: останется мне только одно — замаливать те небольшие, малюсенькие грешки, ну, такие совсем не заметные пятнышки, которые у меня, может быть, еще есть. Надо замолить и самый маленький грешок, тогда в последующем перерождении меня будет ждать счастливая жизнь. Приятно ведь, что после смерти не появлюсь на свет какой-нибудь змеей или грязной свиньей, правда? Пускай грешники коммунисты после смерти перерождаются во всяких там червей, волков, бездомных собак, верно ведь?

— Ну, выпей же… — по-прежнему ласково попросила Сэжэдма. — Что-то больно разговорчивым становишься… Выпей, да я тебя провожу, а то ведь сейчас и доктор придет.

— Ах, выпить… Можно и выпить… Почему бы и не выпить?.. — Дэлгэр запрокинул лысую голову, влил в разинутый рот второй стакан водки, вцепился щербатыми зубами в кусок жирной говядины. Тупыми, поредевшими зубами как разжуешь большой кусок мяса? Глотал нежеванное. Гладкую кость бросил на стол. И тут же вцепился в другой кусок. — О бурхан, в какое хорошее время живем. Сыты, не печалимся о завтрашнем дне… на содержании государства. Ты, Сэжэдма, только подумай: мы со старухой получаем в месяц… в месяц мы получаем… кругляком двести, а? Галсан наш со своей семьей получает в месяц в среднем пятьсот, а? Всего в семье у него только трое… Это же надо — пятьсот рублей на троих каждый месяц… Да еще какая-то дополнительная оплата. И уже не пятьсот, целая тысяча в месяц на пятерых, а?

Сэжэдма подала ему стакан зеленого чая.

— В старину в почете были ноёны — начальники, а теперь самые главные — рядовые колхозники. Так, да? Ха, какое интересное время… Ну, тех, которые не вкалывают в поле, мы жалеть не станем. Пускай пока сидят над бумагами, пускай пока ездят в легковушках. Придет время, узнают, как мало у нас ценится ихняя «непыльная» работа. Видишь как? Интересно, правда?

Сэжэдма не успела ответить: из комнаты послышался слабый голос больного, она торопливо поднялась, заспешила в комнату.

Жамсаран Галданович тяжело дышал, лицо обострилось, в глазах была ярость.

- Отправляй-ка побыстрее этого Дэлгэра Шойдонова… ко всем чертям… — прохрипел он. — Глупая женщина, почему разрешила свалить у нас эти дрова? Пусть побыстрей уносит свои поганые ноги, слышишь.

- Здравствуй, как поживаешь? — Дэлгэр неожиданно появился в комнате. Встал, широко расставив кривые ноги в кирзовых сапогах… Жамсаран Галданович сжал зубы, с ненавистью посмотрел на незваного гостя. А тот будто ничего этого не замечал, скинул со стула лежавшего там кота Ваську, тяжело уселся.

— Вид у тебя ничего, ровесник… Вот и верь людям… Да ты, елки-палки, глядишь молодцом. А ведь что треплют, что треплют… будто не сегодня, так завтра отправишься к бурханам, вот ведь мерзавцы, правда? Ты такой хороший человек… А болезнь не разбирает, кто какой, правда?

Жамсаран Галданович молчал. Он лежал с закрытыми глазами.

— Я сварила арсу, — тихо проговорила ему Сэжэдма. — Принести?

— Не надо… Не хочу, — чуть шевельнул губами больной. Слабой рукой провел по зачесанным назад белым волосам.

Дэлгэр смотрел на него, не скрывая злобной улыбки… «Да, — думал он, — был ты высок, силен, горд… И место у тебя в жизни было повыше моего… А вот — пожалуйста… Верно говорят, что время временем, а зелень зеленью… Вон каким стал бывший начальник — ноён. Живой труп ты, вот кто…» — Дэлгэр гордо развернул плечи. Ведь еще совсем, кажется, недавно не то что домой к тебе, к «товарищу председателю», даже в кабинет входил не сразу, а постою, бывало, перед дверью, чтобы унять волнение… Входил боязливо, на пороге шапку снимал, двигался бочком, словно крадучись… А теперь вот — пожалуйста… Да, удивительная штука жизнь наша…»

— Ты что там привез, Дэлгэр? — холодно спросил Жамсаран Галданович.

— Дровишек маленько… Как же не помочь своему ровеснику, да еще больному, а? Это вроде бы священный долг всех нас, всех здоровых, правда?

— Ты о долге помолчал бы, — сурово ответил больной. — Зря стараешься. Обойдусь без твоей помощи. Можешь увезти обратно…

Сэжэдма неодобрительно посмотрела на мужа. Она была не согласна с ним, сердито думала: «Мой-то опять характерец показывает, человек от чистого сердца, а он еще вон как — отказывается… Лежал бы спокойно, понять надо, ведь болеешь…»

— Иди-ка ты отсюда по-хорошему. — Больной махнул тонкой, слабой рукой. — У меня нет сил разговаривать с тобой. Иди, иди…

— Выгоняешь из дома? — ужаснулся вдруг Дэлгэр. — Ты бы посмотрел на себя, а? Увидел бы, какой ты стал, даже сказать страшно. Эх ты, мелкая ты душонка… Да что с тебя возьмешь, с такого… конченого… — Он фальшиво вздохнул. — О тебе заботился, хотел, чтобы и зимой у тебя в доме было тепло, о зиме надо загодя думать, а ты вон что… Уйду, уйду, не больно-то и хотелось разговаривать с тобой…

Дэлгэр ушел. Он шагал по улице, посмеивался, думал: «Ладно, выдал я ему… не полностью, но все же выдал. Пускай теперь разбирается. Много горького услышал».

2

Нелегко человеку понять страшную истину, что приходит конец его жизненного пути. Конец, смерть… После этого для него больше ничего не будет, все останется тем, кто моложе его, здоровее, они будут жить. Потом им на смену придут другие… Умом все это можно попять и даже как-то представить: все мы еще с малых лет знаем, что человек не вечен… И вообще в материальном мире нет ничего вечного, все имеет конец. Умом мы понимаем, а вот сердцем — нет. Сердце воспринимает конец жизни как жестокую, оскорбительную, незаслуженную обиду. Душу охватывает горечь и страх…

Почти все эти чувства переживал в своем сердце Жамсаран Галданович. Чтобы как-то сдержаться, не закричать, сохранить достоинство, он крепче сжал зубы.

Да, он и раньше, года два назад, догадывался, что у него неладно со здоровьем. Не догадывался, а твердо знал, догадывались об этом другие, прежде всего — товарищи по работе, особенно секретарь парткома Санданов. Да, Санданов первым заметил и мешки под глазами председателя, землистый цвет лица, и то, что он быстро утомляется… Однажды Санданов начал этот памятный разговор:

— Галданович, послушайте внимательно. Вот что хочу сказать: возраст у вас немаленький… Сколько лет работаете без отпуска? Ну вот, видите? Надо поберечь себя. Возьмите отпуск, поезжайте на Черное море, в санаторий. Или турпутевку возьмите, а? За рубеж, а? Отдохнете, сколько впечатлений, на многие годы. Согласны? Через неделю и в дорогу, договорились?

Председатель тогда привычным жестом откинул назад волосы, провел ладонью по лицу, засмеялся: