Тайна дразнит разум

А вот и сам автор. Он вылез из пролома. Узкая головенка, тонкое ловкое тело и удивленно-радостный взгляд:

— А мы с Филей думали, того…

— Надуешь нас, — добавил приятель с загорелым лицом и черной упругой челкой. — Шамать хошь?

— Сейчас не до еды, ребята!..

Свежая новость заинтриговала друзей. И вскоре мы, поднимая дорожную пыль, шагали в гости. А впереди нас бежала задрав хвостик черненькая Мунька. Мальчуганы довольны: они шли в ногу с вратарем сборной Новгорода. И в знак уважения ко мне поведали свои не по годам суровые биографии.

Первым доверился Циркач, он же Сережа Ломов. Бесхлебный мор на Волге оставил его круглым сиротой. Мальчик — кости да кожа. Он пролезал в пяльцы, «замертво» падал на землю, складывался перочинным ножиком, выступал на вокзалах, пристанях. Потом к своим трюкам добавил номер с дрессированной собачонкой, которую вытащил из ямы. Гастролировал по городам, пока не побратался с Филей. А Филипп сам удрал из дому. Мачеха заставляла его воровать яблоки, картошку, дрова. И беспощадно стегала, когда тот возвращался с пустыми руками. Сережа обязательно будет поэтом: не зря он на памятнике вытащил перо из рук Ломоносова. А Филя открыто мечтал стать разведчиком.

Встретила нас Анна Васильевна. Сердобольная старушка обняла меня и ребят приветила:

— Угощайтесь, детки! — Она поставила миску с красной смородиной на летний столик, над которым, защищая нас от солнца, раскинула ветки рябина.

Плюс и Минус распластались на земле и, повизгивая, зазывали к себе мохнатку с черными влажными глазками. Сережа отпустил собачонку с рук и залюбовался дальним пейзажем:

Я догадался, почему Калугин принял нас в своем кабинете: когда воришки увидели Серого, то им, как говорится, и бежать некуда. Историк заговорил с ними просто, деловито. Он сел на диван промеж ребят и не торопясь раскрыл «Путеводитель по Новгороду» Ласковского на тринадцатой странице. Указательный палец медленно двинулся по строке печатного текста. «Слухи о подземных ходах в Новгороде, — читал краевед завораживающе, — идут издревле, и, по-видимому, в прежнее время такие ходы действительно существовали…»

— Лафа! — вскрикнул Сережа, он же Циркач.

«На углу Рогатицы, — продолжал историк, — полвека назад стояли остатки дома со всеми признаками древней постройки…»

— Дом Марфы Посадницы! — не утерпел я.

— Верно! — Он снова повел пальцем. — «Народная молва говорила, что Борецкая, как особо богатая, имела палаты не только на Софийской стороне, но и на Торговой, причем они соединялись между собой подземным ходом под Волховом».

— Здорово! — ахнул Филя, тряхнув черной челкой.

— «В 1860 году здесь произведены раскопки Богословским, при которых обнаружили железную дверь…»

— Подземного хода? — вскочил Сережа. — Вот бы с фонарем!

— Верно. — Чтец перешел на шепот — «Раскрыв дверь, вошли было в подземелье, но дальнейшие работы пришлось прекратить, так как находчивый домовладелец вывел сюда фановые трубы из отхожих мест дома. Рабочие отказались продолжать расчистку…»

— Все давно продуло! — вставил Филя. — Мы пробьем!

— И Муньку вперед! — добавил Сережа.

Лохматка нежно лизнула хозяину руку. Филя прыснул смешком:

— Гляди-ка… кумекает!

Подогревая любопытство ребят, историк рассказал о подземном ходе во Пскове и торжественно заверил:

— Друзья мои, с нами музейный работник Квашонкин и профессор Передольский. — Он вынул карманные часы на волосяной цепочке. — Нас ждут. Сегодня первый выход нашей экспедиции…

Только Анна Васильевна знает, каких трудов стоило сыну уговорить по телефону музейщика и профессора помочь ему вытащить воришек из «пещеры Лейхтвейса». Председатель детской комиссии рассчитал точно: основная пружина ребячьего азарта — загадочность и романтичность спуска в подземный Новгород.

На Московской улице я попал в дурацкое положение: там, где утром зияла глубокая яма, — золотился свежий песочек. Надо же! Обычно ямы на дорогах долго объезжают, а тут дорожники мигом сровняли. Их, видать, подхлестнул международный автопробег.

На перекрестке Московской и бывшей Рогатицы угловой дом загораживал двор с каменным шатром древней кладки: тонкий кирпич с булыжниками вперемежку. Туда и подошла экспедиция.

— Перед нами остатки хором Борецкой Марфы, — приступил к рассказу бородатый профессор. — Возможно, Посадница именно здесь задумала привлечь на свою сторону короля Польши…

Передольский не отвлекал внимания слушателей ни мимикой, ни жестами: воздействовал голосом, на редкость благородным и доходчивым. Я не просто «вдохнул» тяжелый запах терема, где заседали заговорщики; не просто «прикоснулся» к белой коже пергамента с черными змейками букв; не просто «увидел» гонца на белом коне, скачущего на запад; не просто «вошел» в холодный мрак замка Казимира, но и явственно «услышал» надтреснутый плачевный звон колокола. И, что удивительно, профессор даже не упомянул звонаря, а в ушах надсадно стонал металл, щемя душу. Но вот чародей шелохнулся, вынул из кармана летней поддевки глянцевый снимок старинной иконы:

— Пир у Марфы. За столом с брагой и яствами единомышленники. Гостей немало. И все они, как видите, без голов. Художник угадал судьбу любого заговора против Москвы. По силе замысла — Данте! Подлинник у нас в Софии…

Я вспомнил большую икону, висевшую на западном столбе храма. А Сережа, рассматривая фотографию, в запальчивости громко признался:

Владимир Васильевич куда-то спешил. Его заменил Квашонкин. В изящном костюме, с русой бородкой, он шагнул к развалинам и открыл скрипучую дверь. Полыхающий закат осветил подвальное помещение со ступеньками из плит. Музейщик пропустил мимо себя экскурсию, и снова проскрипели ржавые петли. Теперь багровый свет бил из дверных щелей, отчего фактура старины привлекала к себе не только теплой шершавостью стен, но и мерцающими отблесками, казалось, просочившимися из глубин веков.

прошептал Сережа, как бы вызывая Квашонкина на соревнование. Разумеется, Василий Алексеевич приглашен сюда не случайно: в нем навечно укоренился великий импровизатор, способный найти общий язык даже с беспризорниками.

— Вот перстень, — на его пальце вспыхнул изумруд. — Боярская печать. Откуда у меня? — спросил, интригуя. — Нашел в подземелье. А было так: играли в прятки. Я лезу в заброшенный подвал…

Жители «пещеры Лейхтвейса» догадливо переглянулись. А хранитель Софийской ризницы журчал теплым голоском:

— Лезу и слышу… дрожит кирпич в стене. Вытащил один, второй… Хе-е! Дверь в кованых пластинах…

— И в книге так, — шепнул Сережа приятелю. А Филя сурово моргнул: «Не мешай!»

— Я никому ни слова и — домой. Прихватил ломик, свечу и пугач. Вернулся в подвал. Ну, дверь-то быстро расчистил. Открываю: духота — пламя еле дышит. Дна не видно. Аж страх сосет, но лезу. Ступени ногой шарю. Не разогнуться: свод-то низкий, в плесени. А там и пол каменный обозначился. Под ногами мусор, черепки, кости, и перстень блеснул. А меж бочек в кресле, бог ты мой… скелет в боярской шубе: глазницы черные, оскал зубастый — видать, умом рехнулся. А кресло дубовое, кондовое. Находка! И только носком ткнул, оно… шок в порошок! Мертвец на меня…